Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения.
Шрифт:
Щедрым даятелям
Перевод К. Чуковского.
Все, что даете мне, с радостью я принимаю, Пищу, лачугу и сад, немного денег на память о встрече с моими стихами, Ночлег и еду для прохожего, когда я скитаюсь по Штатам, — зачем же я стану стыдливо скрывать, что я принимаю дары? Разве сам я из тех, кто ничего не дарит ни мужчине, ни женщине? Нет, и мужчинам и женщинам я даю доступ ко всем богатствам вселенной.Любовная ласка орлов
Перевод К. Чуковского.
Иду над рекою по краю дороги (моя утренняя прогулка, мой отдых), Вдруг в воздухе, в небе, сдавленный клекот орлов, Бурная любовная схватка вверху, на просторе, Сцепление, сжатые когти, живое бешеное колесо, Бьющих четыре крыла, два клюва, тугое сцепление кружащейся массы, Кувыркание, бросание, увертки, петли, прямое падение вниз, Над рекою повисли, двое — одно, в оцепенении истомы, Висят в равновесии недвижном, — и вот расстаются, и когти ослабли, И в небо вздымаются вкось на медленно-мощных крылах, Он — своим и она — своим раздельным путем.Деревенская картина
Перевод
К. Чуковского.
Изумление ребенка
Перевод К. Чуковского.
Мальчишкою малым, бывало, замолкну и с изумлением слушаю, Как в воскресных речах у священника бог выходит всегда супостатом, Противоборцем людей или мыслей.Красивые женщины
Перевод К. Чуковского.
Женщины сидят или ходят, молодые и старые, Молодые красивы, но старые гораздо красивее.Мать и дитя
Перевод А. Сергеева.
Я вижу спящее дитя, прикорнувшее к груди своей матери, Спящие мать и дитя недвижны, — тс! — я наблюдаю за ними долго, долго.Мысль
Перевод К. Чуковского.
О вере, о покорности, о преданности; Я стою в стороне и смотрю, и меня глубоко изумляет, Что тысячи тысяч людей идут за такими людьми, которые не верят в людей.Нашим штатам
(В их 16-е, 17-е и 18-е президентства)
Перевод. И. Кашкина.
Почему все такие вялые, растерянные? Почему все дремлют и я дремлю? Какой удручающий сумрак! Что за пена и грязь на воде! Кто эти летучие мыши? Эти шакалы, засевшие в Капитолии? Какое гнусное президентство! (О Юг, испепели их своим палящим солнцем! Север, заморозь своим ледяным дыханием!) И это конгрессмены? Нелицеприятные судьи? Это президент? Ну что ж, посплю-ка и я, покуда спят наши Штаты. Когда сгустится мрак, грянет гром и засверкают разряды, не миновать нам проснуться, Юг, Север, Запад и Восток, побережье и сердце страны — все мы, конечно, проснемся.ИЗ ЦИКЛА «БАРАБАННЫЙ БОЙ» [162]
О песни, сперва, для начала
Перевод Б. Слуцкого.
О песни, сперва, для начала Легонько ударьте в тугой бубен, расскажите о том, как я рад и горд за свой город, Как он призвал всех к оружию, как подал пример, как мгновенно поднялся на ноги (О великолепный! О Манхаттен мой несравненный! О самый стойкий в час беды и опасности! О надежный, как сталь!), Как ты воспрял — с каким хладнокровием сбросил мирные одеяния, Как заменили барабан и рожок твою сладкую оперную музыку, Как ты повел всех на войну (вот эти солдатские песни и пойдут у нас для начала), Как впереди всех гремела барабанная дробь Манхаттена. Сорок лет в моем городе солдат видели только на парадах, Сорок лет пышных смотров, покуда внезапно владычица этого переполненного и буйного города, Бодрствующая среди кораблей, домов, неисчислимых сокровищ, Окруженная миллионами своих детей, Внезапно, глубокой ночью, Получив известие с юга, Не ударила яростно кулаком по панели. Электрический ток бил по ночи, покуда На рассвете наш улей не выплеснул с грозным жужжаньем свои мириады. Из домов и фабрик, из каждой двери Вышли они, взволнованные, и вот — Манхаттен вооружается! Под барабанную дробь Юноши строятся и вооружаются, Вооружаются мастеровые (прочь рубанок, мастерок, кувалду), Адвокат покидает свою контору и вооружается, судья покидает суд, Возчик бросает свой фургон посреди улицы, спрыгивает и швыряет поводья на лошадиные крупы, Приказчик покидает лавку, хозяин, счетовод, привратник также ее покидают; Повсюду дружно формируются и вооружаются отряды, Новобранцы — почти дети, старики показывают им, как носить снаряжение, и они тщательно затягивают ремни, Вооружаются на улицах, вооружаются в домах, блестят стволы мушкетов, Белые палатки скапливаются в лагеря, окружаются караулом, пушки гремят и на восходе и на закате, Ежедневно прибывают вооруженные полки, проходят по городу и грузятся на причалах (Как они прекрасны, как шагают к реке, потные, с ружьями на плечах! Как я люблю их, как сжал бы в объятьях их, загорелых, в запыленных мундирах!), Город взбудоражен. «К оружию! К оружию!» — слышится везде и всюду, Флаги свисают с колоколен, со всех общественных зданий и магазинов, Плач разлуки, мать целует сына, сын целует мать (Разлука для матери — нож в сердце, но она не скажет ни слова, чтобы удержать сына), Шум, эскорт, впереди шеренги полицейских, расчищающих дорогу, Безудержный энтузиазм, дикие вопли толпы в честь ее любимцев, Артиллерия, молчаливые, сверкающие, как золото, пушки тащатся, погромыхивая, по булыжнику (Молчаливые пушки, скоро нарушится ваше молчанье, Скоро вас снимут с передков, чтобы начать кровавую работу), Вся шумиха мобилизации, вся решительность вооружения, Лазаретная служба, корпия, бинты и лекарства, Женщины, записавшиеся в сестры милосердия, дело, начатое всерьез, безо всякого парада; Война! Выступает вооруженный народ! Он готов к бою, отступление невозможно; Война! На недели, на месяцы или на годы — вооруженный народ выступает ей навстречу. Маннахатта в походе — воспоем же ее по достоинству! Слава мужественному бивуачному житью И стойкой артиллерии — Пушки блистают, как золото, одним великанам под силу справиться с пушками, Снимем их с передков! (Отнюдь не для приветственных салютов, как в минувшее сорокалетие, Заложим в них не только пыжи и порох.) А ты, владычица кораблей, ты, Маннахатта, Древняя покровительница этого гордого, доброго, буйного города, В эпохи мира и довольства окруженная своими детьми, ты нередко печалишься или хмуришься, Но сейчас ты радостно улыбаешься, старая Маннахатта.162
Цикл «Барабанный бой» объединяет стихотворения, посвященные событиям Гражданской войны в США 1861–1865 гг.
1861 [163]
Перевод М. Зенкевича.
Военный город! Год борьбы! Сладкие рифмы и чувствительные любовные романсы не для тебя, суровый год! Ты не сидишь у стола, как бледный поэтик, сюсюкая тихо стишки, Но, как сильный мужчина, выпрямясь, в синей одежде, [164] шагаешь с ружьем на плече, Мускулистый, загорелый, с тесаком за поясом сбоку. Я слышу, как зычный твой голос гремит по всему континенту; Мужественный твой голос, о год, раздается в больших городах, Я видел тебя в Манхаттене, как рабочего среди рабочих, Видел, как ты широко шагал по прериям от Иллинойса, от Индианы, Как быстро упругим шагом ты устремился на Запад, сойдя с Аллеганских гор, Видел тебя у Великих озер, в Пенсильвании, на судах реки Огайо, И к югу вдоль рек Теннесси и Кумберленда и у Чаттануга на горной вершине, Я видел тебя, мускулистого, в синей одежде, с оружьем, могучий год, Я слышал твой решительный голос, гремевший снова и снова, Твой голос, внезапно запевший из уст кругложерлых пушек, И я вторю тебе, стремительный, гулкий, неистовый год!163
1861 год — год начала Гражданской войны в США.
164
…в синей одежде… — Войска Союза (северян) носили форму синего цвета.
Бей! Бей! Барабан — Труби! Труба! Труби!
Перевод К. Чуковского.
Бей! бей! барабан! — труби! труба! труби! В двери, в окна ворвитесь, как лихая ватага бойцов. В церковь — гоните молящихся! В школу — долой школяров, нечего им корпеть над учебниками, Прочь от жены, новобрачный, не время тебе тешиться с женой, И пусть пахарь забудет о мирном труде, не время пахать и собирать урожай, Так бешено бьет барабан, так громко кричит труба! Бей! бей! барабан! — труби! труба! труби! Над грохотом, над громыханьем колес. Кто там готовит постели для идущих ко сну? Не спать никому в тех постелях, Не торговать, торгаши, долой маклеров и барышников, не пора ли им наконец перестать? Как? болтуны продолжают свою болтовню и певец собирается петь? И встает адвокат на суде, чтобы изложить свое дело? Греми же, барабанная дробь, кричи, надрывайся, труба! Бей! бей! барабан! — труби! труба! труби! Не вступать в переговоры, не слушать увещаний, Пронеситесь мимо трусов, пусть молятся и хнычут, Пронеситесь мимо старца, что умоляет молодого, Заглушите крик младенца и заклинанья матерей, И встряхните даже мертвых, что лежат сейчас на койках, ожидая похорон! Так гремишь ты, беспощадный грозный барабан! так трубишь ты, громогласная труба!Песня знамени на утренней заре [165]
Перевод К. Чуковского.
Поэт
О новая песня, свободная песня, Ты плещешь, и плещешь, и плещешь, в тебе голоса, в тебе чистые звуки, Голос ветра, голос барабана. Голос знамени, и голос ребенка, и голос моря, и голос отца, Внизу на земле и вверху над землею, На земле, где отец и ребенок, Вверху над землею, куда глядят их глаза, Где плещется знамя в сиянье зари. Слова, книжные слова! Что такое слова? Больше не нужно слов, потому что, смотрите и слушайте, Песня моя здесь, в вольном воздухе, и я не могу не петь, Когда плещется знамя и флаг. Я скручу струну и вплету в нее Все, чего хочет мужчина, все, чего хочет младенец, я вдохну в нее жизнь, Я вложу в мою песню острый, сверкающий штык, свист пуль и свист картечи (Подобно тому, кто, неся символ и угрозы далекому будущему, Кричит трубным голосом: «Пробудись и восстань! Эй, пробудись и восстань!»), Я залью мою песню потоками крови, крови текучей и радостной, Я пущу мою песню на волю, пусть летит, куда хочет, Пусть состязается с плещущим знаменем, с длинным остроконечным флажком. 165
Песня знамени на утренней заре. — Флаг — в оригинале вымпел (Pennant).
Флаг
Сюда, певец, певец, Сюда, душа, душа, Сюда, мой милый мальчик, — Носиться со мною меж ветрами и тучами, играть с безграничным сиянием дня! Ребенок
Отец, что это там в небе зовет меня длинным пальцем? И о чем оно говорит, говорит? Отец
В небе нет ничего, мой малютка, И никто никуда не зовет тебя — но посмотри-ка сюда, В эти дома загляни, сколько там чудесных вещей, Видишь, открываются меняльные лавки, Сейчас по улицам поползут колесницы, доверху наполненные кладью. Вот куда нужно смотреть, это самые ценные вещи, и было нелегко их добыть, Их жаждет весь шар земной. Поэт
Свежее и красное, как роза, солнце взбирается выше, В дальней голубизне растекается море, И ветер над грудью моря мчится-летит к земле, Сильный упрямый ветер с запада и с западо-юга, Шалый ветер летит по воде с белоснежной пеной на волнах. Но я не море, я не красное солнце, Я не ветер, который смеется, как девушка, А после бурлит и сечет, как кнутами. Не душа, которая бичует свое тело до ужаса, до смерти, Но я то, что приходит незримо и поет, и поет, и поет, Я то, что лепечет в ручьях, я то, что шумит дождем, Я то, что ведомо птицам, в чаще, по вечерам и утрам, Я то, что знают морские пески и шипящие волны, И знамя, и этот длинный флажок, которые плещутся-бьются вверху.
Поделиться с друзьями: