Генрих IV

По свидетельству Агриппы д’Обинье, Генрих IV, выслушав этот дерзкий, хотя и вполне ожидаемый ультиматум, побледнел от ярости, но, взяв себя в руки, обратился к присутствующим с речью, в которой напомнил им о последней воле покойного монарха и о своем неотъемлемом праве на корону Французского королевства, заявив, что готов обсуждать вопросы вероисповедания, но корона как таковая не может быть предметом торга. Прозвучали и призывы к отмщению за Генриха III, слезы скорби по которому еще не просохли. Эта речь (не только пересказанная, но и, вероятнее всего, сочиненная самим д’Обинье, как и многое другое, что якобы говорил Генрих IV) пусть и не переменила настроения большинства, однако склонила на его сторону отдельных его представителей. Юный Живри приблизился к королю и, как того требовал обычай, коленопреклоненно одной рукой взял его за бедро, а другой — за руку и громким голосом отчетливо заявил, что цвет знати собрался здесь, чтобы получить распоряжения от нового короля, который является королем отважных, а покидают его одни только трусы. Вскоре затем швейцарские полки, побуждаемые Бироном и Санси, присягнули на верность Генриху IV. В последующие часы он в индивидуальном порядке принял еще нескольких сановников, которые соглашались служить ему при условии, что им будут предоставлены определенные гарантии и пожалованы должности. Придворных, привыкших к королевским подачкам, больше всего беспокоило то, что Беарнец был беден, если не сказать нищ. Он был вынужден даже пользоваться гардеробом покойного короля, облачившись в подогнанный на скорую руку по его фигуре фиолетовый камзол Генриха III, который тот носил в дни траура по Екатерине Медичи.

С другой стороны, на него наседали гугеноты, требовавшие, чтобы он не поддавался на шантаж католиков, предрекавшие, что в противном случае, если он обратится в католицизм, протестанты отвернутся от него. Таким образом, Генрих IV стоял перед выбором: сохранить верность своей религии, и тогда католики не признают его королем, поскольку он не сможет надлежащим образом, как его предшественники на королевском троне Франции, короноваться, или же перейти в католицизм, и тогда соратники оставят его, замкнувшись в своем сепаратном государстве. Но даже если он обратится в католичество, сложат ли оружие лигёры? Очень и очень маловероятно. Скорее всего они обвинят его в половинчатости, в преступном попустительстве кальвинистам. Сам же Генрих IV, совершенно равнодушный к вопросам религии, хотел бы править, не замечая религиозных различий своих подданных, под красивым лозунгом, гласящим, что на его стороне все, кто любит Францию, кому дороги ее честь и благополучие.

Спустя некоторое время делегация знати вновь предприняла наступление, предъявляя свои требования. На сей раз Генрих IV действовал более дипломатично. В принципе не отказываясь перейти в католичество, он доказывал, что было бы более целесообразно отложить это на более поздний срок. Для начала следовало бы созвать национальный собор представителей католической церкви и протестантского духовенства, на котором можно было бы обсудить условия мирного сосуществования двух религий. Он обещал гарантировать беспрепятственное отправление культа приверженцами обеих конфессий, не предоставляя гугенотам каких-либо преимуществ. Итогом этих переговоров явился компромисс, получивший название «Декларации 4 августа». Генрих IV обещал сохранять во Франции католическую религию, не производя каких бы то ни было перемен, и изъявлял готовность получить наставление в католической догматике. Все вакантные публичные должности должны были доставаться католикам. Протестантское богослужение разрешалось в частных домах и публично в городах, предоставленных гугенотам. В течение шести месяцев должны были собраться Генеральные штаты. Всем своим подданным новый король гарантировал их имущество, должности, привилегии и права. Особо упоминалось обеспечение слуг покойного короля. Декларация признавала религиозный статус-кво до тех пор, пока общенациональный собор не примет на сей счет соответствующие решения.

Оговорив эти условия, представители знати согласились признать Генриха IV королем Франции и Наварры, в соответствии с основополагающим законом королевства, и обязались служить и повиноваться ему, хотя и не бескорыстно. Весьма показательны в этом отношении требования, предъявленные старинным «приятелем» Беарнца — маршалом Бироном: понимая, что второй такой случай едва ли подвернется, он запросил в качестве платы за лояльность графство Перигор. Расчет был верный. Генрих IV согласился удовлетворить, по крайней мере на словах, хищнические запросы маршала. Столь же ловко в тот день обделали свои делишки и многие другие из числа новых сторонников Генриха. Намечался консенсус, что, впрочем, не помешало герцогу Эпернону без каких-либо объяснений удалиться в Ангумуа, провинцию, губернатором которой он являлся и где держал себя как независимый вице-король, набирая войска и собирая налоги в собственных интересах, а барону де Витри — перейти вместе со всеми своими солдатами на сторону Лиги, и многие другие сеньоры последовали примеру этих двоих господ. Что же касается гугенотов, то они были возмущены соглашением, на которое пошел Генрих IV, предвидя скорое его обращение в католичество. Ла Тремуйль счел своим долгом возвратиться в Пуату вместе с двумя сотнями дворян этой провинции. Таким образом, полагая, что достигнут разумный компромисс, новый король потерял приверженцев с обеих сторон и был вынужден пока отказаться от реализации своих планов.

Линию поведения, выбранную Генрихом IV после смерти Генриха III, можно кратко охарактеризовать следующим образом: католическая религия является религией Франции, и король должен быть ее приверженцем, поскольку является главой церкви, однако при этом не могло быть и речи об искоренении протестантизма — протестантам должно быть обеспечено мирное сосуществование с католиками. Поскольку окончательное решение еще не принято, король не должен оставлять своих единоверцев-протестантов, отрекшись от их веры. Это компромиссное, единственно возможное в той ситуации решение, открывавшее перспективы на будущее, тем не менее не могло удовлетворить ни одну из сторон, поскольку любой вынужденный компромисс всегда оставляет чувство неудовлетворенности. Кроме того, как обычно бывает в таких сложных ситуациях, появилась третья партия, не выразившая открыто своего мнения и занявшая выжидательную позицию.

Итак, учитывая, что Генрих IV обещал в будущем перейти в католичество, часть представителей знати на этом условии принесла ему присягу верности. Однако другая часть во главе с герцогом Майенном не сочла возможным присягать королю-гугеноту. Правда, и сам Майенн, находившийся в Париже, колебался в выборе стратегии и тактики дальнейших действий. Являясь убежденным приверженцем монархии, инстинктивно испытывая чувство почтения к законному государю, он осмелился взять под свою защиту тех парижан, которые служили покойному королю и считали нужным сохранить верность ему. С его стороны это был рискованный шаг, поскольку Париж ликовал по случаю убийства Генриха III. Кюре, совершив свою «революцию», продолжали зажигательно вещать с амвона и, словно охваченные безумием, провозглашали монаха Клемана святым. Герцогиня де Монпансье беспрестанно курсировала по улицам столицы, повторяя одно и то же: «Хорошая новость, друзья мои, хорошая новость! Тиран мертв! Нет больше во Франции Генриха Валуа!» Мстительное чувство распирало ее, все еще не находя выхода, и она, не боясь греха, добавляла: «Лишь об одном я сожалею, что он, умирая, не узнал, что это я все устроила!» Авторы памфлетов, как наемные, так и действовавшие по собственному почину, продолжали источать яд по адресу покойного короля, не гнушаясь никакими непристойностями. Даже сам папа Сикст V сравнивал поступок Клемана с чудом. Доставалось и Генриху IV, которого отказывались признавать французом, называя «рыжей беарнской лисой», презренным блудодеем, кровавым принцем, а не принцем крови, бастардом двоемужницы Жанны д’Альбре.

Если в осажденном Париже и было основание говорить о «чуде», то таковым и вправду могло показаться нежданное избавление города от казавшегося неизбежным штурма. За неделю после гибели Генриха III внушительная королевская армия численностью 40 тысяч человек сократилась вдвое. В этих условиях новый король не мог помериться силами с армией Лиги. Что было делать ему, к кому обратиться за поддержкой? Однако и при столь неприятном обороте дела верный себе Генрих IV мог шутить, называя себя «королем без королевства, полководцем без армии, мужем без жены». Ему приходилось начинать в исключительно неблагоприятных стартовых условиях: помимо того, что половина войска покинула его, непосредственно под его властью находилась лишь десятая часть Французского королевства, но что было особенно неприятно — ему не подчинялась столица. Слабым утешением служило то, что провозглашение кардинала Бурбона, находившегося в плену у Генриха IV, королем Карлом X имело и положительную сторону: оно преграждало путь к престолу для кандидатур иностранных суверенов, происходивших по женской линии от королей династии Валуа. Однако и эта преграда вскоре рухнула, поскольку Карл X на следующий год умер.

В этих условиях велико было искушение отказаться от дальнейшей борьбы, ограничившись пределами своего крохотного Наваррского королевства. Генрих IV уже всерьез подумывал о том, чтобы отойти на территорию к югу от Луары, понимая, что с имеющимися в его распоряжении военными ресурсами Париж не взять, однако Живри, одним из первых присягнувший на верность ему, резонно возразил: «Кто признает вас королем Франции, увидев, что ваши ордонансы составляются в Лиможе?» Генрих, желавший стать кем-то большим, нежели герцогом Аквитанским, признал справедливость этого замечания, внезапно испытав прилив новых сил. Он умел в трудную минуту заряжать своей энергией и оптимизмом окружающих, которые теперь как никогда нуждались в этом.

Устроив резиденцию своего правительства, парламента и счетной палаты в Туре, он распорядился перевести кардинала Бурбона из крепости Шинон, куда заточил его Генрих III, в Фонтене-ле-Конт. Имея в своих руках такого заложника, он приступил к отвоеванию королевства. Проводив в последний путь Генриха III (не в Сен-Дени, где полагалось упокоиться королю из династии Валуа, но куда не было доступа, а в Компьень как временное место захоронения), он занялся своей армией. Первым делом надо было увеличить численность войск, и Генрих IV, ожидавший подкрепления из Англии, решил овладеть нормандским побережьем. При этом, дабы обеспечить собственную власть в наиболее важных для него провинциях, он разделил свою армию на три корпуса: герцог де Лонгвиль и старый знакомый короля Лану по прозвищу Железная Рука с четырьмя тысячами человек двинулись занимать Пикардию; маршал д’Омон с таким же количеством войска — Шампань. Сам суверен с восьмьюстами всадниками и четырьмя тысячами пехотинцев двинулся на Дьеп, ключевой город Нормандии, который он надеялся занять без боя. Взятие этого города открыло бы выход к морю, что позволило бы установить сообщение с Лондоном. Однако в тот момент положение Генриха IV было критическим. Он в большей мере обладал оптимизмом, нежели реальными средствами для достижения успеха. Его противник герцог Майенн, и без того располагая полноценной армией, ожидал еще и прибытия испанского подкрепления, что позволило бы ему перейти в решающее наступление.

В этой критической ситуации главным ресурсом Генриха IV оказалось то, принято называть «человеческим фактором» — унаследованные от предков и усвоенные в суровой школе жизни свойства натуры и навыки общения. Живостью своего характера, непринужденностью в обращении с людьми и умением не лезть за словом в карман он завоевывал расположение тех, в ком был заинтересован. При этом скудость своих средств он с лихвой компенсировал щедростью обещаний, далеко не всегда выполнявшихся впоследствии. Он умел каждого убедить в том, что только ему одному он обязан короной и что мера его благодарности будет пропорциональна размеру оказанных ему услуг. Гугенотов он уверял в том, что открывает им свое сердце, доверяет им свои самые сокровенные чувства, как тем, с кем связывает свои самые заветные надежды. В обращении с католиками он был сама почтительность, признаваясь им в своем благорасположении к римской вере, что позволяло им надеяться на его скорое и несомненное обращение в католичество. Он умудрялся найти подход даже к простому народу, уверяя рядовых горожан и крестьян, что с большим почтением относится к их труду и сочувствует им, вынужденным переносить тяготы войны, более того, приносит им свои извинения за то, что вынужден возлагать на них бремя содержания армии, вместе с тем объявляя ответственными за это своих врагов. Он неустанно льстил дворянам, называя их истинными французами, хранителями отчизны, опорой королевского дома. Он обедал на публике и допускал каждого желающего поглазеть на самые интимные уголки его апартаментов, не скрывая своей теперешней бедности и обращая в шутку все, о чем не мог говорить серьезно. Всем своим образом жизни он соответствовал типу деревенского дворянина своего времени, в большей мере оставаясь воином, нежели королем, и комфортнее чувствуя себя в седле, чем в светском салоне.

Майенн начинает и проигрывает

В Нормандии Генриха IV поначалу ждало разочарование. Когда-то эта провинция являлась одним из оплотов кальвинизма, однако со временем позиции гугенотов там сильно пошатнулись. Генрих надеялся, что Руан с готовностью распахнет перед ним свои ворота, но просчитался. Соответственно, возникли трудности со снабжением армии. Чтобы удержать при себе воинство, он был вынужден прибегать к своему испытанному приему: льстить солдатам и множить обещания. К счастью для Генриха, события развивались стремительно, не оставляя времени для уныния. Филипп II, несмотря на постигшую его неудачу с «Непобедимой армадой», повлекшую за собой колоссальные финансовые потери, не собирался отказываться от взятой на себя роли «бича Божьего», призванного искоренить ересь. Смерть Генриха III и объявление Беарнца наследником королевского трона Франции подтолкнули его к решительным действиям. Поддерживая Майенна, Филипп рассчитывал на то, что сможет оказывать на Францию доминирующее влияние, возможно даже спровоцировать ее расчленение и тем самым устранить этого сильного конкурента в европейской политике. С этой целью он финансировал набор германских наемников, которые должны были совместно с войсками Лиги воевать против Генриха IV. Правда, Майенн был уверен, что у него достаточно сил, чтобы и в одиночку сокрушить крошечную королевскую армию, не дожидаясь подкрепления, обещанного Филиппом. Имея под своим командованием 4500 человек кавалерии, 12 тысяч аркебузиров, четыре тысячи пехотинцев и шесть тысяч швейцарских наемников, он 1 сентября 1589 года покинул Париж, направляясь в Нормандию.