Геринга, 18
Шрифт:
– Да-а, поворчали, поругали – подумаешь. Какая разница? Пошли лучше на великах кататься! – говорил он после одной из взбучек.
И мы ехали кататься, и он постоянно норовил уехать туда, куда мои бабушка с дедом мне ездить запрещали, и я всё время чувствовал на себе гнёт возможного наказания и чувства собственной неправоты.
Когда мы ехали мимо сгоревшего дома, я остановился, чтобы посмотреть на него. Теперь он выглядел иначе, нежели сразу после пожара. Двор его зарос бурьяном, забор покосился и был сломан в нескольких местах. Крыша то ли обвалилась, то ли была разобрана кем-то, кто, должно быть, сломал
– Ты чего встал?! – спросил меня Юра. Он сначала поехал вперёд без меня, потом, поняв, что я отстал, вернулся и теперь слегка негодовал.
– Да дом смотрю, – ответил я.
– Зачем? Чего там?
– Он сгорел. Я это видел даже, мой дед его тушил.
– Ого! Хочешь залезем?
– Нет, наругают.
– Да не наругают!
– Наругают.
– Ты не расскажешь если, то и не наругают. Пошли!
Юра подъехал к дому, бросил велосипед в траву и подошёл к забору в том месте, где одна из его секций была свалена.
– Подожди! – сказал я и последовал за ним.
Мы пробрались во двор. Трава возвышалась над нашими головами. Было много крапивы и репья.
– Крапиву притаптывай ногой, а то обожжёшься! – напутствовал Юра.
Я посмотрел, как это делает он, и стал делать так же. Миновав траву, мы добрались до крыльца. Позади нас осталась протоптанная тропинка, и, посмотрев на неё, я был счастлив, что по пути назад никакую крапиву уже притаптывать не придётся.
– Дверь открыта! – восторженно сказал Юра, отворил дверь и вошёл внутрь.
– А вдруг там кто-то?
– Кто?
– Не знаю. Бомжи.
– Откуда в деревне бомжи, что ты за хрень несёшь?!
– А вдруг там взрослые ребята?
– И чего они нам? Надо будет – убежим. Давай не ссы! Сам предложил зайти!
– Я не предлагал!
– Ага, конечно.
Продолжать этот спор я не стал. Спорить было не так интересно, как смотреть по сторонам. Я мечтал оказаться на руинах сгоревшего дома с прошлого лета, и вот я здесь! Смотрю на обугленные стены, на комнату, залитую светом из окон без стёкол. Через крышу тоже просачивались солнечные лучи. Мы будто бы были одновременно и снаружи и внутри. На полу рядом с печкой валялись тряпочки: маленькие лоскутки ткани, которые, видимо, очутились здесь после пожара – иначе они сгорели бы. В печи не хватало кирпичей и металлической дверцы. Она выглядела так, будто бы её сейчас строили, и словно печники, которые клали её, отошли на обед или на перекур. Но на самом деле, конечно же, её разбирали и постепенно растаскивали по частям ушлые соседи и прочие охотники за халявными кирпичами.
Мы прошли дальше, в другую комнату, и увидели там кровать, а точнее – каркас кровати. Уцелели только передняя и задняя спинки из железных прутьев, и металлическая сетка посередине, на которой должен был быть постелен матрас. Рядом с кроватью валялись тёмно-коричневые стеклянные бутылки, а по всему полу были
разбросаны окурки и пачки сигарет.– Это здесь старшаки со школы иногда сидят. Пиво пьют, курят и матерятся, – прокомментировал Юра.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю и всё.
Юра нечаянно пнул одну из бутылок. Она с грохотом покатилась по полу и ударилась о стену. Я замер в ужасе. Страх парализовал меня, и кожа моя вдруг стала пупырчатой, как у ощипанного гуся. Юра тоже испугался, но пришёл в себя быстрее, чем я.
– Не описелся? – спросил он, посмотрев на меня.
Я ничего не ответил. Юра пошёл дальше. Я – за ним.
В последней комнате мы увидели расстеленную на полу фуфайку. Рядом с фуфайкой стояла пустая банка из-под кофе. Чуть поодаль лежала кошка. Прежде, чем подходить к ней, мы внимательно на неё посмотрели.
– Не дышит, – спустя несколько вдохов и выдохов заключил Юра.
– Может, спит?
– Когда кошки спят, они тоже дышат! Ты как маленький, честное слово. Потрогать хочешь?
– Кошку потрогать?
– Ага.
– Зачем?
– Не знаю. Я потрогаю.
Юра осторожно подошёл к кошке, присел на корточки, медленно протянул к ней руку и уже почти коснулся её шерсти, но вдруг передумал, встал и пошёл обратно.
– А, ну её, – сказал он, – Точно мёртвая. Пошли отсюда.
– Пошли!
Я был очень рад, что Юра предложил уйти. Меня начало всё здесь пугать ещё до того, как Юра пнул бутылку. Я боялся, что чем дольше я здесь нахожусь, тем сильнее меня накажут дома. Боялся, что сюда придёт кто-нибудь и набросится на нас с топором. Боялся, наконец, увидеть приведений в каком-нибудь затенённом углу, или что они вылезут из полуразобранной печи, уличив момент. Я успел даже пожалеть о том, что когда-то мне было интересно здесь оказаться, и я упрашивал деда сходить сюда со мной. Сущая глупость!
Мы вышли на улицу, прошли тропой примятой травы, нашли велосипеды и поехали дальше кататься по деревне. Вечером я пришёл домой, и бабушка заметила на моей одежде чёрные пятна сажи, которые вовремя не заметил я. Само собой, меня крепко наказали, а узнав, что я лазил в сгоревший дом с Юрой, и что это он меня на это надоумил, мне запретили играть с ним. Во всяком случае, пока я наказан, а наказан я был надолго. Несколько следующих недель мне запрещалось выходить со двора. Потом выходить мне разрешили, но по-прежнему действовал запрет на игру с Юрой. Юра приходил и звал меня поиграть с ним, но я отказывался, потому что боялся нового наказания, и никакая радость общения с другом не стоила того, чего ещё могли меня лишить, узнав о моём ослушании. Так продолжалось какое-то время.
В конце августа я всё же выпросил у бабушки разрешения на то, чтобы снять все ранее наложенные запреты. Юра тогда уже витал в облаках и не мог говорить ни о чём, кроме школы, в которую он скоро пойдёт.
– На той неделе родители приедут, меня в город заберут. В школу пойду, – говорил он.
– Эх… Мне тоже хочется.
– Ты тоже пойдёшь, когда подрастёшь.
– Да я и сейчас могу пойти. Я читать умею и писать.
– Мне соседские пацаны рассказывали, как одна девочка в пять лет в школу пошла.
– В пять?!
– Ну. Но она умная вроде была какая-то. Ты спроси у своих родителей, вдруг ты тоже умный.
– Я умный, я и так знаю.
Конец ознакомительного фрагмента.