Герцог в сияющих доспехах

– Добрый, значит, – повторила Олимпия. – Впервые слышу о его доброте. Что же он такого сделал? Только не говорите, будто он подбирает и выхаживает раненых птиц. Может, спасает котят, чтобы их не утопили? Я угадала?

– Но право же, миледи…

– Добрый, значит, – не унималась Олимпия. – Рипли. Клянусь, у меня язык немеет, когда надо произносить применительно к нему это определение. То же относится и к двум другим болванам герцогского звания.

Мастерицы улыбнулись, и одна из них тихо рассмеялась. Миссис Торн бросила на нее сердитый взгляд, и девушка ниже склонилась над работой.

– Люди всякое болтают, – сказала миссис Торн, качая головой, но Олимпия успела заметить ее понимающую улыбку.

– Однако, когда заболел мой отец, его светлость послал за доктором, знаете ли, – сказала Молли. – И оплатил счет за лечение.

– Всем известны проделки их светлостей, – добавила Джейн. – Но что бы ни случилось: сломалось, сгорело, упало в реку, – они за все платят!

– Взять хотя бы постельное белье, – подхватила Молли. – Господи, оно было все в крови. Мы думали, что сможем отстирать…

– В крови? – перебила ее Олимпия.

– Дуэль, – объяснила мисс Эймс.

– Тсс, – нахмурилась модистка.

– Его светлость действительно что-то говорил о дуэлях, – заметила Олимпия.

– На Баттерси-филдс, знаете ли, – сказала мисс Эймс. – Иногда на вересковой пустоши в Патни.

– Но чаще всего вверх по реке, – уточнила Джейн. – Чтобы поменьше лишних глаз.

– Чтобы кровь рекой, так это редко, хотя был один раз…

– Герцог Эшмонт.

– Когда я увидела кровь, то подумала, что лорд Стьюкли отстрелил ему ухо начисто!

– А он только нос расквасил и так смеялся, будто это пустяк.

– А его светлость герцог Рипли сказал, что из ран на голове всегда течет как из свиньи зарезанной.

– Кровищи море – вот что сказал его светлость.

– Придержите-ка языки! – прикрикнула миссис Торн.

– Ничего страшного, – успокоила ее Олимпия. – У меня шестеро братьев.

– Мальчишки всегда остаются мальчишками, это всем известно, – вздохнула миссис Торн.

– Скорее уж дикарями, – поправила Олимпия. – Не знаю, можно ли их перевоспитать. Любой, кто попытается шокировать меня безумными мальчишескими выходками, только зря потратит время. И даже когда они становятся взрослыми, ничего не меняется, согласны? Меня вот удивляет, как они вообще доживают до взрослых лет. А что это была за дуэль, когда лорд Стьюкли чуть не отстрелил ухо герцогу Эшмонту?

– Это было очень давно, – наставительно заметила миссис Торн, упреждая девиц, которые уже открыли было рты. – Кажется, лет десять назад. Тогда они были очень молоды, чуть ли не со школьной скамьи. Я уверена, сейчас уже никто и не вспомнит, из-за чего был сыр-бор. Ни к чему тратить время на досужие разговоры о том, что случилось давным-давно: у нас слишком много работы.

Портниха бросила на девушек предостерегающий взгляд, и разговор тут же иссяк, все занялись делом, а у Олимпии появилось время обдумать услышанное.

О дуэлях старались не распространяться, поскольку они были вне закона, однако совсем замолчать такой случай было почти невозможно. Вот только Олимпия не смогла припомнить, чтобы ей доводилось что-то слышать про герцога Эшмонта и лорда Стьюкли.

Вряд ли стоит этому удивляться: «их бесчестья» то и дело что-нибудь вытворяли, так что выделить какую-то из них, тем более десятилетней давности, не представлялось возможным, как не удавалось спрятать от братьев баночку с медом.

Мысль о меде вызвала недовольное урчание в желудке, и Олимпия поняла, что ужасно голодна, и сказала:

– Было бы неплохо принести что-нибудь перекусить.

– Разумеется, миледи, – с готовностью отозвалась Джейн и поспешно вышла из комнаты.

Тем временем Олимпию втиснули в корсет, внесли последние поправки и зашнуровали. Затем пришел черед нижних юбок, которые не уступали роскошью остальным предметам туалета.

Наконец, пришла очередь платья.

Олимпия уже видела мельком эту массу розового шелка, кружева и лент, но сейчас ей очень хотелось есть. Сгодилось бы что угодно – кусок хлеба с сыром или печенье. Скорее бы вернулась горничная!

Но нет: ведь она прибыла в обществе герцога Рипли, которого здесь, очевидно, чтили как святого. Кухарка наверняка готовит суп из черепахи, лобстеров и жаркое из упитанного теленка.

Олимпия вернулась к действительности лишь тогда, как миссис Торн набросила ей на плечи короткую черную накидку. Опустив взгляд ниже, на корсаж платья и юбки, она высвободилась из рук модистки и поспешила к зеркалу. Мастерицы бросились за ней и окружили, любуясь ее отражением в зеркале: как рамка из улыбающихся лиц.

– Прекрасно! – воскликнула миссис Торн.

– Прекрасно! – эхом повторили ее помощницы, а Молли добавила:

– Лучше не бывает!

– Вы правы, – пробормотала Олимпия и, поправив очки на носу, направилась к двери.

За ее спиной раздавались приглушенные возгласы, но она их не замечала, направляясь к своей цели: соседнему номеру. Она не постучала, даже не задумалась: можно ли? – просто дернула за ручку, вошла и, захлопнув дверь за собой, начала:

– Это одна из ваших шуточек? Потому что…

Слова застряли в горле от представшего ее взору зрелища: мускулистая спина, упругие ягодицы и длинные сильные ноги. Мужчина ростом в шесть с лишним футов стоял, совершенно обнаженный, в большом корыте перед камином.

Он не двигался, и Олимпии следовало бы отвернуться, а еще лучше – выйти из его номера, сохраняя хотя бы видимость достоинства, но, очевидно, ее мозг не вернулся к прежнему состоянию, поскольку подумала она лишь о том, насколько взрослый мужчина отличается от мальчика.

Ей доводилось видеть мраморные статуи, изображающие обнаженных мужчин. Да кто их не видел? Видела она и картины. Но этот мужчина был живой, еще какой живой! И хоть стоял он без движения, но дышал, и она заметила легкое движение плеч и мышц спины. Его кожа была отнюдь не из мрамора или бумаги и в отблесках пламени камина казалась золотистой. Янтарный свет высвечивал темную поросль, покрывавшую его руки и ноги. От этого зрелища Олимпию бросило в жар, отчего-то ей стало трудно дышать.

– Мне следовало это предвидеть, – произнес Рипли, поворачиваясь.

Олимпия тоже было повернулась, чтобы выскочить за дверь, вот только ноги отказались ей повиноваться, и она не сумела покинуть его с гордо поднятой головой прежде, чем он потянулся за висевшим на стуле полотенцем и завернулся в него, вернее – прикрылся: широкие плечи, большая часть спины и ног остались на виду. Сделав шаг, он вышел из ванны. Вода стекала с него и капала на ковер.

Она подняла голову, пытаясь сохранить самообладание, которого, собственно, уже не было, и пробормотала: