Генералиссимус Суворов
Шрифт:
— Вот и будет особняк, ни ты им мешать не будешь, ни они тебе, — обратился он к сыну.
Тот отвечал покорным наклонением головы. Все его мысли были о том близком уже теперь дне, когда он, наконец, станет настоящим солдатом.
— Так вы все и сделайте… Сегодня да завтра, за два дня исподволь… Нынешнюю ночь уж мы переночуем в большой горнице, — сказал Василий Иванович Марье Петровне.
— Слушаю, ваше превосходительство, все будет сделано в точности.
Четверо ребятишек, два мальчика и две девочки, всюду по пятам следовали за матерью, держась за
— Нате вам, пострелята, на сласти…
— Поцелуйте ручку у дедушки, — сказала Марья Петровна. Дети отвечали дружным ревом.
— Не надо, не надо… — замахал рукой старик Суворов и снова возвратился, в сопровождении Марьи Петровны и сына, в большую горницу.
— Еще горяч… — тронул он рукой дорожный чайник со сбитнем и налил себе стакан. — С кибиткой-то управились? — бросил он Марье Петровне.
— Работнице я велела помочь… Управится…
— Работницу держишь? — подозрительно спросил он.
— Такая же, как и я, бездомная сирота, из-за хлеба, — потупилась попадья.
XII. На новоселье
С уборкой комнаты поспешили. Уже на другой день Александр Суворов с присущей ему аккуратностью расставлял на приделанные к одной из стенок комнаты полки своих единственных друзей — книги.
Отец уехал посещать петербургских сослуживцев и знакомых.
Комната молодого солдата вышла очень уютной. Стены были начисто вытерты — они были бревенчатые, без обой, пол чисто вымыт. Простой деревянный стол, три табурета и деревянная постель с тюфяком из соломы, кожаной подушкой и вязаным одеялом, привезенным с собою из деревни, составляли все ее убранство.
Пока в Петербурге гостил Василий Иванович, постель предназначалась для него, сын же должен был спать на полу, на сделанном сеннике, под дорожным тулупчиком. Сенник был сбит так, что к изголовью несколько возвышался.
Василий Иванович вернулся в радужном настроении духа.
— Уж ты и на новоселье? — удивился он, входя в отворенную дверь комнаты сына.
— Точно так, батюшка, устраиваюсь, — отвечал тот.
Старик разоблачился от верхнего платья и присел к столу.
— А я тебе радость привез, Саша, — сказал он после некоторого молчания.
Александр Васильевич в то время вынимал из сундука несколько книг, чтобы поставить их на полку.
— Какую? — спросил он, обернувшись и держа книги в руках.
— Можно освободиться тебе от строевой службы… Мальчик даже выронил книги, которые и полетели на пол.
— Что вы, батюшка!
— Не наверное, а обещали… Случай такой вышел, приятель один, бывший сослуживец, властный теперь человек… Поведал я ему свое горе, что опоздал записать тебя в службу и что вот теперь тебе придется испытать настоящую солдатскую лямку…
— Настоящую, настоящую, то-то и хорошо… — прервал отца Александр Васильевич.
— Помолчи, твоя речь впереди будет, — остановил его Василий Иванович.
Мальчик замолчал и стоял уже весь бледный, и на глазах
его дрожали слезы.— Этому горю помочь можно — это приятель-то мой мне говорит. Он как по письменной части… Это про тебя-то… Дока, у меня он во всем дока — похвастался я… Тогда его можно будет пустить по письменной части… в канцелярию полка, до офицерского чина. Слышь, парень?
Мальчик не отвечал и стоял, как бы приросший к месту.
— И долго, говорю я ему, ваше высокопревосходительство, придется в нижних чинах быть? Нет, говорит, долго не задержим… Услужим для приятеля… Вот как! Слышишь, парень?
Александр Васильевич молчал, но слезы ручьями текли по его бледным щекам.
— Да ты никак ревешь? — вдруг воскликнул Василий Иванович, только что заметивший впечатление, произведенное на сына его речью. — С радости, что ли?
— Батюшка… Я хочу быть солдатом… Ведь вы же знаете… — повалился сын в ноги сидевшему на табурете отцу.
Василий Иванович встал и поднял его.
— Встань, встань, какой же ты солдат, коли ревешь, как баба.
— Я хочу быть солдатом, — продолжая всхлипывать, говорил мальчик.
— Ну и будешь солдатом… Мундир, амуниция, все такое. Только легче… Писать-то ты мастак…
— Какой я, батюшка, мастак, — сквозь слезы ответил Александр Васильевич, — коли я пишу, точно курица бродит… Разве так писаря пишут…
— Обвыкнешь… Все же это легче, чем в строю… В строю ой тяжела солдатская служба… Слышь, парень, так тяжела, что месяца не выживешь.
— Выживу, Бог милостив, только простите, батюшка, я в строй, а в писаря я не хочу
— Что-о-о!? — вытаращил на него глаза Василий Иванович.
Слезы вдруг высохли на глазах мальчика, и в них загорелся огонь бесповоротной решимости.
— Я желаю служить, батюшка, как служат все солдаты… мне не надо чинов, добытых по-приятельски…
— Молчать! — крикнул Василий Иванович. — Щенок, своего счастья не понимаешь! Туда же, я хочу… Я из тебя, наконец, дурь выбью…
Отец подскочил к сыну совсем близко. Сын не шелохнулся.
— Вот они где… Вот и сам будущий фельдмаршал! — раздался в дверях голос.
В комнату входил генерал Авраам Петрович Ганнибал. Мальчик бросился на шею старику.
— Здравствуй, брат, — встретил приятеля не пришедший еще в себя от волнения Василий Иванович. — Вот вырастил дурака-то… А все мать… Царство ей небесное! Не тем будь помянута…
— В чем дело? — спросил Авраам Петрович, усаживаясь на табуретку.
— Да как же, счастья своего не понимает… упрям как черт, прости Господи…
— В чем счастье-то? Приехал ведь в полк… — не понимал старик.
— То-то же, что в полк… Строевым, значит, надо служить…
— Всеконечно.
— А теперь вот представляется случай пустить его по письменной части в канцелярию того же полка… И легче, и чины быстрее пойдут…
Василий Иванович наклонился к генералу Ганнибалу и что-то стал ему говорить шепотом с серьезно-озабоченным видом. Генерал выслушал.
— А Саша отказывается?
— Вообрази, да…
— И дельно паренек делает.