Героиня второго плана

И у пустого фонтана, превращенного в клумбу, сиренью пахло тоже. Серафима упала на скамейку, закрыла глаза. Как будто бы это могло помочь ей не чувствовать невыносимого запаха.

А он становился все сильнее, сгущался в воздухе вместе с электричеством. Приближалась гроза, в ночной тишине катились по небу раскаты грома.

Она открыла глаза, подняла голову. Небо было покрыто грозовыми облаками, в их разрыве то и дело сверкала яркая звезда, и не было в ее сверкании даже капли того ужаса, который был сейчас у Серафимы в душе.

Она переплела, сжала пальцы. Надо упокоиться. Немедленно. Успокоиться.

«Почему я решила, что его что-то ко мне привязывает? Потому что он ходил со мной в театр? Ну можно ли быть такой дурой! В шестнадцать лет и то было бы стыдно. Сколько лет Таисье, интересно? На вид и шестнадцать можно дать. О чем я думаю, зачем?! Мне нет до нее дела. И… Да, и до него нет дела тоже».

Но стоило ей об этом подумать, как глаза Немировского – зеленые, как зимний речной лед, – предстали в ее воображении так ясно, что она чуть не завыла.

Серафима прижала ладонь ко рту, но судорожные, лающие звуки вырывались и из-под ладони. Она опустила вторую руку в карман плаща, чтобы носовой платок найти, что ли, но нащупала только плотную бумагу.

Это был конверт. Она смотрела на него, не понимая, откуда он взялся. Потом вспомнила: вошли в подъезд, Леонид Семенович заметил письмо в ее почтовом ящике, оно оказалось от Розы Соломоновны, и она машинально положила его в карман плаща.

Надо успокоиться. Все равно чем. Прочитать письмо, например.

Серафима вскрыла конверт. Взгляд ее скользил по строчкам, но смысл написанного не доходил до нее.

Потом она все же поняла, что никакого особенного смысла в письме и нет. Роза Соломоновна так и писала, что просто хочет поделиться с кем-нибудь своей нынешней жизнью, ведь все новое, трудно было привыкнуть, но пришлось, а Серафиму Евгеньевну вспоминает с таким теплом… Писала, что работает в республиканской библиотеке, коллектив хороший, но и она внесла в работу немало такого, чего здешние сотрудники не умели, а в целом все очень непривычно, скучает по Москве, зато природа необыкновенной красоты, и Байкал…

Строчки письма плыли у Серафимы перед глазами, руки немели, ног она не чувствовала совсем. Но сознание ее прояснялось, и в нем начинала складываться картина того, что ей надо сделать в ближайшем будущем. Даже не в будущем – в настоящем. В том своем настоящем, с которым она не в силах смириться, но которого не может изменить.

Глава 13

Рабочий день давно был окончен. Серафима задержалась так поздно лишь потому, что нужно было упорядочить каталог специальных изданий. Как раз когда она приехала в Улан-Удэ, в республиканской библиотеке решили систематизировать информационное обслуживание специалистов народного хозяйства. Тут и выяснилось, что Серафима Евгеньевна Игуменцева обладает ценными навыками в этой области.

Именно такими словами сказала о ее задаче директриса. Но улыбнулась при этом с такой искренней доброжелательностью, что казенность слов сразу же улетучилась.

Серафима отодвинула ящик с каталожными карточками и поднялась из-за стола. Вернее, хотела подняться, но это ей не удалось.

Странное явление – онемение ног, которое она впервые почувствовала в тот невыносимый майский вечер, когда сидела у пустого фонтана на Собачьей площадке, – повторялось снова и снова, и каждый раз некстати. Ну как ей теперь дойти до своей комнаты?

С жильем в Улан-Удэ дело обстояло плохо, да и где это было иначе, но Серафиме невероятно повезло: как раз перед ее приездом женился библиотечный завхоз. Он перебрался жить к тестю в частный сектор, и освободилась маленькая комната в хозяйственной части здания. Это была даже не комната, а просто кладовка с узким оконцем под потолком, но все-таки не койка в бараке.

Правда, здесь нельзя было готовить – примус и керогаз в библиотеке запрещались категорически, – но это Серафиму не беспокоило. Иногда она ходила в рабочую столовую по соседству и там же брала кипяток, иногда покупала на рынке бузы – большие бурятские пельмени, которые продавались и сырыми, и уже сваренными.

А в общем, все это было неважно. После потрясения, пережитого в мае, ее охватило такое безразличие к себе, что еда не волновала вовсе.

Если что и волновало, то вот эта глупость с ногами. Серафима не понимала даже, болезнь ли это – может, еще один знак того, что она словно бы исчезает из жизни как ненужный ее элемент, растворяется в воздухе.

Да, именно такое у нее было ощущение: что сливается она с какой-то равнодушной к ней субстанцией, которая скоро поглотит ее всю, без следа.

Но добраться до своей комнаты как-то все-таки надо, не на столе же в читальном зале спать.

Серафима еще раз попыталась подняться, держась обеими руками за стол. Это ей не удалось: ноги были ватные. Потом она все же приподнялась – боком, опираясь о стол локтями. Но идти таким образом было совершенно невозможно.

Серафима плюхнулась на стул. И наконец испугалась.

Она вдруг поняла, что сидит ночью одна посреди огромного, совершенно чужого ей пространства. Теснятся на небольшом пятачке домики, а дальше темнота, тишина, степь, скалы, леса, болота, озеро как море… И всему этому она чужая, все это безразлично к ней, и растворит все это ее в себе, как пылинку…

– Здравствуйте. А что так поздно работаете? Я мимо шел, смотрю, свет горит. Решил узнать, вдруг с электричеством что.

Серафима вздрогнула и обернулась. На пороге читального зала стоял библиотечный электрик. Кажется, он работал не только в библиотеке, но и где-то еще; во всяком случае, она видела его нечасто и даже не знала, как его зовут. Он был молодой, невысокий, худощавый – обычный бурятский юноша, почти мальчик.

– Здравствуйте, – ответила Серафима. – Пришлось задержаться, работа срочная. Но я уже закончила, ухожу.

Тут она сообразила, что говорить этого, может, и не стоило. «Ухожу»!.. Как она это проделает?

Наверное, надо было остаться сидеть – юноша, скорее всего, кивнул и ушел бы, он не был начальником и не производил впечатления нахала. Но Серафиме показалось, что ноги у нее как-то ожили. Во всяком случае, она почувствовала свои пятки, икры – онемение явно проходило.

И встать ей удалось, хоть и опираясь о стол, и сделала она два шага без опоры… Но тут колени у Серафимы подкосились, и она упала, вернее, села на пол.