Героические были из жизни крымских партизан

Старик вытянул худую шею, посмотрел в окно, за которым в туманной дали угадывался большой лес.

— Бают, что в тех краях Николай Константинович Спаи — ваш первейший заместитель. Говорят, что он в отряде Македонского, а?

Лёли ахнул: неужели перед ним тот самый человек, Kfo всегда и ото всех держался в стороне, кто не проявлял интереса к общественной жизни, кого на заседании правления-то не увидишь; только тогда показывал характер, когда нарушали заведённый им бухгалтерский порядок.

— Где Николай Константинович — не знаю, а за беспокойствие — спасибо.

Бухгалтер убрал счёты, поднялся и с прищуром посмотрел на председателя:

— Извините, но я-то думал, что у вас попонятливее голова, пообъемнее сердце. Прощайте.

— Постойте! Виноват, признаюсь. Вы совершенно правы: наш Николай в партизанском отряде Македонского. Только вот беда — перестал наведываться к нам, — признался Лёли.

— Аль случилось там что?

— Лес горел — сами, наверное, наблюдали. Ума не приложу, куда ушёл отряд!

— Притих пока, и всё. Чего так горюешь? Придёт кто-нибудь, а как же иначе.

— Спасибо вам, Григорий Александрович.

— Как же будем решать? — тряхнул папкой бухгалтер.

— Соберёмся сегодня у меня, вечерком. Прошу и вас.

— Буду, непременно буду.

В просторной председательской горнице сидели трое членов правления и колхозный бухгалтер. Пока Лёли обходил окраины деревни, выставляя тайных наблюдателей за двумя дорогами и всеми тропами вокруг деревни, судили и рядили о внезапном появлении фельдфебеля, толковали о боях под Севастополем, поругивали друг друга за скупость, за то, что не отдали продукты в лес или нашим частям во время их отступления. Пришёл председатель, вытер лохматой шапкой со лба пот, сказал:

— Послушаем нашего Григория Александровича.

Старик без лишних слов доложил: в колхозе много вина, дюбека-сырца — золото же! А в кошаре пятьсот голов овец, коровы, зерно, картофель. Всё лежит на виду, так, запросто, может фашист достать; дочиста выскребет и выгребет. Вот так-то!

С интересом слушали старичка, будто в первый раз говорил он перед ними.

Затем начался горячий спор. Разные мысли высказали, но в конце концов пришли к одному: срочно всё перепрятать. Табак затюковать — ив тайную пещеру, и вино туда же, но прежде перелить и обкурить серой. Отару овец, коров, быков, зерно и картофель — в пёс, партизанам.

Только где отряд, в каком лесу, в каком ущелье? Куда увёл боевые группы Македонский, по какой причине перестали показываться Никол-ка Спаи с Иваном Ивановичем Суполкиным — дорожным мастером. Ведь мужики приходили, глянешь на них — и на душе светло. А бывало, что и секретарь райкома, комиссар отряда Василий Ильич Чёрный, в деревню заглядывал, с народом говорил. От него узнали о разгроме немцев под Москвой, керченском и феодосийском десантах наших

войск. Аж дух захватывал! А ныне, когда особая нужда в партизанах, никого нет, как сквозь горы провалились.

...Зима заглянула в деревушку. Ранним утром серой массой с хребта сползли туманы и окутали всю окрестность.

Колхозный вестовой с первыми зорями гремел в окно:

— Выходи на работу!

— Ошалел, на кого работать?

— На Советскую власть.

Вечерами в низенькую правленческую контору заглядывал Лёли. Проделав немало километров пешком по бригадам, табачным сараям, к пещерам и обратно, он присаживался за столик бухгалтера и, покуривая цигарку, слушал тихий голос Григория Александровича: столько-то дюбека затюковали, пропарили и обкурили бочки, перелили вина...

За неделю с главной работой справились. Добро легло на длительное хранение в сухую пещеру. Дорога туда — лабиринт, ежели не знаешь её — поди доберись.

Забегу вперёд: в 1944 году части Красной Армии, освободившие Крым, получили богатый дар лакских колхозников. Правда, открыли им это добро не те, кто зимой 1942 года прятал его.

Вскоре Лёли — «новоиспечённый бургомистр» — получил от бахчисарайского немецкого коменданта приказ: направить на ремонт качин-ской дороги пятнадцать крестьян. Приказ привезли фашисты с одним погоном на чёрных шинелях — эсэсовцы!

Под Севастополем продолжался тяжёлый бой, вокруг шастали немецкие «ягт-команды» — охотники за партизанами. Опасность надвигалась на Лаки.

Собирались в клубе. Решали: как же быть, как жить дальше?

Одни предлагали сжечь деревню и всем податься в лес. Но куда женщин, малышню, стариков? Другие советовали ждать, что будет дальше, жить тихо и мирно. Тут же у самих себя спрашивали: чего ждать? Пулю в спину или верёвку на шею.

Попросил слово бухгалтер. Многие колхозники с удивлением смотрели на человека, тихо идущего к трибуне. Старик сказал:

— Нам нельзя уподобляться героям крыловской басни о лебеде, раке и щуке. Мы всем обществом должны решать, вот так, граждане колхозники.

— Что конкретно предлагаете?

— Во-первых, слушать нашего председателя.

— Бургомистра, да?

— Человека! Пусть будет для вида бургомистр, а для дела — наш председатель. Надо хитрить с оккупантами, водить их за нос, уступить на алтын, а остаться при своём рубле. Пока суд да дело, надо срочно найти партизан, Македонского, значит.

— Ищи в поле ветра!

Григорий Александрович решительно поднял руку:

— Македонского лично энаю, да и в лесах тех бывал. Доверите — поищу!

Фельдфебель скоро снова появился в Лаках, на этот раз с отделением солдат полевой жандармерии и полицаями из Керменчика.

Войдя в председательский дом, немец по-хозяйски уселся за стол.

Подали закуску — холодную, залитую жиром, баранину, выставили несколько бутылок светлого вина. Лёли достал даже пахучий розмарин с бисеринками на кожуре.

— Гут, молодец! — потирая руки, смеясь, сказал фельдфебель, внимательно следя, однако, за лицом хозяина.

Долго и аппетитно ели солдаты, сплёвывали яблочную кожуру на чистый пол. Фельдфебель хвалил вино, поднял стакан:

— Севастополь капут! Солдат много — кушать много. Немецкий командований частный собственность нике... брать не имеет. Колхоз Лака богатый. Большой общественный фонд?

— Было много добра всякого, но эвакуировали, отдали Красной Армии. Так что, господин офицер, ничего нет.