Генерал

Капитан спрашивал у соседей, спрашивал у их постояльцев, но никто не мог сказать ему ничего утешительного.

В последний раз взглянув на родное пепелище и мысленно простившись с ним, он повернулся, чтобы уйти, как вдруг со стороны одного из уцелевших домов донесся женский крик: «Помогите, помогите! Держите его, держите!» Макарочкин выхватил пистолет и помчался на голос.

Молодая женщина металась около крыльца.

– Это вы звали на помощь? – спросил у нее капитан.

Женщина прикрывала оголенные части тела лохмотьями порванного платья.

– Зашел какой-то, попросил погреться. А потом как кинется на меня. Едва вырвалась… Надо же… Я к нему как к человеку, а он…

– В форме? Наш, значит… Да, попадаются и в нашей среде прохвосты… Куда он побежал?

– Не знаю… Так растерялась… Не успела сообразить.

– Но кто это был? Рядовой или…? Могли бы узнать?

– По-моему, обыкновенный солдат. Смуглый такой… Да я его среди тысяч узнаю. Не старый еще.

Маленькая девочка, напуганная недавним происшествием, подозрительно смотрела на Макарочкина. Хозяйка дома прошла за стену, переоделась.

Пока она приводила себя в порядок, Макарочкин разговорился с девочкой, и она уже несмело улыбалась ему и отвечала на его вопросы.

– Отец-то на фронте? – спросил Макарочкин хозяйку.

– Да. Никаких вестей.

– Вы здешняя?

– Здешние мы, только жили в Сталинграде. А когда муж ушел в армию, перебрались сюда. Имущество почти все осталось в городе.

– Я тоже здешний.

– Здешний? – радостно спросила женщина. – Жили здесь? В Абганерово?

– Даже на этой улице. Чуть ниже вас. Только от нашего дома одна труба осталась. Да куча кирпича…

– А семья?

– Одна только мать была, из-за нее и пришел, да не могу найти.

– Как же теперь? – растерянно спросила женщина, забыв о своей беде и целиком проникаясь чужим горем.

– Не знаю, как и быть.

– Оставьте мне свой адрес и скажите имя-отчество вашей матери, я поищу ее, а если найду, сообщу.

– У вас ведь ребенок на руках, до этих ли хлопот…

– Вы за нас жизни свои отдаете… А я сделаю самое простое дело – что же в нем трудного?

Макарочкин написал ей свой адрес и записал в блокнот фамилию доброй женщины.

Глава семнадцатая

1

Зазвонил телефон. Пронин поднял трубку и услышал нежный женский голос.

– Коля, ты?

Голос Смородиной. Это было так неожиданно, что Пронин не знал, что ответить.

– Почему молчишь? У тебя народ?

– Нет, – ответил Пронин. Ответил резче, чем хотел бы. Надо, сказал он себе, спокойнее.

– Я иду к тебе, мне надо поговорить с тобой.

– Я занят сейчас, – ответил Пронин, – у меня нет времени.

От волнения голос его дрожал.

Помолчали. Оба слышали дыхание друг друга.

– Николай, если даже ты очень занят, все равно должен меня выслушать.

– Я же сказал: у меня нет времени. – Гнев и обида, слегка приглушенные, снова набирали силу. – И если бы даже было время, я не хочу вас видеть. У нас с вами нет больше ничего общего.

И Пронин повесил трубку. Вышел. Отыскав глазами часового, кивнул ему. Тот подошел ближе.

– Если придет Смородина – ко мне не пускать! Скажи, что я занят.

Вместо обычного «есть» удивленный часовой только кивнул.

Санчасть полка находилась в двухстах метрах от штаба. Накинув на плечи полушубок, Смородина направилась к Пронину. Одолев снежные бугры, она вышла к автофургону начальника штаба.

– Куда, товарищ капитан? – преградил ей путь часовой.

– К начальнику.

– Нельзя!

– Почему?

– Так приказано.

– Кто приказал?

– Майор Пронин.

– Не может быть! Вы его неправильно поняли. Прошу передать, что пришла капитан Смородина. По служебному делу.

– Не надо зря просить, товарищ капитан, – с сочувствием сказал боец. Майор только что приказал: если придет Смородина – ко мне не пускать! Я, мол, занят.

Лена прикусила губу.

«Вот, значит, как…» – подумала она. Лицо ее помрачнело, как осеннее небо.

– Тогда я вас очень прошу: скажите майору, что капитан Смородина приходила. Приходила и ушла.

– Слушаюсь!

Пронин из фургона слышал весь разговор часового с Леной, видел, как она, огорченная и расстроенная, сломленная, пошла прочь. Майор почувствовал угрызение совести, он ужаснулся своей жестокости, хотел открыть дверь, окликнуть Лену, вернуть ее назад, попросить прощения, но… Дикая ревность и упрямство помешали ему, и он удержался от доброго порыва.

2

В медчасти Маша Твардовская принимала больных. Поздоровавшись со всеми, Смородина сняла шубу.

– Ну, как дела? – спросила она, а ответа не слышала – в висках у нее стучало, сердце ныло от обиды; она пыталась забыть то, что только что произошло у нее с Прониным, и не могла. Она никак не ожидала от Николая такой грубости.

– Стоит ли перевязывать эту рану, доктор? – спросила Маша. – Она уже зарубцевалась. Может быть, оставить открытой?

– Давайте посмотрим. – Она помнила этого бойца,

Мустафу Велиханова, и помнила, как перевязывала эту осколочную рану. Рана, действительно, затянулась. Прощупав ее, осмотрев, Лена спросила:

– Не беспокоит?

– Нет, не беспокоит,

– Говори правду. А то некоторые мужчины не желают признаваться, что у них что-то болит.

– Я не из таких мужчин, доктор.

Смородина обернулась к медсестре:

– Маша, я думаю, все-таки лучше будет, если еще раз наложишь повязку.