Героическая тема в русском фольклоре

Равно, как в «Истории», песня показывает разрушительное действие взрыва. Далее — встреча казанской царицей Ивана Васильевича, устремившегося ко дворцу:

«Что царица Елена догадалась. Она сыпала соли на ковригу. Она с радостью Московского князя встречала, А таво ли Ивана-сударь Васильевича Прозрителя; И за то, он царицу пожаловал И привел в крещеную веру, В монастырь царицу постригли».

В «Истории» есть несколько упоминаний о крещении казанских пленниц в Москве: так, крещена была жена улана Кощака, любовника царицы Самбеки, затем сама Самбека «добром нужена бысть крещение прияти и не крестися». Царя Симеона Иван Васильевич ослепил за гордость (в «Истории» — помиловал).

«Он и взял с него царскую корону И снял царскую перфиду, Он царский костыль в руки принял. И в то время князь воцарился И насел на Московское царство: Что тогда-де Москва основалася, И с тех пор великая слава».

Этот песенный апофеоз Грозного в основе зависел от рассказа «Истории» о принятии им царского титула (за пять лет до взятия Казани) и от сообщения об инсигниях царской власти, посланных византийским цесарем Константином еще Владимиру Мономаху, о чем «История» повествует при изображении совета Ивана Васильевича с вельможами перед походом на Казань (Константин послал Мономаху «самы свой царский венец, и багрянцу, и скиферт»… Это взято в «Истории» из «Сказания о князех Владимерских»).

Взятие Казани послужило сюжетом и для татарских песен. Три таких текста были изданы в русском переводе В. Ф. Миллером. В одной из этих песен порицается роль хана Шыгали, которого подкупил Иван Русский и тот налил воды в порох. В другой рассказывается, как Иван Русский, не одолев в бою под Казанью, построил крепость на Свияжской горе, но сначала принужден был удалиться и лишь затем выпросил у его величества Едигера дозволение поселиться здесь. Третья повествует о том, что некий Чура, убивший много русских, зашел в Казань, где жители упросили его изрубить Ивана Русского. Чура вошел в палату к Ивану и отрезал ему голову, когда тот ужинал: «Ивановы слуги пришли, чтобы взять посуду, а голова оказалась в чашке». Чура-Шора — батыр, былины о котором широко известны у тюркских народов (например, у казахов и киргизов); в одной из этих былин Шора выставлен, между прочим, как освободитель родного города «Казана» от враждебного тюркского племени. Здесь, очевидно, разумелся город Казан, существовавший некогда в Семиречье. После взятия русскими Казани на Волге семиреченский город был подменен Казанью и Шора был сделан освободителем ее от русского царя. Так создалась другая былина о Шоре-батыре, представляющая трансформацию первой. Наконец, последний вид сюжета отразился на татарской песне о Чуре, изданной в переводе В. Ф. Миллером.

Чура поминается и в «Истории о Казанском царстве», но не как противник русских, а как их союзник. Еще у Карамзина упомянуто, что некий Чура из Крыма в Казанском ханстве был убит на войне в 1546 году. Карамзин взял это сообщение из русского летописца, скорее всего именно из «Истории о Казанском царстве». В этой «Истории» рассказывается следующее. По изгнании из Казани царя Сапкирея казанские вельможи выпросили у Ивана Грозного в цари себе Шигалея, смещенного с престола Сапгиреем. Получив Шигалея, казанские вельможи держали его в качестве пленника, намереваясь убить его как неизменного сторонника Москвы. «Но царская смерть не бывает без ведома Божия, ни проста человека, ни коегождо (влияние повести Искандера). И вложи Бог милосердие, верного его ради страдания за христьяны, в сердце большаго князя Чюре Нарыковича (в былинах тюрков Шора — сын Нарикбая), властителя Казанского — власть надо всеми Казанцы — и пожеле о нем сердцем и душею своею, и припаде ко царю верною правдою нелестною, добру помощь дая ему советом своим, и печаль от него отрезая, и время подобно избежанию его сказуя, избавляя царя от неповинныя смерти, обличиет же и сказует ему велмож Московских, по именом доброхотующих ему, и к Казани вести о зле и добре подающих ему, дары от них велики взимаше, и дась ему грамоты и веры для за печатми. Казанцы же неотложно того дни — сего дни хотяше царя убити, но побеждаше их смирение его, и маня им Чюре, царя убита, день ото дни отлогаше».

В один из праздников «Срацынского обычая» царь Шигалей позвал к себе на обед всех вельмож казанских, воинов и купцов, устроил пир и всем жителям. Когда все перепились, Шигалей одних убил, других заковал в цепи. «Чюра же проводи царя из Казани до Волги и спусти его убежати, и норови ему, и рече Чюра: аз вместо тебя умру в Казани и моя буди глава в твоея место главы; ты же мною да избавлен буди и не забуди мене, егда будеши преже мене на Москве, пред самодержцем станеши: воспомяни мя ему о себе. И исповедав Чюра всю свою мысль царю: яко да и аз буду готов бежати ис Казани, к Москве же на имя самодержцово; аще не убегну, то убьен буду от Казанцов за испущение твое. И совет ему дав Чюра, да ждет его царь на некоем месте знаеме, день ему нарече… Разгневася князь Чюра на Казанцов о царе Шигалее, что лесть сотвориша, не по совету его взяша бо царя на вере и роте велице, и восхотеша его убити, аки некоего злодея и худа человека, Бога не убояшася, брань бо конечную и кровопролитие зачаша с Московским самодержцом, на отмщение себе и чадом своим». Бросив все, царь Шигалей с русским воеводою побежали на стругах к русским украинам, к Василю-граду. «От страха смертного царь же забы пождати друга своего верного, Чюру Нарыковича, на месте уреченном, избавившего от смерти». На утро казанские князи и мурзы явились во дворец, но не нашли там ни царя, ни его приближенных, увидели только иссеченную стражу. Погнались было за царем, но безнадежно. Ссорились между собою и бились. «Гневахуся все на Чюру, яко унимаше их убити царя, и роптаху, и зубы скрежчуще. Они же почиташа Чюру за храбрость его и за высокоумие его во всем граде. Чюра же по времени собрався с женами своими и з детми — с ним же бе 500 служащих раб его; во оружиях одеянны, всех ратник с ним 1000 и присталых к нему… аки в села своя поеха проклажатися ис Казани, и побежа к Москве, спустя по царе 10 дней, и догнав места реченного, и не обрете царя, ждущего его. И горко ему бысть в тот час. А Казанцы же, уведав бежание Чюры, и гнавше за ним и догнавши. Он же обстрожася на месте крепце, чаяся отбитися от них, и бившеся с ними долго. И убиша храброго своего воеводу Чюру Нарыковича и с сыном его, и со всеми отроки его, яко прелагатаи есть Казани, доброхота царева; токмо жены его живы с рабынями ея в Казань возвратишася. И несть болши сея любви ничтоже, аще кто за друга душу свою положит или за Господина».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Разбором «Истории о Казанском царстве» мы заканчиваем обзор исторических «воинских» повестей. Казанская «История» действительно может служить конечным пределом в развитии их беллетристического стиля. Она соединила в своих изображениях художественные особенности, постепенно вырабатывавшиеся в течение пяти-шести веков русского повествования. Правда, казанская «История» воспользовалась не всем богатством накопленных художественных мотивов и образов. Многие из них, вместе с изменением форм политической жизни, варьировались и, если вошли в «Историю», то в позднейшем уже оформлении. Но как бы то ни было, казанская «История» представляет собою итог, суммирующий особенности стиля, развивавшегося преимущественно в недрах русской летописи. В этом отношении «История» стоит на параллели летописного свода, известного под названием «Никоновского», который собрал в себе все приемы предшествующего летописания. Никоновским сводом русская летопись как бы заканчивает развитие своей структуры, идущей от прошлого, равно как «История о взятии Казани» завершает стиль предшествующей исторической беллетристики. Все это совпало с укреплением московского единовластия, с порой наивысшего напряжения политики Ивана Грозного.

За весь избранный нами период русской жизни наиболее художественное изображение было посвящено повествованию о воинских подвигах. Героизм был излюбленной темой русской средневековой литературы, причем воинская борьба привлекала особое внимание ее писателей не как приключение только, интересное своим драматизмом, а понималась как беззаветный труд во благо и на славу Русской земли. Для всех изображений воинские повести выработали картины, полные разительных образов, создали прекрасный памятник русской воинской славы «в память предыдущим родам». Воинская мощь нашей родины, художественно запечатленная уже в том далеком прошлом, развиваясь неудержимо, развернулась ныне, в дни Великой Отечественной войны с немецкими варварами, в таких размерах и с такой красотой подвига, что героическая тема наших дней станет темой всей мировой литературы.

В конце XVI века закончила свое развитие характерная стилистическая традиция воинских повестей; тогда же завершила цикл своего развития и летопись как род книжности среди других памятников, посвященных преимущественно истории русского государства. В XVII веке мы уже не видим летописных сводов, изготовлявшихся в среде строителей русской государственности в княжеских и митрополичьих канцеляриях, наконец в правительственных учреждениях Ивана Грозного. Монументальный род летописной книжности, объединявший историческое повествование, уступил место разнообразным литературным формам, не имевшим структурной связи между собою. Стиль воинских повестей, веками сложившийся в некий общий канон, благодаря объединению их в общем русле летописи, потерял теперь свою обязательность, но все же вошел некоторыми своими элементами и в новое оформление исторической беллетристики. Однако стилистическая схема старой воинской повести и в этом отражении оказалась недолговечной. Просуществовав еще около полустолетия в сюжетах народных восстаний и крестьянских войн конца XVI — начала XVII века, она почти совсем вышла из средневекового литературного обихода с половины XVII столетия.

Потрясающие события на рубеже XVI и XVII веков — смена правящей династии, самозванщина, глубокая иноземная интервенция, бурные народные движения — дали обильный материал для героической тематики и породили массу исторических произведений. Включение этих произведений в один очерк с предшествующими обесцветили бы их своеобразие, почему мы и решили посвятить им следующую отдельную книгу.

В. Я. ПРОПП РУССКИЙ ГЕРОИЧЕСКИЙ ЭПОС

РУССКИЙ ЭПОС ЭПОХИ РАЗВИТИЯ ФЕОДАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ

I. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

1. Исторические и методологические предпосылки

Ранний русский эпос есть эпос созидающегося и крепнущего русского государства, Киевской Руси. Русский эпос Киевской Руси не может быть рассмотрен как продолжение эпоса, который начал складываться в предыдущую, догосударственную эпоху. Он так же не есть продолжение родового эпоса, как государство не есть непосредственное продолжение или развитие родового строя.

Мы не имеем точных данных о том, как конкретно создалась Киевская Русь. Акад. Греков, охарактеризовав последний период в истории родового строя, признаком которого служит народное собрание, совет родовых старейшин и наличие военачальника, пишет: «С развитием классового строя эти учреждения перестают удовлетворять потребности общества, некоторые из них делаются уже невозможными, и родовому устройству общества наступает конец. На его место становится государство, либо преобразующее учреждения родового строя, либо заменяющее их новыми, конечно, не вдруг. Это процесс длительный. Но если мы лишены возможности на нашем материале проследить отдельные его этапы, то не имеем права закрывать глаза на факты, нам известные, и должны иметь смелость называть эти факты их именами. Если, например, родовые союзы уже заменились территориальными, если власть отделилась от народных масс, если у власти успел встать экономически наиболее сильный класс, если этот класс организовал аппарат властвования, то мы смело можем говорить о замене родового строя государственным, как о факте уже совершившемся». [9] Совершенно четко акад. Грековым выражено, что одним из решающих признаков государства, и в том числе Киевской Руси, является отделение власти от народных масс, переход власти в руки экономически наиболее сильного класса. Государство связано с наличием классов и классовой борьбы; внешнеполитическая история государства приводит к войнам, которые могут иметь местное, но могут иметь и общенародное значение. Этим определяется новое содержание эпоса.

9

Акад. Б. Д. Греков. Киевская Русь. 1949, с. 279.

Но так как образование государства есть процесс длительный, то образование нового эпоса также совершается медленно.

Здесь нет необходимости заново излагать историю Киевской Руси. Необходимо только указать, что период процветания был очень кратковременным. Советские историки не включают, как это делали историки до 1917 г., в киевский период время феодальной раздробленности. «Под киевским периодом истории ни в коем случае нельзя разуметь период уделов с его разобщенностью отдельных княжений и княжескими усобицами, как это делают и Л. Майков, и отчасти В. О. Ключевский. Время уделов нельзя называть киевским хотя бы по той причине, что Киева как политического центра уже тогда не было, он стушевался и решительно затерялся среди других местных центров». [10] В период феодальной раздробленности, как мы увидим, образование и развитие эпоса не прекратилось, а было даже особенно интенсивным. Оба эти периода русской истории, период киевский и период феодальной раздробленности, наложили свой яркий отпечаток на развитие русского эпоса.

10

Там же, с. 7.