Гербарий
Шрифт:
– Так что же мне делать?
– Что делать, чтобы что?
– Чтобы… это… ну… – Элизабет в полной растерянности замолчала.
– Я понимаю, тебе нужно время, чтобы всё обдумать. Как уляжется, приходи снова.
– Хорошо… Я приду…
Элизабет положила деньги на стол, встала и направилась к двери. Она уже хотела попрощаться с доктором, но вместо этого спросила:
– А если я всё-таки останусь с мужем? Что тогда будет?
– Не знаю. Судя по всему, примерно то же самое, что и сейчас.
Вернувшись домой, Элизабет тенью прошмыгнула в ванную, пока никто не заметил её красные глаза и опухшие веки. «Да
Но спустя две недели, захватив цепочку, которую муж подарил ей очень давно, и, должно быть, совсем забыл об этом, Элизабет отправилась якобы к Саби, а на самом деле к Ойгену: очень уж ей хотелось с ним поговорить. Она вновь плакала, признаваясь доктору в таких удивительных вещах, которых и сама о себе не подозревала буквально час назад, а доктор внимательно слушал и задавал нужные вопросы.
Элизабет стала посещать лекаря человеческих душ дважды в месяц. На её счастье как раз в это время свекровь стала глохнуть, и плохо соображать, так что отлучки невестки стали менее заметны. На оплату приёмов шли украшения, а потом и платья. Элизабет было не жалко с ними расставаться, ведь взамен она получала нечто куда более ценное.
Как-то раз Ойген попросил её пожалеть себя вслух. Она долго собиралась с мыслями и совсем не понимала, как это делается, тем более, разные люди столько лет твердили, что жалеть себя ни в коем случае нельзя. Но потом Элизабет вспомнила, как её жалела мама.
– Бетти, моя бедная малышка, – начала она дрожащим голосом, – мне так жаль, что тебе пришлось перенести столько страданий. Ты их не заслужила, правда. Совсем не заслужила… – в который раз Элизабет заплакала.
– Что ты сейчас чувствуешь? – спросил доктор.
– Мне стало легче.
– Славно. Нужно уметь пожалеть себя.
С тех пор, когда муж бывал с ней особенно грубым, Элизабет перед сном запиралась в ванной, включала воду и жалела себя вслух.
«Ты обязательно уйдёшь от этого ужасного человека!» – сказала она однажды, и тут же одёрнула себя: «Да как ты посмела назвать своего мужа ужасным? Он же тебя содержит! Без него ты бы работала кондуктором и жила в трамвайном общежитии!» И тут Элизабет вдруг поняла, что тоскует по трамваям, прежней работе и даже общежитию. «Интересно, в столице нужны кондукторы? Там ведь полно трамваев!»
И вот теперь, жарким летним днём, с одним лёгким чемоданом, она стояла у дверей и не решалась постучаться. Ей было жаль покидать Ойгена. Пожалуй, это был единственный человек в городке, по которому она будет скучать.
«Ну же, давай!»
Сердце готово было выпрыгнуть из груди.
Тук-тук!
– Входите!
– Здравствуй, Ойген.
– Здравствуй, Элизабет.
– Я пришла попрощаться. Я уезжаю в Берлин.
– Когда?
– Сегодня. Можно сказать, сейчас. Вместе с Саби.
– Чем вы собираетесь заняться там?
– В столице много работы. Начнём с трамвайного депо.
Элизабет то ли показалось, то ли Ойген действительно смотрел на неё с нежностью.
– Я очень-очень за тебя рад.
Доктор подошёл к окну, повернул эспаньолет и дёрнул деревянную раму на себя, впуская головокружительный запах цветущего сада.
– У тебя такой ароматный жасмин!
– Это чубушник.
– Что?! –
Элизабет чуть не уронила чемодан.– Чубушник. Его часто путают с жасмином, но это другой вид кустарника.
– Ничего себе! Подумать только, я двадцать три года думала, что это жасмин! Моя жизнь теперь никогда не станет прежней!
– Иногда люди ошибаются долгие годы. А твоя жизнь действительно никогда не станет прежней, – Ойген улыбнулся, – она будет гораздо лучше, я уверен.
Одуванчик
Этот июнь в Санкт-Петербурге выдался холодным, ветреным и промозглым, но горожане одевались по-летнему в надежде, что небесная канцелярия узрит их наряды и включит правильную погоду. Две девушки, по всем признакам напоминавшие студенток, вышли из подземного перехода метро «Московская» и направились в сторону проспекта Гагарина. Они были одеты в одинаковые джинсовые куртки, одинаковые белые кеды и очень похожие лёгкие платья, только у одной был рисунок с ананасами, а у другой – с попугаями.
– Кстати, – заговорила владелица «попугаечного» платья, – помнишь, ты спрашивала про того парня с последнего курса?
– Ну?! – ответила «ананасовая» подруга, в глазах который немедленно зажглись огоньки любопытства.
– Его фамилия – Шишкопар.
– А имя?
– Этого мне разузнать не удалось. Только первую букву: И.
– Иван, Илья, Игорь… – студентка с мечтательной улыбкой потерялась в догадках.
– Изя? – подсказала ей подруга.
В голосе «ананасовой» девушки появилось возмущение:
– Сама ты Изя!
– А что? Он явно еврей, с такой-то фамилией!
Девушка в платье с попугаями тяжело вздохнула. На её лице отражались все любовные муки мира.
– Святые табуретки! Да не ссы ты! – подбодрила её подруга, – Вот просто подошла и спросила: «Как ваше имя и кто вы по национальности?»
– Да уж, просто восхуительно! Только вот как мне к нему обратиться?
– Ну, например, «Господин Шишкопар».
– Благодарю вас, госпожа Янковская, за исключительно ценный совет!
– Госпожа… Нет, не так, фрау Фельдман, обращайтесь, всегда рада помочь!
– Тогда уж фройляйн. Я ведь не замужем.
– Скоро выйдешь замуж. За Шишкопара.
– Обязательно! Только узнаю сначала, как его зовут.
Девушки хором рассмеялись.
– Слушай, – сказала незамужняя фройляйн Фельдман, – напомни, а куда мы, собственно, идём?
– На квартирник. – со знанием дела ответила госпожа Янковская.
– Кто выступает?
– Гарик Спичка. Знаешь такого?
– Ммм… Что-то знакомое. Хохлопанк?
– Да, именно он. Только ему это не говори, а то обидится.
– С каких это пор ты угораешь по украинскому панк-року, а?
– Там басист такой лапочка, – расплылась в блаженной улыбке Янковская, – Гриша Низовцов. Я тебе его фотку показывала?
– Показывала.
– Что скажешь?
– Тот ещё сахарный говнарь.
– Да твой Шишкопар ничем не лучше!
– Тихо, не убей меня только!
– Не сегодня, детка! Тем более, мы пришли.
В тесной прихожей их встретила хозяйка в рваных джинсах и футболке с рисунком трамвая.