Герои 1812 года
Шрифт:
Пожиная плоды ратных трудов своих, Петр Петрович мог рассчитывать на долгое, тихое и безмятежное жительство, но раны и лишения, перенесенные в походах, давали себя знать. В 1822 году, на пятьдесят восьмом году жизни, можно сказать, еще не старым, после продолжительной болезни граф Петр Петрович Коновницын, как добрый верующий христианин, «встретил тихую свою кончину». Это произошло 28 августа 1822 года. Оставив после себя в наследие своим детям пример честно прожитой жизни и прославленное имя, он скончался на загородной даче по Петергофской дороге. Великий князь Николай Павлович почтил присутствием похороны своего «дядьки» и наставника, сам император в это время находился в отъезде. Строки официального соболезнования царя вдове покойного гласили: «…Отличные услуги, оказанные им на поле чести и во время мира, соделали потерю его столь же чувствительною для отечества, сколько и для его семейства…» Митрополит
Во время похорон во всем городе царствовало уныние, «казалось, что всякое семейство потеряло одного из почтеннейших своих членов. Лавры его не оросились слезами несчастного, не обагрились кровью беззащитного и не поблекли от блеску золота…».
Эти последние слова вполне могли бы быть высечены золотом как эпитафия на надгробном камне того, кто, по известным словам Михайловского-Данилевского, принадлежал к малому числу избранных счастливцев, одаренных от природы теми высокими качествами, которые поставляют их в возможность, в минуты решения участи сражений, давать битве другой оборот…
Вячеслав Корда
Тучковы
Николай I открывал на Бородинском поле памятник героям Бородинской битвы. Это утро 26 августа 1839 года было так же свежо и ясно, как утро Бородинского боя. Природа изначально отделилась от людей, не желала принимать участия в их безумствах и убийствах друг друга. Ей не нужна слава, богатства: вся земля — ее Отечество, поэтому такое же яркое, желтое солнце взошло над Бородином двадцать семь лет спустя, и также чувствительна была уже осенняя свежесть.
Тысячи блесков перемешались между собой: штыки, каски, звезды и эполеты генералов, шитье знамен. Войска, около 120 тысяч, окружали колоннами с трех сторон возвышение с памятником Бородинской битве, у подножия которого покоился Багратион. В этом месте в двенадцатом году был самый жаркий бой, когда люди, потеряв уже надежду уничтожить друг друга из пушек, перемешались в рукопашной убийственной свалке.
С этого места особенно виделась и чувствовалась вся огромность поля, вместившего в себя столько живых и погибших.
Пехота была неподвижна, конница, наоборот, как живая мозаика, постоянно находилась в движении: лошади косили друг на друга, нетерпеливо пританцовывали, копытами приминали зеленую еще сочную траву.
В центре парада, у ограды памятника, собрались отставные воины, участники сражения, прибывшие на этот праздник из разных мест. Инвалиды [10] в ожидании торжества сидели на ступеньках монумента. Костыли и палки валялись рядом. Среди них не было заметно того возбуждения, которое царило в парадных войсках, они вяло перебрасывались словами, щурились на солнце, отдыхали.
10
Ветераны.
И тем не менее, именно они составляли на поле единый монолит, неделимое целое того, частями, отголосками которого был и этот день, и эти новые, выстроенные колоннами войска. Прошлое, затмившее их предыдущую жизнь, наложившее свою руку на все их будущее, прошлое, состоявшее из одного только дня — Бородинского боя, объединяло их, делало похожими на одного усталого и мудрого человека.
Вне ограды выстроились бородинские воины, еще находившиеся на службе. Они соединяли в себе прошлое и настоящее и поэтому смотрелись особняком, полностью не принадлежа ни молодым войскам, ни инвалидам. Но вот появился император. Проскакал мимо колонн, и полетело в воздух повсеместное «ура», еще, еще, громче… и вдруг все стихло. Медленно, торжественно и нестройно с хоругвями и крестом потянулся от Бородина церковный ход.
…У ограды памятника стояла пожилая монахиня, вцепившись в стальные прутья, как будто ноги не держали ее; она пристально смотрела в одну точку, и завораживающий напряженный взгляд ее темно-зеленых глаз выражал одну только внутреннюю, болезненную
сосредоточенность и взлелеянную, оберегаемую скорбь. С ней никто не заговаривал, взглянув на нее, каждый испытывал чувство неловкости. Глаза отводились, и воспоминания: запахи, цвета, обрывочные картины — вдруг накатывали удушливой пороховой волной, и меркло под дымовой завесой солнце, и слышался хруст штыка, входящего в человеческое тело. И отставной воин тянулся за табаком, снова взглядывал на монахиню и не мог понять, почему именно от нее, а не от торжественных речей, не от парадной пальбы тяжело наваливалось на него прошедшее.…Слова императора вывели женщину из задумчивости. «Кланяюсь Вам, Ваше превосходительство, — приветствовал ее Николай I, спешившись, — разделяю скорбь Вашу и чувствую, как Вам грустно». — Он почтительно подал ей руку, посмотрел быстрыми глазами на яркое солнце, плывшее в небе, как в воде, и добавил: «Но день славный!»
Имена и деятельность Тучковых никогда не были предметом громких разговоров, славы и похвал. Видимо, по природе и воспитанию своему они считали честь и верность долгу делом обычным и естественным для человеческого сердца, никогда не выделяли и не оговаривали своих поступков, и настолько сами были чужды восхищению своими делами, что для современников их доблесть и деятельность носила характер чего-то нормального, само собой разумеющегося. Малоизвестные при жизни, они были тотчас забыты после смерти. До нас из прошлого дошли имена многих героев; поэты, историки и писатели поведали нам об их подвигах. О Тучковых — почти ничего. Так получилось с Сергеем Алексеевичем, средним братом, писателем, благодаря которому люди того времени могли пополнить свои знания о таких «малоизвестных» и «темных» землях, как Бессарабия, Грузия, Литва. Наряду с Пушкиным, который был «очарован его умом и любезностью», Лермонтовым, выполнял он благородную миссию — донести до российских жителей образ, нравы и культуру этих самобытных земель. Основатель целого города в Бессарабии, названного его именем, участник четырех войн (в том числе 1812 г.), о храбрости и распорядительности которого не раз говорил Суворов, генерал-лейтенант, сенатор.
Мало известно о подвиге Павла Алексеевича Тучкова, одного из братьев, который «вопреки повелению, ясно изложенному в диспозиции», затеял сражение, вошедшее в историю под названием Лубинское. Французам не удалось отрезать Первую армию от Второй и отбросить ее от Московской дороги. Изрубленный саблями, он был взят в плен и прожил три года на чужбине.
Имя самого старшего брата Алексея Алексеевича Тучкова отсутствует во всех энциклопедиях, включая современные. В «Записках» его сын Павел Алексеевич пишет, что у его деда, Алексея Васильевича Тучкова, сенатора, было пятеро, а не четверо сыновей. Самым старшим из них и был Алексей Алексеевич, член Государственного совета, генерал-лейтенант. Из-за неприятностей с министром того времени графом Аракчеевым он оставил военную службу и, уединившись в деревне, посвятил свою жизнь детям. Старший, названный, как и отец, Алексеем, стал декабристом. Дружил с Н. П. Огаревым и А. И. Герценом, дважды был арестован по обвинению в принадлежности к «коммунистической секте», а младший сын, автор «Записок», Павел Алексеевич, был крупным ученым-топографом того времени. Любимец русских императоров, он смог отказаться от назначения наместником царства Польского по причине того, что не способен «…отстранить от себя невольное доверие к другим…». В конце жизни он написал биографию Тучковых, к имени которых родилась в нем «с ранней поры гордость принадлежать».
Тучковы — род дворянский, берущий начало из новгородских бояр, выселенных при Иоанне III во внутренние области России.
Предок Тучковых — Михаил Прушанин (или Прушанич) выехал из Пруссии в Новгород в начале тринадцатого века, скончался там и похоронен в церкви св. Архангела Михаила, на Прусской улице. Сын его, Терентий Михайлович, был боярином при великом князе Александре Невском и отличился в знаменитой Невской битве 15 июля 1240 года. Его праправнук Борис Михайлович Морозов имел прозвище Тучко.
Племянница его сына Василия Тучкова — впоследствии прабабка царя Михаила Федоровича Романова. Сын Василия Борисовича, Михаил, боярин великого князя Василия Иоанновича, несколько раз направлялся послом в чужие края. Внуки Михаила — Иван, Давид, Ермолай Степановичи.
От них и пошли братья Тучковы.
Праправнук Ермолая, Алексей Васильевич, сподвижник Румянцева, инженер-генерал-поручик при Екатерине II, а при Павле I — сенатор, начальствовал над крепостями по польской и турецкой границам. Под его наблюдением был построен постоянный деревянный мост через Неву, и доныне называющийся «Тучков». Женат на Елене Яковлевне, урожденной Казариной, имел пятерых сыновей и двух дочерей. Умер в 1799 году, двадцатого мая.