Героиня мира

Позднее гости мужского и женского пола высыпали на крышу, затянутые в атлас мужчины с дымящимися трубками, обмахивающиеся веерами дамы в расшитых платьях — будто нашествие огромных бабочек… Сидо в серебристой дымке и я в своем единственном вечернем платье да сопровождавший нас разговорчивый господин из той же братии, что Оберис. Все отправились на крышу, чтобы посмотреть, как заходит солнце; это случается каждым вечером, но подобная мысль никому не пришла в голову.

— Ах, посмотри! Ах, гляди! — восклицали они.

Небеса пылали, там горели города и огромные глыбы налившегося кровью пурпурного облака, которое разбилось о рифы искромсанной красноты. Пальмы, крыши и башни здания суда скрыли от глаз последние вздохи солнечного шара, но отблески зарева виднелись в ясные ночи. Впрочем, наступила середина лета и неистовость угасания поражала взгляд. Даже гулявшие в саду и по улицам обитатели города Эбондиса обратили внимание на это зрелище, и каждый истолковал прочтенные в нем знаки на свой лад.

На крыше возле парапета стояли цветущие гибискусы в глиняных горшках, а в одном из углов разместился небольшой алтарь Исибри в синем плаще.

— Пойдемте же, узнаем, что сулит вам будущее, — сказал сопровождавший меня кавалер и повел меня к установленному возле алтаря лакированному коробу, из которого дамы что-то по очереди вытаскивали, повизгивая и сдержанно поругиваясь.

— Ох, и доложу я вам! — вскричала одна из них, слабонервная подруга Сидо; она выпрямилась, вглядываясь в предмет, который выудила из короба, и прикрыла его веером. — Н-да! Я никак не могу произнести это вслух!

— Если все сбудется, — весьма проницательно подметила другая дама, — мы так или иначе станем свидетелями самого события.

Мой кавалер принялся настойчиво уговаривать меня принять участие в развлечении. Он сообщил, что такой обычай распространен среди крестьян. Просто бесподобно, что — он назвал имя хозяйки дома — пришло в голову его позаимствовать.

Дамы потянулись к коробу целыми стаями, они чуть ли не выхватывали друг у друга из рук лежавшие в нем предметы. Я увидела, что они достают оттуда маленькие перламутровые ракушки, рассыпающиеся на кусочки при легком нажатии, а потом извлекают на свет кусочек бумаги.

Я не стала упираться, ведь на это требуются силы, а встала в очередь, и вскоре в руках у меня оказалась одна из ракушек.

— Теперь вы должны прочесть, что там написано, — сказал мой худощавый кавалер. За его болтливостью крылось коварство, он неотступно следовал за мной, пытаясь выяснить, на что же я гожусь. Обнаружив, что я почти не подаю голоса и не спешу обнародовать тайные пристрастия, он не оставил меня в покое, а решил задержаться и посмотреть, какие результаты даст обстрел «тяжелой артиллерией».

Я раздавила ракушку; выяснилось, что она пуста.

— Надо же, какая неудача, — сказал этот господин, пристально поглядев на мою ладонь. — Эту пропустили. Вам надо вытащить другую.

— Тогда их может не хватить на всех.

— Да, но вы вытащили пустышку.

— Вероятно, в этом и заключается мое будущее. — Мне не хотелось, чтобы он случайно заглянул ко мне в душу, я извинилась и спустилась вниз.

Мне стало дурно от вида этого необъятного неба. Уже много дней подряд у меня болела голова, я, не переставая, мучилась от жары, и мне никак не удавалось вздохнуть полной грудью. Я отправилась в туалетную комнату, предоставленную хозяйкой дома в пользование дамам, ополоснула руки и лицо тепловатой тошнотворной жидкостью, заново припудрилась, подкрасила губы и щеки. Хотя солнце уже зашло, неизвестно, насколько растянется вечер.

В гостиной я выпила еще глоток теплого вина, но от его вкуса меня чуть не вывернуло.

По комнатам снова замелькали стайки оживленных гостей. Вошла Сидо и поманила меня к себе. Ее позолоченная рука изогнулась, словно шея лебедя над водой.

— Какая скука, — сказала она, — пойдемте-ка прочь. Оберис не сопровождал ее. Никого из столпов законности и порядка в этом доме не было.

— Сидо… неужели вы уже покидаете нас?

Но едва она сделала шаг к дверям, как все прочие гости метнулись следом.

Мы хлынули толпой на улицу, нас приветствовали прохожие, а некоторые из них указывали друг другу на серебристую женщину, на ее сбегающие по плечам черные волосы.

Теперь, с приходом темноты, жара казалась еще удушливей Загорались уличные фонари, и в еженощном стремлении к самоистреблению к ним тучами слетались мотыльки. Я не разглядела ни одной звезды. Воздух так загустел, что стало невозможно вдохнуть его. Вероятно, лишь это и заставляло меня просыпаться снова и снова, лежа в постели, задыхаясь и хрипя парализованными легкими, когда сон отбрасывал меня прочь, будто я ударялась о стену пропасти? Похожий на сироп ночной воздух…

Две черные лошади рысили по бульвару. То там, то здесь — лица людей, разглядывающих ее блистательный экипаж с гербами Обериса, и вот уже взметнулась чья-то рука, раздался возглас: «Китэ! Китэ!» И вдруг вся улица разразилась криком — а затем снова жаркая тишина, лишь скрип колес да цоканье копыт.

— Это ожидание — проговорила Сидо, разметая перьями веера ночную тьму перед лицом — взмах, другой — и вот наконец проступили, обернувшись бриллиантами, звезды.

Широкую улицу перед зданием суда, в которую мы свернули, плотно забила толпа. Экипаж продвигался с трудом, очень медленно. Мы объехали вокруг квартала, в котором все здания от кровли до фундамента ярко освещали фонари, и оказались на площади за зданием суда. Обычно она выглядела сонной — тенистые деревья, фонтан, а в дальней части скромный храм неведомому божеству. Сегодня ее битком заполнили экипажи. Туда же въехали и мы; теперь ничто на свете не может вызволить нас из толчеи.

— Ох, чем дальше, тем хуже, — сказала Сидо. — От этой жары мы свалимся в обморок. — Она открыла дверцу, ступила на подножку и замерла, словно путеводная звезда, окидывая взглядом округу. Но в народе ее тут же признали. Обращаясь к многослойной толпе, она произнесла повелительным тоном:

— Какие новости?

Это первый залп. Вот-вот произойдет событие, которого все ожидают, и слова Сидо — тому подтверждение. Кто-то крикнул ей:

— Уж если вы не знаете, госпожа, то нам об этом и подавно неизвестно.

Люди добродушно рассмеялись, она им нравилась, потому что приходилась женой одному из предводителей и любовницей другому, и ни для кого это не являлось тайной.

Сидо снова забралась в экипаж.

— До чего же они дерзкие, — сказала она.

Но спокойствие ее не нарушилось. Почти всегда ее реакция казалась поверхностной, а подлинная, весьма целеустремленная жизнь протекала где-то далеко в глубине, как у ящерицы.

Разумеется, я почти ни о чем не знала, все мои представления основывались на том, что мельком прозвучало в оброненных гостями Сидо фразах, на лихорадочном состоянии и вулканическом запахе города, .