Герои из-под пера

Умывальник, колодец, пристройка. Постанывая и покряхтывая, Виктор умылся, набрал воды и, исколов себя щепками, принес две охапки дров. Растопив печь, на электрической плитке он забацал себе яичницу и выловил последние огурцы — большой и маленький. Из мутной среды рассола как неведомое глубоководное существо всплыл смородиновый лист. Хлеба же не оказалось вовсе.

После главы — в магазин, пообещал он себе. В магазин и в баню. Только уничтожу сначала мерзость человеческую. И вечером — ждите.

Из-под кровати он достал футляр с пишущей машинкой. Машинка была еще рабочая, фирмы "Юнис", когда-то на ней он печатал свой роман, пребывая в предвкушении, как он всем и навсегда откроет глаза. О, боже! Это предвкушение вспоминалось сейчас с чувством жгучего стыда. Открыл, м-мать!

Поверх машинки в футляре лежала двухцветная лента, еще запечатанная. Кажется, покупал он ее года два назад, не выдохлась бы.

Так, это хорошо, но с этим можно и позже.

В спешке он проглотил яичницу, сгрыз огурцы, включил-выключил радио, подмел после Лидии и Егора в доме и на веранде, посидел, выдохнул, подумал о водке.

Жопа.

Последняя глава, а внутри все ходит ходуном, колдобится, звенит, ершится, опасливо вздрагивает, генерирует долбаные глаголы в головном мозгу. Смогу ли?

Виктор усмехнулся.

Стол. Тетрадь. Весь я. Куда денусь-то?

"…Шкраба убили сразу, наповал. У бывшего учителя сделалось очень удивленное лицо, словно его должны были предупредить о смерти, но опоздали.

— Засада!

Испуганный крик Кудлатого взвился к лепнине.

С лестницы грохнул выстрел, пуля, разодрав дорогую обивку, ушла в стену. В узком дверном проеме мелькнула серая шинель.

— Обложили, суки!

Кудлатый, не целясь, выстрелил.

— Не мельтеши ты!

Рыба флегматично опрокинул стол и пристроился за ним, деловито заряжая опустевший барабан. Фрол, метнувшись из гостиной по коридору, увидел, как открывается хищной пастью дверь черного хода, как выплевывает оттуда руку с револьвером, и упал на пол.

Взорвался, разбрызгав осколки, стеклянный ламповый абажур.

— Сдавайтесь!

— У нас патронов на все угро хватит!

Фрол послал пулю в дверь и перекатился за низкий пуф. Рукав теплой медвежьей шубы треснул по шву. Вот, зараза!

Фрол оскалился.

— Кудлатый!

— Здеся!

Кудлатый на четвереньках пересек комнату. Треух он потерял, на облысевшей голове темнели царапины.

— Лежи здесь, — сказал ему Фрол, — сторожи дверь.

— Да-да, — закивал Кудлатый, беспокойными глазами заглядывая главарю в лицо. — Нам это… все, кранты, да? Мы все?

— Чушь-то не пори, — фыркнул Фрол. — Вишь, осторожничают. Значит, боятся.

— Так много их.

— А сила у кого? Сила у тебя! Дверь на мушке держи.

— А ты, Фрол? — забеспокоился Кудлатый.

— А что я? Куда я отсюда денусь? — хохотнул, поднимаясь, Фрол.

А затем, разбежавшись, вышиб плечом хлипкую оконную раму и в звоне стекла и дощатого треска вылетел наружу…"

Ух! Виктор всплыл из текста, потискал затекшие пальцы, обвел безумным взглядом комнату. За окнами синело, сваливаясь в ночную темень, небо, грядки теряли очертания, дымно светилось соседское окно.

Так, опять вечер. Хрен тут в магазин сходишь. Но ничего, осталось немного. Виктор встал, включил свет, зачерпнул воды чашкой из ведра, гулко выхлебал ее, зачерпнул снова, плеснул в лицо, желая хоть немного взбодриться.

Умаял, Фрол, собака. Сиганул, понимаешь, на улицу. Только далеко ли убежишь ты с подвернутой ногой? Финита ля…

Пошарив в холодильнике, Виктор схрупал подсохший плавленый сырок и, морщась, вернулся к столу. Тетрадь, уже третья, ждала, заложенная ручкой в самой середине.

Итак, глава десятая…

Здесь самое важное, здесь очное противостояние Фрола и бросившегося за ним Елохина. Курки взведены. Кривая Боголюбская улочка скатывается своим концом в окраинный овражек.

Он походил перед столом, похрустывая суставами, щурясь на электрическую лампочку и выстраивая в себе смутный пока контур главы. Потом сел.

Душа закрутилась в звонкую, дрожащую спираль.

"Друг мой! Я вернулся, как блудный сын, к Слову, веру в которое потерял. Потому что оно есть ключ к любой, даже самой завалящей, самой низкой душе. Правильно составленное, правильно организованное, оно отзывается в человеке переменами, учит и ведет его, меняет не только восприятие мира, но и сам мир".

Виктор прижал ладонь к губам, куснул кожу и взялся за ручку. Что ж, держись, Фрол. Я готов. Поехали!

"…мокрая глина разъехалась под ногой, и Фрол, потеряв равновесие, упал. Кирпичная стена. Поленница. Остов разломанной кареты. Гора не стаявшего, обледенелого снега с желтоватыми ямками, проделанными несознательными, не добежавшими до уборной гражданами.

Задворки жизни.

Фрол, оскалившись, перекатился к потемневшим от времени и сырости чурбакам, перевернулся, от злости несколько раз ударил каблуком в землю. Боль в подвернувшейся ноге вспыхнула и, кажется, притихла.

Выстрелы в квартире любовницы Боргозена прекратились. Или, возможно, их просто не стало слышно. Впрочем, плевать. Никого не жалко. Слабаки. Он, Фрол, один все решает, один живет, один власть держит.

Над покосившимся забором через мутную пустоту вспыхнуло ламповым светом окно, и Фрол с трудом удержал руку, чтобы не выстрелить в возникшую там человеческую тень. Нет, вряд ли его видно, он и не шумел почти.

А выдавать свое местоположение мы погодим.

Ногу подергивало, как бы дура не распухла совсем. Сука, так ему и не уйти никуда. Транспорт нужен. Или фельдшер какой, чтоб вправил.

Фрол покрутил головой, ориентируясь. Темнели дома. Просвет неба обгорал красным. Метрах в пятнадцати начинался и нырял вниз ивняк. Это, значит, по правую руку уже Клязьма. Недурно отмахал на культяпке.

Там, откуда он прибежал, в прорехе между домами вдруг стукнуло, влажно чавкнула под сапогом земля, мелькнула, прижимаясь к стене, угловатая фигура.

— Куда? — процедил Фрол и наставил револьвер.

Выстрел грохнул. Фигура шлепнулась, но, живо перебирая ногами, отползла с линии огня. Вторая пуля ушла в дерево, оставив желтый скол.

Фрол так и не понял, попал или не попал.

— Фрол? — услышал он задорный голос.

Вот же сука!

— Никак Семен Петрович собственной персоной? — крикнул Фрол, выцеливая преследователя по голосу.

— Он самый.

— Ух, какая я важная птица! — хохотнул Фрол. — Сам начальник Боголюбского розыска прибежал по мою душу!