Гений Зла Муссолини

Вот так, вот так — и союз наш вырастет.

А королевских гвардейцев мы сварим на суп,

А карабинеров ошпарим, а их сержанта зажарим.

Вот так, вот так — и союз наш вырастет.

Смотрите, вдовушки, мир теперь подписан,

И парни скоро придут домой, и расцелуют ваши задницы.

Вот так, вот так — и союз наш вырастет.

А если Ленин придет, мы устроим пир,

И пойдем к хозяевам, и отрежем им головы.

Вот так, вот так — и союз наш вырастет.

Тут надо бы прибавить, что это был не просто фольклор. На левом конце политического спектра Италии имелись очень способные и одаренные люди, которые, сетуя на отсталость и темноту населения, считали, что война может привести к освободительной революции.

Так считал, например, Антонио Грамши.

На его фоне фашисты Бенито Муссолини, тоже требовавшие «завершающей войну революции», казались вполне приличными ребятами. Повторения российских событий 1918 года, с развязавшейся беспощадной гражданской войной, можно было ожидать и в Италии.

Вероятность этого события, собственно, можно было оценить по данным статистики министерств: поденные рабочие в Италии работали только 135 дней в году и зарабатывали за это время около 1600 лир, а на жизнь требовалось, по все тем же данным, не менее 3000. Поэтому дети поденщиков лет так в восемь бросали школу и шли помогать взрослым. Ну, а в 1918-м подросшие «детишки» вернулись с войны, где их научили держать в руках оружие и не бояться крови…

Если учесть, что к концу войны в стране оказалось под 5 миллионов мужчин, поносивших военную форму, то понятно, что тематика народных песен в Италии заслуживала серьезного внимания.

И если использовать тематику песенки, приведенной выше, в качестве иллюстрации, то надо признать, что многое варилось в политической кастрюле Италии. Ну, а в сентябре 1919 года кастрюля эта слегка перекипела.

Габриэле д’Аннунцио решил поиграть в Гарибальди.

IV

Стоял на Адриатике, прямо напротив Венеции, входивший в состав Австро-Венгрии портовый город Фиу-ме. Он мог бы служить неплохой моделью империи Габсбургов — население Фиуме говорило на венецианском диалекте, окружающие город деревни населяли хорваты, а сам город административно принадлежал той половине Австро-Венгрии, которая считалась Королевством Венгерским.

Соответственно, бумаги городского управления велись на немецком и на венгерском, деловая переписка — главным образом на итальянском — ну, а на улице поговорить с возчиками можно было и по-сербохорватски.

Как ни странно, все это прекрасно работало…

Ну, вплоть до поздней осени 1918 года, когда империя развалилась — а на Фиуме стали одновременно претендовать и Италия, и образовавшееся в декабре 1918 года Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев. Оно потом станет Югославией, но поначалу рассматривалось, как какая-то «географическая новость», и сам факт спора в Италии вызывал величайшее раздражение.

Президент Вильсон, призванный в качестве арбитра, предложил сделать из Фиуме отдельное независимое государство под управлением Лиги Наций — в 1919 году она как раз находилась в процессе формирования.

Предложение это никого не устроило.

Город как бы завис в «ничейном пространстве», начались беспорядки, для их прекращения ввели союзные воинские части, составленные из английских и французских подразделений, городской совет начал выпускать собственную валюту, делая надпечатку «Фиуме» на старых австрийских бумажных кронах — и тут в этот бедлам добавился новый элемент.

Габриэле д’Аннунцио высадился в Фиуме и немедленно провозгласил город аннексированным Италией. Когда итальянское правительство этот щедрый дар отвергло, д’Аннунцио не расстроился — он решил, что Фиуме будет республикой^[24]! во главе с так называемым «комман-данте», которым он назначил себя.

Впрочем, он не возражал и против того, чтобы его называли просто дуче.

Ну, а дальше началась уже чистая оперетта. Новый глава государства был одержим идеей прекрасного. Он, например, видел сходство между совершенной формой собственного черепа — и ножками Иды Рубинштейн, прославленной танцовщицы. И то и другое было проявлением одного и того же феномена — чистой красоты.

Ну, и конституцию своего государства д’Аннунцио начал творить по тем же лекалам.

Граждане делились на девять корпораций, образованных по профессиям. Имелась и десятая корпорация, включавшая в себя людей выдающихся, деятельность которых не должны были сковывать узкие рамки профессии. Имелся двухпалатный парламент, состоявший из Совета корпораций (Consiglio dei Provvisori) и Совета лучших (Consiglio degli Ottimi) — но, конечно, никакими делами парламент не заморачивался.

Все так или иначе решал дуче.

А дел у него было полно. Например, он сочинил клич «Эйя, эйя, эйя, алала!» (Eia, eia, eia, alala!). Смысла в кличе не было, но автор решил, что звучит он бодро и дает кричащим внутренний подъем. А еще полагалось кричать «А Noi!», что буквально значит «Нам!», но в данном контексте означало: «Нам принадлежит мир!» ^[25].

Практиковались регулярные встречи дуче с народом. Народ обычно организовывался в виде хоров — то местных женщин, то солдат-фронтовиков, то еще кого-нибудь. Это, собственно, было неважно.

Главное — диалог вождя с организованным народом.

Привлекались и посторонние, как правило, из числа восторженных поклонников дуче. В их число входили, например, хорваты, недовольные, что ими правят из сербского Белграда, какие-то не очень понятные люди из Египта, «стонущего под игом англичан», и даже один самурай — он оказался в Италии в 1915-м и пошел добровольцем в итальянскую армию^[26].

Все вместе это называлось «лирической диктатурой».

Д’Аннунцио, конечно, не занимался делами правления в их традиционном смысле — он признавался, что при одном только упоминании об экономике у него начиналась мигрень, но он завел в своем микрогосударстве всевозможные ритуалы, связанные с Римской империей. Например, приветствие в виде вытянутой правой руки. Или, скажем, применение латинского термина «Маге Nostrum» — «Наше море» по отношению к морю Средиземному. А своих верных сторонников д’Аннунцио на римский лад называл легионерами.

У него была широкая натура.

Поэтому в число прекрасного, помимо ножек Иды Рубинштейн, он внес и так называемых «Ардити» — «Arditi» — отважных бойцов штурмовых отрядов итальянской армии. Их название пошло от глагола «Ardire» — «Осмелиться, дерзнуть» — и на русский с некоторой долей приблизительности могло бы быть переведено как «Дерзновенные». Успехи их в глазах бесстрастной военной статистики были невелики — однако подвиги штурмовиков всячески воспевались. Так вот, в Фиуме черные рубашки бойцов «Ардити» стали чем-то вроде предписанной формы одежды для «легионеров» д’Аннунцио. А гимном стала «Giovinezza» — «Джовинецца» — победный марш сияющей юности, истинно патриотической молодежи чернорубашечников.