Что близко мне? – скажи. Лежитрека под спешкою забора —и тёлок местные коржи,и кулинарный запах бора.Такая тёплая земля,что тает, в СО2 сбегая,туда, где нет ни островкаи где обширны грани рая,и лает близкий, словно дождь —даждь нам насущное на днеси —на дне живущий ангел мой,он отражение завесил,он светом свет на тон закрыл,и лепетал творимый воздух,лепил, что я в ларьке убит,и понимая, что не поздно —я говорил ему в ответ,что рай начнётся, будто волос,у сына моего в вискеостанется понятный голос,понятный мне или ему —и в этом видится причина,что ветер режет мандарин,когда его еще не видно,что
человеческий языкмной отдан на границе рая —и я живу ему в ответи [как всегда] не понимаю.
«Знаешь [?] косяки у неба голубиными глазами…»
знаешь [?] косяки у неба голубиными глазамисмотрят как светляк тревожитдревеса и спит меж намикак лежит в песок уткнушись между галькой и травоюкак живёт в моей подошвеи клюёт её с двойноюмоей пайкою ужившись в косяке уткнутом в небов уточке ковчега делит он со мноюпар от хлебаи светляк дым расчекрыжит чтобы голубь вышел тёмными читал себя в газете справа снизувдоль колонкитам где небо от оливы вовсе и неотделимознаешь [?] косяки у небавёслами скрипят отлива
«Вот чугунная баба…»
вот чугунная бабаи кормит онагрудью прижатойполна и единаи наливаетсярыбой до днапухлая с голодувоздуха льдинавот на заборевисит как живойбывший фотографмгновенье запомниввот как топорговорит он со мнойвот эта бабаменя и не вспомнитбудто еловуюстружку смахнуввстанет на утротеперь не со мноюкто-то другойно уже за менягруди чугунныепальцами тронуви задрожитрасправляясь животбабы кормящейживыми соскамии зазвенитчерный грач изнутриперьями мясомдышащим меж нами
Hijo pr'odigo
Так ты крути круги печали,наездник воздуха – с верандзаходит гость и грудью впалойон ищет, как навек пропасть,как не вернуться с фронта в этот,таджиком занятый, свой дом,как вырастить на коже нечто(возможно холм).Наездник всей богемы нашей —он помнит, как коса прошлапо головам у маргиналови жизнь прошла,ушла давно за половину,за распитой язык-стакани от сирени, как волк, дикойгудит титан —он воду греет чёрной бани,он говорит, как Пушкин, нам:крути, верти свои печалипо головам,наездник, воздуха глашатай,почти что холм,отставший от своих же братий,спи языком.
«По эту сторону болезни…»
По эту сторону болезни,как скукой скроенный медведь,мёд ловит знак [своей ладонью],стоящий на слепой воде.Знак, несуразный и горбатый,непретворямый в слога,стоит коленями средь рябипрозрачнейшего живота.По сторону сию болезни —баюкает и холодитего, как будто только-толькоон начал по воде ходитьНасквозь, в растянутой рубашке,и три-четыре рыбакав кустах, как волки, зашибаюти ищут – где же здесь река,где эти стороны болезни,чтоб отражались лица их,а знак стоит на отдаленье —как воды круглые, затих.Затих, как будто будет что-то —незамиримое, как зверь —то, что воркует в знаке тонко —как пчёлам нежное медведь.
«Вот странные люди…»
Вот странные людив зарытые двери идут —ни имя не вспомнитьни шорох, что эти поймут,как падает времяиз малых прорех,и бабочкой бьетсяо лампу своючеловек.Вот бабочки странен полетили страшен – пойми —что вскоре мы ляжему ней на пороге – кольни[продольную душуеё] в свои кости вложи.Вот странные людиидут через ночьлошадьми,и лошади ноздри шевелят[как смертность] хрустяти кормят седыми соскамилюдей, как котят.И кормится их разговоруходящими в дверь:спросить – не ответятони, что горит в листопадеза
зверь.
«Колеблется ли свет…»
Колеблется ли свет,подвешенный на трубахпечных в домах ночных,шагающих в стадахна водопои тьмы,сколоть колодцам губыза страх увидеть насв протянутых руках,в местах густой воды,которой древо просит,склонив свои четыреживотных лика в дым,где дом шагает в воды,в которых вырос лосем,как осень, обнажаячетыре головы.Колеблется ли светиль колебим подсвечник,или рука егодержащая дрожит —за мною ходит лосьи дерево сквозь кожурастёт, как светлячок,в четыре стороны.
Щегол
Кому-нибудь покажется: ты спишь,в отверстия у сна сопишь, свистишь —щеглиный голос, полый, как сова,начавшись ночью, но едва-едвапритронешься к нему, и улетит.И там, в подполье, ласково болит,и кажется, что обретает мясощекотный голос в ивовом заборе,он вышел [как впервые] из Миасса,чтоб перейти, как марсовое поле,всю скважину бездомного замкаи спрашивать потом: как там, на воле?Ты – опыт сна. Кончаешься, как голос,и продолжаешься, как слух и собеседниквсем мёртвым языкам, лишенным смысла,зато красивым, как и все руины,и крынка разливается в молочныхтелят, которые плывут на белой льдине,в телят, которые [как речь твоя] неточны.И если ты взмахнешь: рукой? крылом ли? слухом? —то мир изменит снова наши лицаи голос гол, почти как ожиданье,и думает: кто и кому здесь снится?Точнее – где? Сиди же на заборе,даруй мне свист, отверстие, подполье,любого сна подвал, квадрат [почти, как птицу,что удивлялась нам, способным мнитьсято отраженью на слепой воде,то водомерке в зрячей полынье,в той половине мира, где идётлюбой щегол и лица спящих пьёт].
«То, что лежало на ладони…»
То, что лежало на ладони,хрустело яблоком на свет[глазной] распахнутой пчелою,как донник, павший на столе.Сгорает кожа восковая,как лепет нас клюющих птиц,в ребёнке под столом сужаясь,и донник говорит: простись,на дне у неба, прижимаясьплотнее к темени кругов,я слышал, как с меня снимают[как с древа яблоко] засов.Там я лежу на дне у света —пока расходится волна,хрустящая, как волн пометкина ткани тёплого ствола.И чем мне светит скатерть эта,когда в хруст руку протянув,взлетает яблоко [глазное],пчелу и донник взявши в клюв?
Колодец
Руслану Комадею
Ты всё провожаешь свои голограммы в шиповника ад,который в себе вышиваешь, на память, как линию рваную рта.Гляди – просветлеет колодец, и гонят быков —ведь рай это полость – беда ли, что мал? Это всё.Чтоб хлеб подавал бледный знак – что в твою Чилябонь,как малое стадо пришел телеграф – но уволь! —там гонит колодец быков, как бы кровь чистотел,шиповник растёт через звук, меж своих же ветвей.Есть мокрый двойник у быка. Он – колодец, он – чист,растет из шиповника, с горлом, разрезаным вниз.Светает двойник, как фонарь, освещает свой рай,где гонят быков, чья спина распрямилась в трамвай,врастая в шиповник. И больше не вправе стоять —шиповник, колодец и бык в свои ветви летят.
Рисунок
повис над нами пловец синийпевец одышки и гомеравокруг посмотришь много глиныа остальное всё – химераключи скрипят внутри у скважинкак будто женщина полнамужчин и Бога по порядкувыводит в озеро онаи за пределами пристанищгудит солёный звук дождянаверное и мы дождалисьпловца фонарного в костяхключи скрипят внутри у скважинкак будто женщина полнамужчин и Бога по порядкуи грудь её как смерть – тесьмаи у рисунка вот такогосверчок под сердцем замолчитчтоб слушать как Гомер с Химеройпод глиной слушают ключиключи скрипят внутри у скважинкак будто женщина полнамужчин и Бога – в женском платьеидёт навстречу ей волнаи покидаются причиныеё открытых берегови смотрят внутрь её мужчинысоображая: кто из трёх