Генерал террора

— Чела-век!.. Шампанского.

Он открыл крышку и достал всё, что нужно: обёрнутую бумагой бутылку и три хрустальных — и на ощупь нельзя было ошибиться! — высоких бокала, которые благородным холодком обожгли пальцы.

— Если б вы знали, господа, как и в три дня осточертело быть официантом... но — надо. Где столько наслушаешься от любимых матросиков? — привычно хлопнул он пробкой. — Так что потерпим ещё пару деньков. За боевое братство...

— ...за Россию...

— ...и Свободу!..

Тут им, в отличие от буфета, никто не мешал. Они долго и не торопясь, сидя в покачивающейся лодке, распивали бутылку, почти ни о чём больше не говоря. К чему слова? Перед ними несла свои ночные воды великая русская река, призывая к суровому, сдержанному молчанию, какой была и сама в это время. Собиралась, кажется, гроза, зависали тяжёлые тучи, но ещё проблескивала сквозь них луна и освещала всё настороженным, зловещим светом: и небо, и воды, и пустынный берег рано затаившегося города. Когда это бывало, чтоб разгульный Ярославль укладывался на боковую раньше полуночи? А вот улёгся же ещё загодя и чего-то ждал. Верно, поглядывая на родимую Волгу, как вот и они, трое русских офицеров, одетых чёрт знает во что, с надеждой и крепнущей злостью Глядели — и не могли наглядеться. Погромыхивало в небе. Проходили какие-то затемнённые суда, без всяких, что называется, правил навигации. Подумаешь, если чокнутся носами! Целые народы, государства, города сшибаются в дикой и несуразной неразберихе — кто будет разбираться с какой-то шаландой... В кромешной тьме пыхтели пароходы, и только при особо яркой вспышке молнии вдруг вызверилось на рыбаков жерло ничем не прикрытой пушки. Подтверждение слов Ягужина или обычная предосторожность? Самые мирные грузы, даже мука, идут в сопровождении пушек и пулемётов, что ж тут удивительного. Да и пропала, мелькнув на фоне освинцовевшей реки, плавучая пушка. Вновь тишина, ни скрипа, ни грома. Сиди, человек, смотри в глаза надвигающейся грозе — и шевели своими мозгами, как вот и река пошевеливает волнами. Немая, бессловесная? Но ведь сам-то человек словесен — о чём он думает, глядя на Волгу? Вот каждый из троих? Если Ягужин из своего Романова с детства видел Волгу, если Патин и с Шексны её обнимал взглядом, так что же Савинков?.. Родился в Харькове, детство провёл в Варшаве, по Волге только бегал от шпиков и жандармов. Но вот поди ж ты: болезненнее других воспринимал всё здесь происходящее. Ничего, конечно, не было сказано — не хватало ещё огарёвских клятв! — но Патин и сквозь прохладный бокал, когда они чокались, слышал неукротимый ток крови этого человека. Что-то роковое писала природа и в темноте на неподвижном лице Савинкова. Патин не спрашивал, но догадывался: крепко, смертно задумывается он над всем происходящим в Рыбинске и Ярославле! Неужели тревога?.. Неужели неуверенность?!

Словно подслушав его тайные мысли, Савинков аккуратно составил бокалы обратно в рыбацкий ранец, пустую бутылку так же аккуратно, чтоб не гремела в качающейся лодке, отбросил в песок и сам решительно спрыгнул туда же.

— Господа, прошу не обижаться. Сейчас мы поднимемся в город и пройдём мимо одного освещённого окна... Есть возражения?

Патин и Ягужин без всякого ответа последовали за ним. Песок скрипел под ногами всё тише и тише — от песчаного размыва они поднялись по травянистому откосу и оказались на улице, небольшой, но хорошо застроенной и чистой. Судя по всему, купеческая улица средней руки. То молния проблескивала, то луна, вырываясь из туч, подсвечивала; чувствовалось, что здесь живут — и ещё не вымерли — люди. А кроме небесной подсветки — нигде ни единого огонька. Всё затаилось, большинство окон и ставнями закрыто. Спутники Савинкова — он и в темноте это ощущал — переглянулись.

— Не спешите, господа, — попросил.

И верно, вдруг справа совершенно неожиданно вспыхнуло широкое окно, чуть-чуть пристукнула калитка, и к ним вплотную, как бы принюхиваясь, подошёл укутанный в брезентовый балахон сторож-дворник. В таком же, как у Савинкова, валяном капелюхе и с тяжеленной метлой, черенок которой вполне мог сойти за приличную дубинку. Патину даже показалось: кованый Приклад мелькнул под прутьями метлы...

— Граждане-товарищи не дадут закурить? Комитет бедноты наказал сторожить улицу, а ночь-то хоть и летняя, а длинню-ющая!

Курил в это время один Патин — он и вытащил из портсигара папиросу и, когда дворник пригнулся, дал прикурить.

Интересно, передался ли его толчок этому дворнику... с позволения сказать?.. Тот прикурил, несколько раз с удовольствием затянулся, говоря больше для Савинкова, а поглядывая на Патина:

— Благодарствую, граждане-товарищи. Вот пролетарии... а при хорошем барском портсигаре и при хороших московских папиросах... Чего ж, бывает, конфе...скация!.. Никак не привыкну. — Лукавый, быстрый взгляд то на одного, то на другого спутника Савинкова. — Портсигар, он уважение создаёт. Служил раньше у богатых купцов, знаю. — Кажется, для подсветки так раздувал папиросу. — Ну, бывайте здоровы. Да смотрите, не шалите у меня! — погрозил своей тяжеленной метлой и, кажется, рассмеялся.

— Неужели полковник Перхуров в таком камуфляже? — искренне подивился Патин. — Ни в жизнь не догадаешься.

Савинков был доволен.

— Не сам Перхуров — его заместитель. Полковник Гоппер. Тоже латыш, как и Бреде. Вы должны хорошо запомнить этого дворника. Здесь — штаб. Его местопребывание знаем только мы трое. Показал — на всякий случай. Без особой нужды сюда не следите. Перхуров и Гоппер оповещены, где найти Ягужина. Да и я ещё пару деньков поработаю официантом... думаете, кто заведует советским буфетом? — Савинков похмыкал. — Вот то-то. Перхуров! Через два дня Ягужин... утопит меня.

Савинков оставался Савинковым — не стал ничего дальше объяснять.

— Утопите, господин поручик?

— В самом лучшем виде, Борис Викторович!

Видимо, об этом ещё раньше был разговор.

— Просто уйти с такой работы — нельзя. Заподозрят. Да и место терять не хочется. Самое лучшее пристанище Перхурову. Наш офицер утопленника заменит. Только погорюйте по-настоящему!

— Даже по гранёному стакану с матросиками ослезим! — заверил Ягужин. — Ведь кто-то же нащупывает наши следы? История с рыбинским связным, как мы поняли...

— История скверная. Ко мне подбираются. Я не советую пока убивать связного. Надо узнать, кто стоит за ним.

— Боюсь, что капитан Гордий живым его сюда не довезёт, — высказал свои сомнения Патин.

— И я боюсь... уже за самого капитана. Слишком горяч. Но как будет — так будет. Вы, Патин, на каком-нибудь грузовом поезде этой же ночью отправляйтесь обратно в Рыбинск. На помощь капитану. А мы с Ягужиным ещё покормим матросиков.

Они попетляли по тихим улочкам, прежде чем подняться ещё выше, к железной дороге. И тут ночную тишь разорвал рёв неожиданно заработавшего мотора — и выстрелы. Выстрелы, крики, кажется, женские...

— Истинно святая Русь! — пнул Ягужин подвернувшийся камень, тот грохнул в ворота одного из домов, и там ошарашенно взлаяла собака.

— Пору-учик! Это ж не кремль ярославский. Чего так бомбардировать? Бежим!

Под затихающие женские крики автомобиль вырывался на их улочку.

Они едва успели заскочить на какой-то пустырь. Пронёсся грузовик с красноармейцами; там явно кого-то били, потому что и сквозь взвой заходившегося на подъёме мотора слышалось надрывное, тягучее мычание — словно тестюшко поутру похмельно зятюшку уговаривал...

— По колёсам, что ли, пострелять?.. — взъярился Ягужин.

— Гранату бы... — поправил Патин.

Савинков отмолчался.

Все понимали, что ради великого дела в уличную перестрелку не ввяжутся.

Под эти мысли вдруг так громыхнуло, что лица всех троих фосфорически заблестели. Едва успели заскочить под навес какого-то заброшенного дома, как прянул истинно летний бешеный ливень. Рушились небеса, не иначе.

Дождь перестал так же внезапно, как и начался. Отчётливо высветилось зарево по-над рекой. Что-то горело на заречной стороне.

— Всё обговорили? Гордия мы сами встретим. Не задерживайтесь, Патин. Дня через три я тоже буду в Рыбинске.

Савинков и Ягужин бесследно исчезли в ночи. Патин выждал минуту-другую и стал выбираться на железнодорожные пути. Не на курьерском же ему было ехать в Рыбинск, стало быть, вокзал ни к чему. Здесь начинался крутой подъем, самое место — дождаться какого-нибудь попутного грузовоза.

IV

Едва вернувшись из Ярославля, Савинков вызвал Патина к себе на Черёму — через одного нового, неотступно следовавшего за ним корнета. Записка была честь честью: «Блед К.». Но корнета Патин не знал, а потому поостерёгся — сказал, что у него срочная встреча, прибудет через час. Корнет хотел возразить, но Патин без долгих слов выпроводил его. Причина горькая... Вчера под мостом у Черёмы был найден капитан Гордий, застреленный одним выстрелом, в упор. Значит, засада. Значит, кто-то что-то про них знает. Много ли, мало ли — не имело значения.