Гений Зла Муссолини

А когда в начале августа 1922-го социалисты начали подготовку к всеобщей национальной забастовке, Муссолини сразу позабыл об их возможном патриотизме и провозгласил фашистов истинными защитниками закона и порядка. Ибо они «не связывают себе руки формальностями и процедурами», и уже одним этим эффективнее, чем полиция.

Такого рода заявления должны были насторожить власти, что, собственно, и случилось. Правительство Луиджи Факта знало о подготовке переворота, но его министры так и не смогли решить, что же следует делать. Уже потом, когда все случилось, говорили, что состояние власти в Италии напоминало то, которое было в военном командовании Италии накануне Капоретто — какой-то полный паралич.

Все вроде бы было известно заранее, но ничего не предпринималось.

Как ни странно, на настроения сильно влияло то, что произошло в России в конце 1917 года — забастовки вышедших из-под контроля профсоюзов. Как считалось в Италии, это и привело к падению всей системы и дикой резне гражданской войны. Ну, в Италии, в отличие от России образца 1917 года, армия не рассыпалась и сохранила дисциплину, но как-то она выглядела слабой гарантией установления порядка.

В общем, фашистов можно было рассматривать как необходимое меньшее зло.

24-го октября 1922 года партия собралась на национальный съезд, созванный в Неаполе. План переворота был сформулирован неделю назад, 16 октября. Балбо изо всех сил двигал его вперед и говорил впоследствии, что именно он подтолкнул Муссолини к решающему шагу. Трудно сказать, так ли это — дела решались в разговорах наедине, и протоколы, конечно же, не велись.

Но как бы то ни было, с речью перед собравшимися выступил именно Муссолини.

И сказал он следующее:

«…или нам передадут правление, или мы пойдем на Рим и сами возьмем власть. Мы возьмем за горло жалкий правящий класс…».

Речь была опубликована во всех газетах, но Луиджи Факта чрезвычайного положения все-таки не объявил.

В известной степени этим он как бы расписался в правильности диагноза.

V

Настоящая суматоха началась только 28 октября, когда сквадристы начали занимать телефонные станции и правительственные учреждения в Милане, Кремоне и Ферраре. Было объявлено, что они идут на Рим. Короля известили о мятеже, попросили объявить чрезвычайное положение…

Он немедленно согласился.

Итальянская политическая система еще при Кавуре была создана с оглядкой на самый лучший образец успешного правления — на Англию. Как и в Великобритании, в Италии имелась конституционная монархия, со всемогущим парламентом и королем, который не правил, а только царствовал.

Имелось, правда, и важное отличие — войска присягали королю, и не в формальном смысле.

Королем Италии в 1922 году был Виктор Эммануил III. Человек он был маленький, причем во всех смыслах — маленький и ростом, и характером, и силой суждения. Так что на роль конституционного монарха подходил как нельзя лучше.

Путч в тот момент, 28 октября 1922 года, висел на волоске — войска в Милане получили приказ действовать, Муссолини со своими сторонниками заперся в редакции «Народа Италии», но осада не состоялась.

Король отменил свой приказ.

Вообще говоря, он пошел против мнения своего премьер-министра и всего его кабинета и тем самым нарушил конституцию. Но не было у Виктора Эммануила уверенности в том, что Луиджи Факта совладает с ситуацией.

Королю шепнули, что сотни тысяч бойцов фашистских отрядов готовы к вооруженному восстанию. Это было неправдой — у лидеров мятежа было от силы 30 тысяч человек, слабо вооруженных и разбросанных по провинциям севера страны, но Виктор Эммануил не хотел никакого кровопролития, ни большого, ни малого.

Он предложил пост премьера Антонио Саландре^[45] но тот не смог сформировать кабинет — не нашел достаточной поддержки. Тогда Саландра посоветовал королю назначить премьер-министром Муссолини. Утверждалось, что это был хитрый трюк с целью не допустить возвращения Джолитти. Дальше события пошли уже необратимо.

Король принял совет.

29 октября 1922 года Бенито Муссолини стал 37-м по счету премьер-министром Италии.

Ему было тогда всего 39 лет.

Консолидация

I

Клэр Шеридан овдовела в 1915 году, в том самом, в котором Италия вступила в Великую войну. Оставшись одна, миссис Шеридан не сложила руки, а еще энергичней погрузилась в свою литературную и художественную деятельность — она была и писательницей, и журналисткой, и скульптором, и эти ее занятия не мешали друг другу, а иной раз даже и помогали.

В 1920 году она оказалась в Москве. Прямо скажем, это была рискованная поездка, но зато Клэр Шеридан набрала там великолепный материал, взяла интервью чуть ли не у всех видных советских лидеров и даже сделала их скульптурные портреты. В ее модели попали и Троцкий, и Зиновьев, и Каменев, и Дзержинский, и сам глава нового режима — В.И. Ленин.

Он, кстати, произвел на нее большое впечатление.

Миссис Шеридан нашла его человеком исключительно умным и в суждениях своих совершенно независимым — он руководствовался только собственными убеждениями.

Клэр Шеридан покинула Москву, в 1921 году перебралась на какое-то время в Америку, где и стала корреспондентом газеты «New York World» — «Нью-Йоркский мир».

И уже в этом качестве поздней осенью 1922-го оказалась в Риме.

Клэр Шеридан, помимо кипучей энергии, испытывала еще и самый искренний интерес к политике. Родственники шутили, что государственным умом она сильно напоминает своего старшего двоюродного брата, Уинстона Черчилля^[46].

Соль шутки состояла в том, что Уинстон Черчилль действительно был деятелем, побывавшим уже на многих министерских постах, в то время как Клэр Шеридан была всего лишь частным лицом, да еще с ярко выраженными коммунистическими симпатиями.

Но симпатии симпатиями, а дело — делом.

Читатели газеты «Нью-Йоркский мир» очень интересовались новым премьер-министром Италии, и Клэр Шеридан добилась того, что он дал ей интервью.

Проговорили они довольно долго.

Муссолини, в частности, сказал своей собеседнице, что для него очень важно подчинять других людей своей воле, «сгибать их», и даже повторил это несколько раз, да еще подчеркнул и жестом. Но, впрочем, добавил, что вообще-то хочет улучшить жизнь бедняков. А для буржуазии у него припасены крайне неприятные сюрпризы. И тут же перешел к некоей форме лирики — задушевно поделился с Клэр Шеридан мыслью, что «…могущество делает человека одиноким» и что в сердце у него — пустыня.

В общем, складывается впечатление, что он хотел ей понравиться.

И это, конечно, неудивительно — если судить по фотографии Клэр Шеридан, сделанной в 1921 году, она была хорошенькой женщиной, с задорным и живым лицом, и к осени 1922-го вряд ли успела так уж сильно подурнеть.

Но она в придачу к этому была умна и наблюдательна — и Бенито Муссолини в намерениях своих не преуспел. Миссис Шеридан заметила, например, что единственной фотографией в комнате был его собственный фотопортрет.