Герцеговина Флор
Шрифт:
– А о чем с ней говорить? — ревниво спросил Алексей.
— Ну, так…
— У нее же не все дома…
После этих слов Стас схватил друга за ворот рубашки и притянул к себе:
– Ты это… Не очень…
– Что не очень, что не очень?! Ты сам подумай, она же всех наших престарелых сумасшедших за настоящих считает!
– А они какие?
– Не знаю какие, но ты знаешь, когда Айседора жила?
– Что значит жила?!
– То! Ты книги читал когда-нибудь? Она же знаешь кто была?!
Так как ответов не следовало, Алексей продолжал возбужденно говорить в одиночестве:
– Она же еще с Есениным… Она же жена его была! Ты-то про Есенина
– Ну, слышал, — как-то неуверенно сказал Стас.
Это поэт был такой! Наш, русский! «Ты жива
еще моя старушка?» знаешь?
– Ну, знаю…
– Это Есенин написал! Ну вот, а потом она в машине ехала, и ее шарфом задушило, понятно тебе?!
– Каким шарфом?
– Ну, наверное, тем, который она носит все время…
– Да ты что?!
Алеша вложил в свою последнюю фразу столько сарказма, что им можно было пронять роту солдат, но на Стаса это явно не подействовало. Может быть, выпил много?
– Слушай, — не унимался Алексей, — каждый человек может назваться кем угодно… Вот если я скажу, что я — Наполеон, ты что, поверишь?!
– Нет конечно! Что я, полный идиот, что ли?! — Стас даже обиделся. Наполеон — это торт, а ты — электрик!
Вот так разговаривая, шли два друга по ночной Герцеговине Флор. Где-то вдалеке лаяли собаки, и полная луна отражалась в темном зеркале озера.
Новый день, как и ожидалось, вступил в свои права ранним утром. Солнце засияло в безоблачном небе Герцеговины Флор, заурчали механизмы, подающие воду в краны и бассейны, зашипели сковородки на ресторанной кухне. Все пошло своим чередом, по заведенному неизвестно кем и неизвестно когда распорядку. Любители легкого бега затрусили по прохладным аллеям, следящие за своими фигурами дамы рванули в зал аэробики, а самые ленивые и политизированные уткнулись в утренние газеты. На веранде, под полосатым тентом подавали завтрак. Хрустели румяные гренки, бодрил своим запахом сваренный на песке турецкий кофе. Все, как обычно, и если бы кому-то в голову пришла идея узнать, какое сегодня число, то вряд ли кто-то из обитателей Герцеговины Флор легко справился бы с ответом на этот простой вопрос. Все знали, что был обыкновенный погожий день.
На берегу озера сидели Лора и Леонид Осипович.
– Значит, вы решились? — спросил Утесов, поигрывая белыми круглыми камешками.
– Ну конечно! Конечно, решилась, я просто не мыслю своей жизни без сцены! — Лора не могла говорить об этом спокойно.
– Но это совсем не простая жизнь. Цветы после концерта и любовь почитателей — это только самая верхушка айсберга, а все остальное время — работа, работа, разочарования и снова работа.
– Я согласна, согласна на все! Я просто не могу дождаться дня, когда выйду на настоящую сцену, когда обо мне узнают во всем мире!
– А вы уверены, что это произойдет?
– Уверена.
– А если нет?
– Но ведь у меня такие учителя, я знаю столько секретов… Айседора рассказывала мне, что она делала каждый раз перед выходом на сцену, и это ей всегда помогало! И Элвис, и Любовь Петровна, и Луи…
– Да, они все прекрасные исполнители.
– А по-вашему, у меня нет голоса?
– Нет-нет, я этого не говорил!
– У меня плохой слух?
– Да нет, у вас прекрасный слух…
– Тогда, может быть, я нечисто интонирую?
– Нет, что вы!
– Ну а что же мне тогда может помешать стать настоящей звездой?
– Не знаю… Просто жизнь…
– Как это?
– Так… «Жизнь — вредная штука, от нее умирают», — сказал один умный поляк.
–
Нет-нет, все равно я добьюсь, я добьюсь своего!Зазвонил колокол, оповещающий, что наступило время обеда.
– Сегодня вечером вы будете меня слушать? — спросила Лора.
– Ну конечно.
– Тогда до вечера! — Девушка поднялась и медленно пошла по пляжу.
Теперь самое время сказать несколько слов о доме, в котором жили обитатели Герцеговины Флор. По нашему глубокому убеждению, он был достоин специального описания.
Маленький дворец стоял на берегу озера и прекрасно вписывался в ландшафт. Имя архитектора либо было утеряно, либо просто Никак не рекламировалось. К тому же никто не знал, когда именно этот дворец был построен. По общему мнению, здание счастливо сочетало в себе и строгость классицизма, и неувядающую прелесть модерна. Фигурные и овальные окна, накладные решетки со змеиными головами, неправильной формы балконные решетки говорили о том, что здание приняло окончательный вид примерно в начале двадцатого века. Общая планировка — главное здание и два крыла, забирающих в полукольцо благоухающую разноцветную клумбу, — была явно заимствована у классицизма. К нему же относился и небольшой итальянский дворик, расположенный внутри здания.
Спальные комнаты, многочисленные большие и малые гостиные не походили одна на другую. Каждая эпоха представлена соответствующим гарнитуром. Здесь был и средневековый западноевропейский кабинет, где кресла с высокими спинками напоминали готические соборы, и тяжеловесное барокко золотого российского века, и изящный павловский ампир. И конечно, вновь и вновь изысканный модерн, который, видимо, напоминал живущим здесь людям о временах их юности. Каждый из обитателей этого дома находил здесь себе уголок по душе. Тот, кого все запросто называли Элвисом, любил проводить время в бесформенной, но очень удобной мебели, которая в шестидесятые была кричащим авангардом, Марлен чаще всего можно было найти в некоем подобии парижского кафе с маленькими столиками и венскими стульями, а чета Орловых предпочитала золото карельской березы. Она была и в гостиной, и в их спальне.
Только большой ресторанный зал трудно было отнести к какой-либо определенной эпохе или стилю, он просто был выдержан в самых лучших традициях дорогих ресторанов Нью-Йорка, Парижа, Лондона или Москвы. Именно здесь и проходили те самые вечера, на которых блистала наша героиня.
День, о котором сейчас пойдет речь, почти ничем не отличался от многих других дней. Вечером отмечался очередной юбилей. Вновь Лора приготовила какой-то сюрприз, вновь был ошеломляющий успех. Десятки букетов летели к ее ногам, крики «бис!» и «браво!» подолгу не стихали после каждой исполненной песни. Вновь милые старики, когда программа была исчерпана, окружили ее и не жалели восторженных слов. Самые яркие эпитеты и превосходные степени порхали по сцене, как мотыльки в летний день.
Ну и, конечно, не обошлось без споров. Предметом его, как всегда, стал цвет кожи Армстронга. Язвительная дама Грета, сменившая шляпку с пером на бархатный берет, вновь заметила, что «тот Луи был черным». И пошло-поехало! Старик Луи умолял дать ему трубу. Одни его поддерживали, другие криво усмехались. Но Лоре было не до этого. Сегодня здесь впервые были два зрителя, которых пригласила она сама.
Стас и Леша тихо сидели у дверей, подавленные великолепием зала, блеском бриллиантов, но главное — прекрасным пением Лоры. Они даже не притронулись к тем экзотическим блюдам, которые специально для них заказала девушка. А вокруг кипела жизнь…