Генрих

Старый барон, ни слова ни говоря, подошел к креслу, сел и, закинув ногу на ногу, приготовился слушать. Генрих в нервном возбуждении несколько минут ходил по комнате, собираясь с мыслями. Старый барон не мешал ему.

– От моего батальона осталось всего десять человек… – медленно начал говорить Генрих. – Но я все-таки решил рискнуть. Обессиленные от голода и холода, мы, стараясь не вступать в бои, ночами пробирались в район Котельниково. Однако в назначенный пункт удалось дойти только мне и солдату Гельмуту Кросту. Остальные погибли, видно, такова была их судьба… Впрочем, это я сейчас так могу утверждать, а тогда нам ничего не оставалось, как только верить в счастливую звезду. Район Котельниково постоянно обстреливала русская артиллерия, и поэтому не многим нашим боевым самолетам Ю-52, любовно называемым солдатами «добрая тетушка Ю», удавалось миновать зону зенитного огня русских и совершить посадку. Ю-52 мог принять на свой борт только двадцать человек, а желающих улететь было больше тысячи. И поэтому, как только самолет приземлялся, сильные как быки жандармы оцепляли его и прикладами автоматов отбивались от обезумевших солдат, которые, неистово крича, ругаясь и кусаясь, сметали все на своем пути. Слабые падали на землю, их топтали ногами, а более сильные, орудуя кулаками, лезли по самолетному трапу. Картонные коробки и ящики с продовольствием тут же раздирали на части и жадные руки хватали хлеб, шоколад, водку – все, что попадалось под руку. Обычно нескольким счастливцам удавалось добраться до дверей самолета, но здесь им приходилось бороться не только со своими товарищами по оружию и охраной аэродрома, но и с солдатами транспортного подразделения. А однажды мы с Гельмутом были свидетелями ужасной сцены. Пилот самолета, наблюдавший за людьми, которые пытались прорваться в самолет, понял, что обезумевшую массу людей невозможно сдержать, и он запустил моторы. Отец… ты бы видел, что после этого началось! Шум моторов заглушал крики людей, и лишь широко раскрытые рты и глаза, полные страха и отчаяния, свидетельствовали о том, что люди орали как одержимые. Самолет сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее побежал по взлетной полосе. За открытую дверь самолета держались десятки рук. И когда самолет взлетел, эти отчаявшиеся люди сразу же попадали в снег и больше не поднимались, а те, кто сидел на крыльях, были отброшены воздушной волной. И только одному человеку удалось забраться внутрь самолета.

– Твой рассказ, Генрих не удивил меня, – прервал сына старый барон. – Война по своей сути жестока, но только она дает возможность испытать человека на прочность, поэтому тебе необходимо вернуться в дивизию.

– Даже если меня ждет там смерть? – с вызовом спросил Генрих.

– Да. Ты должен выполнить свой последний долг перед Германией и своим народом. И если ты погибнешь, я буду знать, что ты погиб как герой, защищая свою родину. Но если ты предпочтешь отсидеться в замке, я буду считать тебя трусом, – старый барон решительно встал и направился к двери.

– Мне жаль, отец, что мы так и не поняли друг друга, – хриплым голосом произнес Генрих. – Хотя чему удивляться… За свои двадцать семь лет я только и слышу от тебя: «Ты должен, ты обязан…». И все-таки, отец, что бы ты обо мне ни думал, я не вернусь в дивизию.

Старый барон резко повернулся и, не владея собой, громко закричал:

– Ты жалкий трус! – И дверь за ним тотчас с шумом захлопнулась.

IV

Сознание медленно возвращалось к Ольге. Ресницы дрогнули, и она с трудом открыла глаза. Темная пелена стала постепенно рассеиваться, и вместо нее появилось расплывчатое изображение предметов, которые находились перед ней: массивный комод из темного дуба, чуть левее – небольшой стол и несколько стульев, на окне – шторы с незамысловатым рисунком.

– Где я? – еле шевеля губами, чуть слышно произнесла Ольга и попыталась поднять руку.

Но тело не слушалось ее.

Было ощущение, точно по ней проехал стотонный каток и раздавил ее на мелкие кусочки, и от этого все тело невыносимо ныло и болело.

– Девочка моя, тебе лучше? – вдруг услышала Ольга немецкую речь и невольно вздрогнула.

Мягкая теплая ладонь коснулась ее лба, и Ольга увидела перед собой высокую худощавую женщину средних лет в строгом черном платье, поверх которого был надет белый кружевной передник. Затем Барбара, а это была она, осторожно приподняла Ольгу и поднесла к ее губам стакан с водой. Ольга сделала несколько глотков, и живительная влага принесла ей небольшое облегчение.

– Что со мной? – Ольга беспомощно посмотрела вокруг себя, пытаясь вспомнить все, что с ней произошло. – Ах, да, вспомнила… Этот немец… Он избил меня и довольно успешно, – Ольга попыталась подняться, но сил не было, и она, громко застонав, упала на постель.

– Лежи, лежи, дочка. Тебе лучше не вставать. Бог милостив, все обойдется, и ты поправишься, – Барбара осторожно убрала с лица Ольги спутанную прядь волос и прикрыла ее ватным одеялом.

«Да, жестокости этому немцу не занимать, бил профессионально, – подумала Ольга и закрыла глаза. – Бил профессионально».

И в ее сознании помимо ее воли всплыл образ другого человека, эсэсовца Вермана из концлагеря «Равенсбрюк». По жестокости с ним мог сравниться разве что сам дьявол. О-о-о, как она хотела это забыть и никогда не вспоминать страшное время, проведенное в концлагере. Но разве такое можно забыть?!

Долгий мучительный переезд, и наконец перед ними «Равенсбрюк». Тишину нарушают громкий лай собак и дикие окрики эсэсовской охраны.

– Achtung! Achtung! – раздается громкий голос коменданта лагеря.

Панический страх охватывает женщин, и они, тесно прижавшись друг к другу, замирают.

– Вы, жалкое подобие людей, грязные свиньи, должны гордиться тем, что вам оказана великая честь работать на благо немецкого народа и Германии. Только тот, кто добросовестно будет работать, будет жить. Саботаж и отказ от работы караются смертной казнью. – И как бы в подтверждение слов, сказанных комендантом лагеря, раздается автоматная очередь.

Ольга незаметно взяла Светлану за руку и сжала ее с такой силой, словно хотела всю свою ненависть вложить в это рукопожатие. Тело ее напряглось, лицо пылало, а глаза, устремленные на эсэсовца, были полны презрения и злости.

«Нет, это ты, фашистская тварь и гнида, не достоин жить на земле!» – готова была выкрикнуть Ольга, но Светлана, зная непримиримый характер подруги, еще крепче сжала ее руку и тихо прошептала:

– Ольга… Ольга… прошу тебя… не надо…

После короткой, но «пламенной» речи коменданта лагеря новоприбывшие заключенные еще несколько часов ждали, пока их поведут на санобработку. Именно с этого момента начиналась их жизнь, которую иначе как адом не назовешь. И тот, кому суждено будет выжить, пройдя через все ужасы концлагеря, сможет с уверенностью сказать, что небесный ад – это рай по сравнению с «Равенсбрюком». Всемирная история знала много периодов варварства, но никогда ранее, до нацизма, не было такого, чтобы организованные в систему сила и воля были направлены не только на истребление людей, но и на то, чтобы самыми изощренными способами и всевозможными средствами принизить человека и низвести его до состояния скота. Ольге и Светлане повезло. Повезло… Это слово звучит как издевательство в лагерных условиях, но все же то, что они попали в один барак и в одну рабочую команду, девушки считали большим везением, так как больше всего они боялись, что их разлучат. Рабочая команда, в которую их зачислили, занималась разборкой разрушенных домов, корчеванием деревьев и осушением болот. Эта работа считалась в лагере одной из самых тяжелых. Целый день заключенным приходилось находиться по колено в ледяной воде, а в пору дождей их одежда не просыхала несколько дней, и они долго не могли согреться. А вечером после окончания работы надо было пройти еще несколько километров, чтобы успеть на перекличку, которая длится не один час, затем простоять в длинной бесконечной очереди за куском хлеба. И так каждый день: очень мало сна, еще меньше еды и постоянная работа, сопровождаемая безжалостными ударами плетью. Изнурение после всего этого было так велико, что каждый шаг давался с трудом, но не дай Бог, если на утренней перекличке заключенная не найдет в себе силы и не пройдет четким строевым шагом, высоко подняв голову перед эсэсовской охраной – газовая камера ей обеспечена. Непомерно тяжелый труд, побои, пытки, голод, холод, хирургические зверства врачей концлагеря, которые использовали заключенных для своих опытов, страх перед газовой камерой… И вот наступил такой момент, когда Ольге стало все безразлично, и единственное, чего она хотела, так это умереть. Ведь это так просто… умереть. Нужно только подойти к забору, коснуться рукой проволоки, по которой пропущен ток высокого напряжения, и все. И тогда мучения, физическая боль и страх останутся в прошлом, и наступит покой и вечный сон. Мысль о самоубийстве все чаще и чаще посещала Ольгу, и в конечном счете она так привыкла к ней, что та стала даже помогать ей жить. В моменты отчаяния, когда душевные силы были на пределе, Ольга была уверена, что стоит ей захотеть, как она сама, без помощи фашистских извергов, может добровольно уйти из этой жизни. И тогда боль утихала, ей становилось легче и, как ни странно, она хотела жить.

В конце 1944 года на всех фронтах началось стремительное победоносное наступление Красной Армии, которая сметала все на своем пути. По дорогам, теперь на Запад, устремились советские танки, пушки, колонны автомашин и обозы. Немецкая армия отступала, но несмотря на это, враг был еще силен. Лихорадочно продолжали работать военные фабрики и заводы, которые снабжали немецкую армию боевой техникой. Увеличилась потребность в бесплатной рабочей силе, и теперь владельцы фабрик и заводов приезжали лично в концлагерь «Равенсбрюк», чтобы отобрать на свое предприятие более крепких и здоровых женщин. После тщательного отбора пятьдесят пять человек из рабочей команды, в число которых вошли Ольга и Светлана, были посланы на авиационный завод «Сименс». Завод выпускал отдельные части для самолетов, которые собирались вручную. Машин было очень мало.

– Я не буду работать на этом проклятом военном заводе, – тихо прошептала Ольга и пристально посмотрела на Светлану. – Ты поддержишь меня?

– Я-а-а?! – Светлана, тяжело дыша, медленно приподнялась и оперлась на матрас, набитый жесткой соломой.

В бараке был полумрак. Единственная лампочка, висевшая у входа, тускло освещала помещение. Светлана прижала руку к груди и в нервном возбуждении стала водить по грубой холщовой рубашке.

– Ольга, у немцев есть много способов заставить нас работать на этом заводе, – наконец произнесла Светлана. – Они будут нас бить и пытать, а мои силы на пределе, я не выдержу, – Светлана тяжело вздохнула и, откинув голову назад, громко закашляла.

Ольга вынула из кармана небольшой лоскуток ткани и прижала к губам подруги. Лоскуток вскоре стал багровым от крови, которая тонкой струйкой текла изо рта Светланы.

– Ты осуждаешь меня? – перестав кашлять, спросила Светлана, и по ее щекам потекли слезы.

– Ну что ты, подружка, – Ольга прижала к себе Светлану и тихо, как маленького ребенка, стала раскачивать. – Милая моя, разве я могу…

На следующий день на утренней перекличке Ольга объявила старшей ауфзеерке Бинц о своем отказе работать на военном заводе. Бинц, мужеподобная женщина высокого роста, молча посмотрела на Ольгу. Затем, широко расставляя ноги, она подошла к девушке и со всей силы ударила в грудь. Ольга упала. Бинц, зло усмехнувшись, стала методично со знанием дела избивать ее плетью. Ольга закрыла лицо руками и, повернувшись на бок, крепко прижала ноги к животу. При каждом ударе тело ее вздрагивало, но она, прикусив до крови губу, молчала, и ни разу за время всей экзекуции из ее груди не вырвался крик. Во время последнего удара она потеряла сознание. Бинц отбросила плеть на землю и позвала эсмана (представителя лагерной охраны) Райдора. Тот схватил девушку за ноги и волоком потащил в тюремный подвал гестапо. Холодный каменный пол и сильный сквозняк, гулявший по всем углам тюремной камеры, привели Ольгу в сознание. Она открыла глаза. Эсэсовец Верман – шеф местной тюрьмы гестапо при концлагере – сидел на стуле в центре комнаты и ждал, пока его очередная жертва придет в себя. Внешность его впечатляла. Это был огромный грузный человек с угловатым черепом померанского крестьянина. Взгляд его карих глаз был неприятным, он смотрел в упор, подобно змее, жаждущей проглотить свою жертву. Лишенный угрызений совести, руководствуясь только холодным расчетом, Верман фанатично верил в свое предназначение на земле, заключавшееся в том, чтобы в точности исполнять приказ Гитлера, который гласил: «Чтобы добиться мирового господства, необходимо уничтожить всех врагов нации и в первую очередь – неполноценные расы, таких как цыган, евреев, поляков и французов. Остальные народы должны беспрекословно подчиняться и работать на благо и процветание великой Германии». Однако Верман считал, что убивать и вешать людей – это слишком просто, а вот если каждый индивидуум, прежде чем умереть, пройдет через все круги ада – вот это уже интересно. Им лично были разработаны такие казни, которые, как он считал, в дальнейшем войдут в историю как «уникальные». За все годы его тюремной практики не было случая, чтобы заключенная после серии допросов, проведенных лично Верманом, осталась в живых.