Герцогиня и «конюх»

И неудивительно: этот короткий период времени ознаменовался чуть ли не ежедневно неожиданными событиями, волновавшими умы. Никогда, быть может, дворцовая, придворная жизнь не приносила столь часто таких сюрпризов, как в те годы. Дворцовые интриги, козни, сплетни, опалы «сильнейших», возвеличивание «ничтожнейших», ссылки – все это составило какой-то безобразный клубок, опутавший столицу Российской империи. Это был апофеоз «императорского временщичества» со всеми его темными сторонами.

«Священность особы» императриц и императоров, а главное, их самодержавность являлись на деле лишь пустыми, громкими словами: благодаря тому, что была нарушена прямая линия престолонаследия, российские венценосцы оказывались в руках той и иной могущественной партии, которая способствовала их воцарению, которая «добыла им трон». А за эту услугу партии и временщики брали такие «награды», что являлись едва ли не полновластными руководителями и делателями судеб российских.

Иностранные историки и дипломаты писали: «Что делается в России – не поддается описанию: все в разгроме. Правят всем фавориты и фаворитки».

«Остерман, [38] этот блестящий основатель «русской дипломатии», хотел дельно воспитать способного и доброго Петра II и покорить его своей воле; он привлек к своему плану сестру царя. Наталья Алексеевна была воспитана иностранцами, вместе с дочерьми Петра I, отлично говорила по-французски и по-немецки, любила серьезное чтение. Задумчивая, великодушная четырнадцатилетняя царевна проявляла волю и проницательность: она была «Минервой царя», увещевая его учиться и слушаться Остермана. Но она вскоре умерла от чахотки, и Петр II подчинился совсем другому влиянию. Его друзьями стали Долгорукие – князь Алексей и его сын Иван. Это были грубые, невежественные люди; двадцатилетний Иван был образцом кутилы высшего круга того времени. Долгорукие задумали овладеть Петром, развивая в нем самоволие, леность и страсть к забавам. Они постоянно возили его на прогулки, особенно на охоту, и устраивали пирушки. Весь этот кружок не терпел Меншикова. Мальчик, восстановленный против временщика, начал делать ему сцены и кричать: «Я покажу, кто император: я или он!» Меншикова сослали в Березов, власть перешла к Долгоруким. Под предлогом коронации двор переехал в Москву, где Петр совсем предался забавам. Сестра князя Ивана, грубая, но разбитная Екатерина, была объявлена невестой царя, а Иван, уже обручившийся с богатой красавицей, дочерью Бориса Шереметева, стал все позволять себе, рыская по Москве с отрядом драгун». [39]

38

Остерман Андрей Иванович (Генрих-Иоганн-Фридрих) (1686–1747) – граф, государственный деятель, дипломат. Выходец из Вестфалии. На службе в России с 1704 г. Был воспитателем Петра II. В 1726–1730 гг. был членом Верховного тайного совета, с 1734 г. – первый кабинет-министр. Умер в Сибири, куда был сослан после переворота 1741 г., когда на престол вступила Елизавета Петровна.

39

Проф. А. Трачевский.

* * *

Было около двенадцати часов ночи, когда в подъезд дворца вошел человек в меховой шинели и в такой же шапке, надвинутой глубоко на глаза.

– Кого вам? – грубо спросил один из дежурных, преграждая дорогу прибывшему.

Незнакомец спокойно вынул бумажку, приготовленную, очевидно, заранее, и протянул ее строгому церберу:

– Пойди и отдай! – властно приказал он.

– Кому? – захлопал тот глазами.

– Дурак! Кому, кому? Конечно, его превосходительству.

Через несколько минут прибывший, не снимая шинели, вошел в кабинет знаменитого «дипломата» Остермана.

Последний сидел за столом, заваленным бумагами.

– Вы? Вот, признаюсь, не ожидал вас видеть, Бирон! – удивленно и как будто чуть-чуть насмешливо воскликнул лукавейший из всех российских царедворцев, недаром прозванный «немецкой лисицей».

– Прошу извинить меня, ваше превосходительство, что я позволил себе войти к вам в шапке и шинели, – низко поклонился Бирон. – Но я полагаю, что иногда бывает лучше хранить инкогнито.

С этими словами Бирон быстро снял шапку и шинель и положил все это на широкий диван.

– Откуда вы, Бирон? – спросил Остерман.

– Прямо из Митавы.

Разговор шел по-немецки.

– Как же это вы решились оставить нашу Анну Ивановну одну? Она, бедняжка, рискует умереть со скуки, или же вы, любезный Бирон, рискуете очутиться с головным украшением, от которого открещивается всякий добрый немец.

Остерман находился в отличнейшем настроении духа, а потому особенно сыпал излюбленными «вицами» (остротами).

– Ни первое, ни второе для меня не страшны, ваше превосходительство, – спокойно ответил Бирон. – Я к вам приехал по важнейшему делу.

– От нее? По ее поручению? – спросил Остерман.

– Нет, от себя, для себя и для вас.

– О! – высоко поднял палец Остерман. – Садитесь и давайте беседовать.

При первом упоминании Бироном имени Джиолотти Остерман расхохотался и воскликнул:

– Ах, вы опять о глупых предсказаниях вашего таинственного чародея? Оставьте, Бирон, ей-Богу, вы меня уморите со смеху!..

– Сейчас вы перестанете смеяться, когда узнаете, что сообщил мне этот великий человек.

Сказав это, Бирон протянул Остерману какое-то письмо, и тот стал с интересом читать его. И по мере того как подвигалось чтение, лицо знаменитого царедворца принимало все более и более удивленное выражение.

– Как?! – воскликнул он. – В январе?

– Да, в январе. Джиолотти пишет, как вы сами изволили прочесть, что ошибки быть не может, что гороскоп безусловно предсказывает это, – ответил Бирон.

– Но ведь это – явная бессмыслица: с чего, от какой причины может скончаться четырнадцатилетний мальчуган? Помилуйте! Он здоров, как бычок, и еще вот на днях на охоте собственноручно убил огромного медведя. И подумать, что через месяц, а то и менее, его не станет!.. Нет, нет, Бирон, я не верю в это; ваш Джиолотти просто водит вас за нос. Очевидно, ему понравилось получать драгоценные подарки, и он врет напропалую.

– Получив от великого магистра это извещение, я счел долгом немедленно приехать к вам, ваше превосходительство. Вы можете верить или не верить, – но вам необходимо знать это.

– И вы убеждены, что император умрет?

– Убежден.

Остерман, покачав головой, промолвил:

– Ай-ай-ай, Бирон!.. Этот маг заразил вас своим итальянским суеверием. Мы с вами – немцы, а потому нам стыдно верить в фантастические сказки. Ну-с, давайте, однако, обсудим этот вопрос. Допустим, что император умрет. Кто же, Бирон, по-вашему, наследует престол?

– Моя Анна Ивановна, – ни на секунду не задумываясь, ответил Бирон и горделиво выпрямился.

– А кем же я буду тогда? – улыбнулся Остерман.

– Вы – канцлером, а я – герцогом и первым человеком в империи. Вся власть России сосредоточится в моих руках. Черт возьми! Я покажу этим варварам, как надо жить! – повторил он свою любимую фразу.

Долго сидел в глубоком раздумье Остерман. Какая-то тревожная мысль проносилась по его лицу. Наконец он сказал:

– А знаете, Бирон, вы с вашим кудесником, пожалуй, правы…

– Ага! И вы, Остерман, приходите к этому выводу? – «конюх» фамильярно хлопнул по плечу знаменитого государственного человека.

Того покоробило, но он стерпел.

– Да! – спокойно произнес Остерман. – Уже давно Верховный совет – в лице голицынско-долгоруковской партии и многих иных – мечтает об ограничении царской власти. Что ж! Если император действительно умрет, им не найти более удобного преемника, чем Анна… – Остерман оживился. С довольством потирая руки, он стал засыпать Бирона вопросами: – А как она себя чувствует?

– Отвратительно!.. На нее опять напала хандра. Чрезвычайно хорошо, что событие приближается с головокружительной быстротой. Знаете ли вы, Остерман, что она сказала мне на прощание перед моим отъездом в Москву? «Если вы обманули меня, если я осуждена влачить в Митаве эти постылые, унылые дни, – я руки наложу на себя». А? Хорошо?