Гений
Шрифт:
– Расследованием?
– Ну да.
– С какой стати?
– Мы очень продвинулись.
– Правда? Потрясающе! Просто замечательно! Ура! А из пушек палить будем?
– Что?
– Ну, типа, бах-бах.
– Я не понял.
– Все ты прекрасно понял.
– Честное слово, нет. И, если ты не возражаешь, я бы хотел все-таки поговорить с Джоко. Какое ты вообще право имела…
– Господи! Хватит уже!
– Нет, ты скажи! Какое…
– Замолчи.
Я так и поступил. Потом поднялся
– Выпей воды, а то голова заболит.
– Я же знаю, ты ее трахаешь.
– Что, прости?!
– «Что, прости», – передразнила она. – Ты все прекрасно слышал.
– Слышал, но не понял.
– Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля.
– Спокойной ночи, Мэрилин.
– Не смей уходить!
– А что я должен – стоять и смотреть, как ты из себя идиотку строишь?
– Попробуй только уйти, я тебе не такое устрою!
– Успокойся, пожалуйста.
– Скажи, что ты ее трахнул.
– Кого?
– Перестань!!! – завизжала Мэрилин.
Тишина.
– Скажи, что трахнул.
– Я ее трахнул.
– Отлично. Ну вот, уже хоть что-то.
Я не ответил.
– Меня не обманешь. Я все знаю, мне все агенты докладывают.
– Какие агенты? – И тут до меня дошло. – Исаак?
– Так что не парься.
– Господи боже! Мэрилин!
– Ну прямо оскорбленная невинность! Посмотрите на него. Сам же трахал, и сам же возмущается.
– М-да. Не хочу тебя расстраивать, но он не стоит тех денег, которые ты ему платишь. Я с ней действительно спал однажды, но это было задолго до того, как мы начали работать над делом.
– Я тебе не верю.
– Хочешь верь, хочешь нет. Это правда.
– Меня-то ты не трахал. Значит, трахал кого-то еще.
– Ты что, совсем тронулась? Я в больнице лежал.
– И что?
– И то. Я не мог… Я не собираюсь об этом говорить.
– Скажи, что ты ее трахнул.
– Я уже сказал… А ты теперь все время будешь одно и то же твердить?
– Что?
– «Трахнул, трахнул, трахнул».
Она засмеялась:
– А как еще это называется?
– Это называется «не твое дело».
Она в одну секунду взлетела из кресла с бокалом наперевес. Я присел, бокал врезался в стену и разлетелся вдребезги. Ксерокс весь засыпало осколками и залило виски.
– Ну давай, повтори. Скажи, что это не мое дело.
Я медленно выпрямился с поднятыми руками. На ковре, в том месте, где стоял бокал, осталось влажное пятно.
– Когда ты ее трахнул?
– Зачем тебе?
– Когда?
– Месяца два назад.
– Когда?
– Я же тебе сказал.
– Точнее.
– Тебе точную дату и время назвать?
– Днем? Или ночью? В постели? Или на диване? Или на кухонном столе? Поделись с нами, Итан, народ хочет знать.
– Не помню точно числа. – Я помолчал. –
В ночь похорон.– А! Круто, ничего не скажешь.
Я подавил желание заорать на нее.
– Не понимаю, чего ты так расстраиваешься. Можно подумать, ты ни с кем другим за последние шесть лет не спала.
– А ты?
– Спал, конечно. Ты же знаешь.
– А я нет.
Что тут скажешь. В обычных обстоятельствах я вряд ли бы в это поверил, но не сейчас. Сейчас она точно говорила правду.
– Уходи, – сказала она.
– Мэрилин…
– Вон.
Я вышел в коридор и сел в лифт. Меня штормило, голова раскалывалась от услышанного. Похоже, мы друг друга не совсем понимали. И главное, мы не одинаково понимали основные принципы построения наших отношений. Кто-то вовремя не сформулировал это вслух. Сколько ошибок! Двери лифта открылись на первом этаже. В кабину ворвались волны грохочущей музыки. Народ веселился вовсю. Я взял пальто и вышел на улицу. С неба падали огромные снежинки, похожие на хлопья взбитых сливок. Надвигался буран.
Интерлюдия: 1939 год
Врачи – такие же люди, как и все остальные. И, как и все остальные, они боятся его. Боятся сказать правду. Это сводит его с ума. Ему позвонил главврач и начал блеять что-то невразумительное. Одно и то же, по кругу. Льюис не понимает, чего он хочет. Денег? Еще? Да ради бога. Он и так платит заоблачные суммы на содержание дома, Берта ужасно злится из-за этого. С чего бы только? Она сама обо всем и договаривалась. И деньги переводятся со счетов, к которым она в жизни отношения не имела и куда не вложила ни цента.
Льюису все равно. Больше так больше. По правде сказать, он с удовольствием платил бы больше. Отдавал, отдавал, отдавал, пока не остался бы без последней рубашки. Окровавленный и разбитый. Только ничего у него не выйдет, слишком он богат, разориться не получится. Простым чеком не откупишься, а по-другому замаливать грехи Льюис не умеет.
Он слушает главврача, пытается вникнуть и пересказать суть Берте. Она стоит рядом и от злости скрипит зубами.
– Он говорит… Погоди секундочку… Он говорит… Будьте добры, повторите.
Терпение Берты лопается, и она выхватывает у него из рук трубку:
– Еще раз, и выражайтесь яснее, пожалуйста.
За следующие полторы минуты раздражение на ее лице сменяется недоумением, недоумение – яростью, ярость – решимостью, потом снова появляется ничего не выражающая маска, такую Берта надевает в кризисные моменты. Она отрывисто произносит несколько слов и вешает трубку.
– Девчонка беременна.
– Не может быть.
– Милый, – говорит она и звонит в колокольчик, призывая горничную, – как видишь, может.