Гептамерон

– Прошу вас, – взмолился Сафредан, – прекратите эти споры, все это больше похоже на проповедь, чем на рассказ. Я передаю сейчас слово Эннасюите и прошу ее непременно нас чем-нибудь рассмешить.

– Я и в самом деле намереваюсь это сделать, – сказала Эннасюита, – но должна признаться вам, что в то время, как я шла сюда, думая о приготовленной мною истории, мне вдруг рассказали о двух слугах одной принцессы. Это было так забавно, что я все время хохотала и совсем позабыла про свою жалостную историю, которую, думается мне, я отложу теперь на завтрашний день, а то сейчас мне никак не удержаться от смеха и я способна только испортить этот грустный рассказ.

Новелла двадцать седьмая

Некий секретарь преследовал своими бесчестными и постыдными домогательствами жену своего товарища, у которого он гостил, и, видя, что она охотно слушает его признания, решил, что сердце ее покорено. Но эта женщина была весьма добродетельна и, обманув его ожидания, рассказала обо всем мужу.

Один из слуг упомянутой принцессы [103] , ее камердинер, жил в городе Амбуазе. Это был человек очень благонравный, и он радушно принимал у себя всех, кто приезжал к нему в гости, – приезжали же главным образом его приятели. Однажды к нему явился один из секретарей принцессы и провел у него дней десять-двенадцать. Секретарь этот был такой урод, что наружностью своей больше походил на короля людоедов, чем на доброго христианина. И хотя хозяин принял его как брата и друга, он отплатил ему за все его радушие такой низостью, какой можно было ждать лишь от человека, в котором нет и не было никакой порядочности: он стал преследовать своими непристойными домогательствами его жену, которая менее всего склонна была искать подобных утех, ибо добродетель этой женщины не знала себе равной во всем городе. И когда намерения секретаря перестали быть для нее тайной, она решила, что лучше ответить ему притворною благосклонностью и потом уже вывести его на чистую воду, чем отвергнуть его сразу, ибо тогда никто не узнал бы о его низости. А секретарь, полагая, что сердце этой женщины уже принадлежит ему и позабыв, что ей пятьдесят лет и что она никогда не была красивой, – не говоря уже о том, что в обществе она пользуется репутацией женщины положительной и любящей своего мужа, – продолжал упорно ее преследовать.

103

Эта принцесса – сама Маргарита Наваррская: в обсуждении Симонто говорит, что он догадывается, кто этот секретарь, и рассказывает затем свою новеллу о секретаре королевы Наваррской.

И вот однажды, когда муж ее был дома, а она и секретарь сидели в столовой, она сказала, что согласна увидеться с ним где-нибудь в укромном уголке, и тут же добавила, что лучше всего было бы пойти на чердак. Сама она при этом поднялась с места и попросила его идти вперед, сказав, что последует за ним. На обезьяньем лице секретаря изобразилась радость, и он стал тихонько взбираться наверх по лестнице. И страсть его разгорелась огнем, но не светлым, как огонь от можжевельника, а темным, как раскаленный уголь, и он все время прислушивался, не идет ли она за ним следом. Но вместо того чтобы услышать ее шаги, он вдруг услыхал ее голос, говоривший:

– Господин секретарь, подождите минуту, я только спрошу мужа, позволит ли он прийти сюда к вам.

Подумайте только, благородные дамы, как должен был выглядеть этот урод в слезах, если, даже улыбаясь, он был похож на обезьяну? А он действительно горько заплакал и стал просить ее ради всего святого не выдавать его мужу, который был его другом.

– Но вы же его так любите, – отвечала она, – что не позволите себе обратиться ко мне со словами, которых ему не следовало бы слышать, вот я и спрашиваю его позволения.

И как он ни молил ее, как ни требовал, чтобы она этого не делала, она поступила по-своему, а муж был очень доволен, услыхав, как ловко его жена постояла за свою честь и обманула негодника. И сама добродетель ее доставила ему столько радости, что он не стал ни в чем винить секретаря, считая, что тому и так должно быть стыдно – он ведь задумал учинить подобное непотребство в доме своего друга.

Мне думается, что история эта должна научить людей порядочных не принимать у себя в доме тех, у кого нет совести и в чьем сердце нет места Богу и настоящей любви.

– Хоть история ваша и очень коротка, – сказала Уазиль, – но она очень занимательна и служит к чести этой достойной женщины.

– Право же, – воскликнул Симонто, – не слишком-то уж велика честь отказать такому уроду, как этот секретарь. Вот если бы он был красивым, да к тому же еще и человеком благородным, пусть бы она тогда попробовала перед ним устоять. А так как я уже догадываюсь, о ком идет речь, то, будь сейчас мой черед, я бы сумел рассказать вам не менее занятную историю.

– За этим дело не станет, – воскликнула Эннасюита, – я передаю вам слово.

Тогда Симонто начал так:

– Те, кто привык жить при королевском дворе или в больших городах, до того высоко себя ставят, что готовы считать всех остальных людей ничего не стоящими в сравнении с ними. Но разве в других местах и среди людей совершенно другого круга мало встречается разных ловкачей и хитрецов? Во всяком случае, чем больше человек возомнит о себе и о своей хитрости, тем веселее бывает потешаться над ним, когда он совершает какой-нибудь промах. Об одном из таких происшествий, приключившихся некогда, вы и узнаете из моего рассказа.

Новелла двадцать восьмая

Бернар дю Га ловко обманывает секретаря, который был уверен, что сам его обманул.

Когда король Франциск, первый этого имени, пребывал в городе Париже, а сестра его, королева Наваррская, была вместе с ним, секретарем у королевы служил некий Жан. Это был малый себе на уме. И не было ни одного председателя или советника, с которым он бы не был знаком. Купцы и все богатые люди принимали его у себя в доме, как равного. Как раз в это время в Париж прибыл один купец из Байонны [104] по имени Бернар дю Га [105] – в город его привели дела, он рассчитывал найти совет и заступничество главного прокурора, который был его земляком. Секретарь королевы Наваррской, как верный слуга своих господ, точно так же нередко наведывался к прокурору. И вот, как-то в праздник, придя к нему, секретарь не застал дома ни его самого, ни жены, но зато в доме у него оказался в это время Бернар дю Га, который, играя не то на виоле, не то на каком-то другом инструменте, обучал служанок гасконским танцам. Увидев это, секретарь тут же решил ему сказать, что он поступает крайне неосмотрительно и что если только прокурор и его жена об этом узнают, они будут очень недовольны. Напугав его до такой степени, что тот стал умолять никому ничего не рассказывать, секретарь спросил его:

104

Байонна – город в Гаскони, в старой провинции Гвиана, в Наваррском королевстве; с точки зрения парижанина – глухая провинция.

105

Предполагают, что это Жан Фротте, который был секретарем по финансам короля и королевы Наваррских.

– А что вы мне дадите, чтобы я молчал?

Бернар дю Га, который, как оказалось, не столько действительно испугался, сколько притворился испуганным, увидев, что секретарь собрался попросту его обмануть, обещал, что пришлет ему окорок отборной гасконской ветчины, какой тот никогда не едал.

Секретарь очень обрадовался и просил его приготовить этот окорок к следующему воскресенью и прислать его после обеда, что купец и обещал. Уверенный, что купец сдержит свое обещание, секретарь отправился к одной парижской даме, за которой он ухаживал и на которой очень хотел жениться, и сказал ей:

– Сударыня, позвольте мне прийти в воскресенье поужинать с вами и припасите только хлеба и доброго вина, еды никакой не надо, – я так ловко обманул одного олуха из Байонны, что ужинать мы будем за его счет. И я угощу вас отборной гасконской ветчиной, какой еще никогда не пробовали в Париже.

Дама поверила ему и, пригласив на ужин нескольких соседок, женщин весьма достойных, обещала угостить их новым блюдом, которого они никогда в жизни не ели.

В воскресенье секретарь отправился искать купца и нашел его на Мосту Менял. Поздоровавшись с ним, он сказал:

– Черт бы вас побрал, насилу я вас разыскал!

На это Бернар дю Га ответил ему, что многим приходится затрачивать еще больше сил и они не получают в награду такого лакомого куска. С этими словами он вынул из-под плаща обещанный окорок, который был так велик, что его, вероятно, хватило бы, чтобы накормить целый отряд солдат. Секретарь очень обрадовался: он сложил свои большие и безобразные губы в такую умильную улыбку, что рот его сделался совсем маленьким и трудно было поверить, что в него пройдет и кусочек ветчины. Он тут же схватил окорок и, даже не пригласив купца, побежал к своей даме, которой очень хотелось узнать, действительно ли гвиенские яства не уступают парижским.