Герцогиня и «конюх»
Шрифт:
– Ваша светлость, вы опять скучаете? Это видно по вашему лицу, – начал ловкий «конюх», склоняясь на одно колено перед герцогиней и покрывая поцелуями ее руку.
Анна Иоанновна отдернула ее, хотя без гнева.
– А тебе весело, Эрнст Иванович? – насмешливо спросила она. – Ишь, как ты разгорелся…
Бирон улыбнулся:
– Я не могу веселиться, ваша светлость, когда моя повелительница скучает.
– Ого? Ты – такой верный раб?
При слове «раб» Бирона передернуло. Впрочем, эту резкую фразу он сейчас же поспешил «смягчить», переделать по-своему:
– Когда солнце не светит, все люди становятся несчастными,
– Какое же развлечение может быть в этой проклятой Митаве? – апатично произнесла Анна Иоанновна.
Бирон, знавший слабость герцогини к охоте, живо воскликнул:
– А охоту устроить, ваша светлость? Мои егери напали на след нескольких кабанов. Правда, это – опасная охота, но такой великолепный Немврод, как вы, не должен бояться ничего! [21] – И он близко нагнулся к Анне. – И притом ведь около вас буду я, который готов отдать последнюю каплю крови за счастье увидеть хоть одну улыбку на вашем лице!.. – страстно произнес он.
21
…такой великолепный Немврод, как вы, не должен бояться ничего. – Немврод (Нимврод, Нимрод) – в ветхозаветной мифологии богатырь и охотник.
Анна Иоанновна блаженно улыбнулась.
– Ах, до охоты ли теперь, Эрнст Иванович! – уже расчувствовалась она. – Да как-то и неловко теперь выйдет. Время такое тревожное, сам знаешь. «Вот, – скажут, – идет заваруха, а наша герцогиня охотами себя тешит». Пообождем уж малость…
– В таком случае не устроить ли бал? Вы, ваша светлость, не должны забывать, что вы – герцогиня Курляндская. Отчего бы вам не показать митавскому обществу, что все происшедшее – пустяшная комедия для вас, герцогини и племянницы императора?
– Пожалуй… А то на самом деле подумают, что презренный раб Меншиков нагнал и на меня, русскую царевну, такого страха, что я боюсь высунуть нос из своих покоев. А я на него плевать хочу! – сразу всколыхнулась Анна Иоанновна.
Одно лишь имя ненавистного ей человека привело ее в состояние бешенства.
Бирон довольно улыбнулся и тотчас произнес:
– Я говорил по этому поводу с Петром Михайловичем. Он одобряет мой план…
Анна Иоанновна пытливо поглядела на своего тайного фаворита.
– А ты давно стал дружить с Бестужевым?
– Мы сошлись с ним в исходной точке политических взглядов, – важно ответил «конюх».
– А-а… тем лучше, тем лучше… Лучше иметь двух друзей, чем…
– Чем двух врагов?
– Да, да… Ты большой умница, Эрнст Иванович.
– Но это еще не все, что я хотел сообщить вам, ваша светлость, – радостно-возбужденно продолжал «поощренный» Бирон. – Я готовлю вам к этому балу сюрприз.
Вдруг, сразу Анне Иоанновне почему-то вспомнился только что происшедший разговор ее с гофмейстериной Клюгенау. Она вздрогнула и отшатнулась от своего Бирона, который совсем было уж близко придвинулся к ней.
– Если это тот самый сюрприз, который и я готовлю тебе, – промолвила герцогиня, – то советую…
Бирон в недоумении широко раскрыл глаза.
– Какой «тот самый сюрприз», ваша светлость? – воскликнул он. – Откуда вы можете знать?..
– От нее самой, – резко
промолвила Анна Иоанновна.– От нее? – еще с большим удивлением переспросил Бирон. – Позвольте, ваша светлость, я решительно не понимаю, о чем и о ком вы говорите.
Лицо герцогини покрылось румянцем гнева.
– Ты лукавишь, Эрнст! – гневно вырвалось у нее.
– Я? Я лукавлю? Перед вами? Да что с вами, ваша светлость?..
В голосе будущего временщика зазвучали столь искренние ноты изумления, что Анну Иоанновну сразу взяло сомнение.
«Тут какая-то путаница… Не может он так притворяться», – пронеслось в ее голове.
– Ну, хорошо… Расскажи сначала ты мне о твоем сюрпризе, а потом я поведаю тебе о своем, – насмешливо бросила митавская затворница.
– Извольте, ваша светлость. Со дня на день, а теперь с часу на час я ожидаю прибытия в Митаву одного великого человека, которого я выписал.
– Ты выписал? – воскликнула Анна Иоанновна.
– Да, я.
– Великого человека?
– Да, именно великого.
– Кто же он? – помимо своей воли испуганно спросила герцогиня.
Бирон промолчал. Только его глаза, властные, самоуверенные, все пытливее впивались в глаза царственной затворницы. И в это время – был уже одиннадцатый час ночи – в старых печах кетлеровского замка послышался скорбный, заунывный вой…
«У-у-у!.. А-а-а!» – доносились тоскливые звуки.
Анна Иоанновна побледнела. Она бросилась к Бирону и, охватив его шею своими пышными руками, затрепетала на его груди.
– Ты слышишь? Слышишь? – воскликнула она. – Опять этот страшный вой… Спаси меня, Эрнст, я не хочу умирать… Господи, как мне страшно!..
– Анна… милая моя!.. – актерски-сладким голосом воскликнул Бирон. – Приди в себя… придите в себя, ваша светлость…
«Ах!» – тихо пронесся чей-то подавленный шепот отчаяния за портьерой.
Анна Иоанновна, оттолкнув от себя Бирона, стояла в позе холодного ужаса, с широко раскрытыми глазами.
– Ты слышал? Слышал? – пробормотала она.
– Что? Я ничего не слыхал…
Голос Бирона тоже задрожал.
«Ах, эти проклятые бабы! – промелькнуло в его голове. – Они могут хоть кого свести с ума своими нелепыми страхами!..»
– Там… за портьерой… кто-то плакал и кричал страшным страданием, – продолжала лепетать Анна Иоанновна.
Бирон стал успокаивать ее. Он «воровским поцелуем» целовал пышные волосы русской царевны, и та, чувствуя около себя присутствие сильного мужчины, мало-помалу успокоилась.
– Так кто же этот «великий» человек, о котором ты говоришь, Эрнст Иванович? – спросила она.
– Это – тот человек, для которого прошлое, настоящее и будущее является открытой книгой. Он всемогущ; он может все предвидеть, все предугадать, все предсказать.
– Колдун? – по-московски затряслась «ее светлость».
Бирон, презрительно усмехнувшись, произнес:
– Ах, ваша светлость, вам, казалось бы, давно было пора отрешиться от «мамушкиных сказок»! Колдуны, бабы-яги, домовые и лешие – не по вашему сану. Нет, тот человек, о котором я говорю, которого я выписал и который скоро должен прибыть в Митаву, – не колдун, а величайший ученый, прозорливец. Он изучил тайны великого Востока, разодрав завесу таинственной Индии, этой колыбели человечества. Он постиг ту высшую премудрость, перед которой все наши познания – жалкий лепет ребенка. Для него нет неведомого, ибо он – великий магистр.