Гербовый столб

Как вы думаете, какое у Кандренкова было хобби? Кстати говоря, догадаться нетрудно, но именно поэтому и в голову не сразу придет: он разводил кроликов. Целую кроличью ферму завел! Говорят, образцовую ферму. Каких там только трусов не водилось — и по масти, и по породе! Говорят (конечно, со злостью), что только там чувствовал свою истинность и удовольствие. И добавляют (опять же зло): мол, калужане забыли при нем, что такое мясо, — «на экскурсии» в Москву за ним отправлялись...

Зададимся и мы вопросом: неужели так всегда будет?

Неужели зоотехники, получив полноту власти, будут возводить сомнительные дамбы, создавать сомнительный индустриальный пейзаж, а тем, в чем они смыслят и, может быть, к чему имеют призвание, заниматься — как хобби? Не видел кроличью ферму Кандренкова, но свидетельствую: врезалась она в память калужан намертво, до сих пор не забывают...

Наверное, хватит об этом? Впрочем, приведу животноводческие данные из энциклопедического словаря Гранат: в 1912 году в Калужской губернии было —

крупного рогатого скота — 333 тыс. голов,

овец — 347,

свиней — 185.

Домашнюю птицу тогда просто не считали. А кроликов — тем паче.

Данных за 60-е, 70-е и первую половину 80-х годов у меня нет. Зато есть данные на 1 октября 1989 года:

крупный рогатый скот — 524,4 тыс. голов,

овцы — 82,8,

свиньи — 121,5.

Сравнивайте, картина, по-моему, ясна... Хотя бы в том, что никакого прогресса в конце века по сравнению с его началом в мясном животноводстве мы не обнаруживаем. Ну, а какой путь дальше?

Андрей Андреевич Кандренков был типичным представителем брежневской эпохи. Будь на его месте столько лет кто-либо другой, из тех, у кого амбиции пограндиозней, а совести никакой, из тех временщиков, которые готовы на все ради собственной карьеры и тщеславия, еще бы хуже было калужанам. Впрочем... Замечу, по крайней мере, следующее: при всех особенностях, при всем волюнтаризме деяний Кандренкова он все же оставался исполнителем воли Москвы и проводил ту генеральную линию, которая была навязана стране Брежневым и его окружением.

Но в истории не бывает оправданий. Поэтому-то вот таким и получился портрет человека на фоне его дел и памяти о нем в Калуге и области, где он долго (вдумайтесь только: двадцать шесть лет!) бессменно и бесконтрольно сидел на пирамидальной вершине власти.

3. Судьба «дворянских гнезд»

Мы поехали в Авчурино — там рухнул храм. Сам по себе. Знаменитая Никольская церковь, построенная в XVIII веке по проекту архитектора В. П. Стасова. Того самого, который возводил Петербург. Рухнула оттого, что немыслимо обветшала. Хотя и «охранялась государством»...

Мы — это я и «мой Паша», Павел Владимирович Пантелеенко. Одно время он был достаточно известным журналистом, но рассорился с главным редактором и вынужденно покинул свое, возвеличенное и его публикациями, популярное издание. Он хлебно устроился в тихом журнальчике, мало кому известном; думал пересидеть годок-другой, но примагнитился: многое его устраивало в этом незаметном ведомственном издании — оклад с премиями, вольности жизни, что генетически важно для кубанского казака, и разные другие блага и возможности. Уже с десяток лет Павел пишет какую-то необыкновенную книгу, которую, как говорит, посмеиваясь, обязательно закончит, выйдя на пенсию.

Он — мой старый добрый друг. Иногда мы с ним ссоримся, но ненадолго. Я к нему привязан; наверное, еще потому, что он, безусловно, человек необычный, по крайней мере непредсказуемый, умеющий постоянно удивлять — вы еще об этом узнаете. Подобно мне, он легок на подъем, и мы с ним часто, следуя гоголевскому завету, отправляемся «проездиться по России».

Кстати, не напомнить ли вам, что Николай Васильевич писал о России в «Выбранных местах из переписки с друзьями»? Должен заметить, что это по-настоящему мудрая книга; книга-исповедь, очень русская книга. Она вышла в 1847 году, накануне европейской революции — во Франции, Германии, Австро-Венгрии; была в России не вполне понята, зато наотмашь обругана, особенно неистовым «западником» Виссарионом Белинским. А она, эта книга, до сих пор — столько-то лет спустя! — остается живой, хотя и плохо прочитанной, но ныне, пожалуй, больше нужной России, чем в ту застойную эпоху — охранительного царствования Николая Первого.

Вот, например, что писал наш великий соотечественник в главе XIX, озаглавленной — «Нужно любить Россию»:

«Поблагодарите бога прежде всего за то, что вы русский. Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь есть сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и все, что ни есть в России»...

«Нет, если вы действительно полюбите Россию, — продолжает Н. В. Гоголь, — у вас пропадет тогда сама собой та близорукая мысль, которая зародилась теперь у многих честных и даже весьма умных людей, то есть будто в теперешнее время они уже ничего не могут сделать для России и будто они ей уже не нужны совсем; напротив, тогда только во всей силе вы почувствуете, что любовь всемогуща и что с ней возможно все сделать. Нет, если вы действительно полюбите Россию, вы будете рваться служить ей; не в губернаторы, но в капитан-исправники пойдете, — последнее место, какое ни отыщется в ней, возьмете, предпочитая... крупицу деятельности...»

Обратите внимание: крупицу деятельности!

В следующей, XX главе — «Нужно проездиться по России», — Гоголь наставляет:

«Чтобы узнать, что такое Россия нынешняя, нужно непременно по ней проездиться самому. Слухам не верьте никаким. Верно только то, что еще никогда не бывало в России такого необыкновенного разнообразия и несходства во мнениях и верованиях всех людей, никогда еще различие образований и воспитанье не оттолкнуло друг от друга всех и не произвело такого разлада во всем. Сквозь все это пронесся дух сплетен, пустых поверхностных выводов, глупейших слухов, односторонних и ничтожных заключений. Все это сбило и спутало до того у каждого мненье о России, что решительно нельзя верить никому. Нужно самому узнавать, нужно проездиться по России...»

Николай Васильевич Гоголь в Авчурине побывал трижды. В его времена это «дворянское гнездо» было очагом духовной культуры. Владели им Полторацкие, те, что были дружны с Карамзиным, Пушкиным, Лермонтовым... Среди других «дворянских гнезд» Авчурино славилось своим местоположением на высоком берегу Оки, откуда открывался удивительный вид, но прежде всего богатой библиотекой. В ней, например, хранились Киевская и Волынская летописи, которые оказались столь необходимы Карамзину для написания «Историй Государства Российского». Здесь же притаенно стоял в «дубовом шкапе» один из немногих уцелевших после сожжения экземпляров радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву».

Библиотечный «готический дом», похожий на замок, с огромной верандой для чтения, вознесенной на высоту третьего этажа; с островерхой башней, откуда особенно замечательно наблюдать заокские дали, океанские просторы Русской земли, пока еще держится — совсем рядом с рухнувшей Никольской церковью, но тоже немыслимо обветшал и может развалиться в одночасье.

Уникальные книги в революцию частично погибли, частично бесследно исчезли. О погибшем и доныне помнят: их раскурили в самокрутках местные крестьяне, причем недовольные тем, что «бумага похуже газетной, не так горит, а то и совсем не подожжешь». Подумалось: неужто и летописный пергамент раскуривали?.. А вот уцелевшие, говорят, по приказу Луначарского, который хорошо знал калужские «дворянские гнезда», отбывая здесь ссылку, перевезли в Москву, где они и исчезли. В Калуге никто ничего не знает о судьбе авчуринской библиотеки...