Герой Ее Величества

Приливные колокола бакенов звенели во тьме, гудели швартовы, обмотанные вокруг тумб на баке. В воздухе пахло дождем, хотя стояло затишье между ливнями. Оловянная луна время от времени красовалась в пышной черноте наверху, подсвечивая серебром края тяжелых кучевых облаков.

Джузеппе Джузеппо наблюдал, как сундуки при помощи лебедки вытаскивают на пристань здоровенные носильщики, которые, без сомнения, прикарманят большую часть его золота за то, что их заставили работать в столь поздний час.

— Это было познавательно, — искренне признался капитан Луччио, его плечи наконец расслабленно опустились впервые за три дня.

— В том числе и для меня, — сказал Джузеппе, улыбаясь моряку и тряся его влажную руку. — Не подождете в порту, пока я вернусь?

— Скорее всего, нет, — ответил капитан. — Надеюсь, вы не обидитесь, синьор. Вы дали мне целый мешок монет и подвергли настоящему испытанию мои нервы. Я предпочту заняться чем-то более безопасным. Например, половлю акулу на собственные гениталии. Или покажу парочку непристойных жестов таможенному судну Британского Адмиралтейства.

Джузеппе кивнул, улыбаясь:

— Я понимаю. На вашу жизнь храбрости уже хватит.

— А вы, чувствую, решили погеройствовать еще чуть-чуть. Надеюсь, Бог на вашей стороне, синьор.

— Бог, капитан, не имеет с моим делом ничего общего.

На пристани ученый повернулся, желая еще раз помахать Луччио на прощание рукой, но тот уже скрылся в трюме. «Battista Urbino» мягко покачивался на волнах, снова пошел дождь.

— Англия… — произнес Джузеппе, улыбаясь мороси, забрызгавшей лицо.

Был час ночи. Плимут провалился в пьяный ступор, как только пробила полночь.

Чиновник Адмиралтейства в мышино-бежевом бархатном костюме и штормовке, запинаясь, подошел к итальянцу с планшетом во все еще спящих руках.

— Чертовски поздно для такого шоу, синьор. А вы не могли бросить якорь в бухте и на рассвете сойти на берег? — спросил он.

Джузеппе покачал головой. Он был далек от сна, как никогда прежде.

— Срочное дело. Где я должен подписаться, сколько я должен заплатить и как мне достать быстрый экипаж и хорошую упряжку?

— Так поздно? — спросил служащий с выражением полной бесполезности, за которую англичан презирают по всему миру. — Это что, шутка такая?

Де Квинси выяснил, что стопка переплетенных в кожу законоположений — это удивительно удобная подушка для человека в состоянии крайней степени усталости, и уже начал пускать слюни на параграф сто тридцать пятый (запрещение совокуплений в публичных местах), когда громкий стук в дверь вернул доктора в мучительную реальность двух часов пятнадцати минут ночи в Новом Хиберниан-Ярде.

— Ш-шо? — невнятно произнес он — губы занемели от сна — и стер слюну с прорезанного рукава.

— Сожалею, что разбудил вас, сэр, — начал сержант Бернсайд, просовывая голову в открытую дверь караульного помещения.

— Нет, не сожалеете, Бернсайд.

— Сожалею, сэр, — не согласился сержант изрядно плотного телосложения. — Просто в комнате для допросов номер три у нас дело, которое требует вашего внимания.

— Иду, — вздохнул де Квинси, вставая и стягивая щегольской плащ со спинки стула.

В здешних каменных коридорах можно было окоченеть, и де Квинси шел за Бернсайдом, явственно дрожа. Сквозь кирпичную кладку доносились стоны чрезвычайно несчастных заключенных.

— Тихая ночь? — спросил доктор, зевая.

— Была, — ответил сержант. — Наряд Боба Дакки сорок минут назад произвел арест на Друри-лейн. Она поджарила парочку карманников.

— Она?

— Старая леди с востока Англии.

— Поджарила?

— Магия, сэр. По словам Боба, все хрустело и метались голубые молнии.

— Прекрасно, — выпрямился де Квинси, протер глаза и пальцами расчесал волосы, напоминающие птичье гнездо. — А вы уже сообщили Гильдии или в Отдел Инфернальных Расследований?

— Еще нет, сэр. После возгорания прошлой ночью я решил, что вы захотите поговорить с ней первым.

Они остановились перед клепаной дверью комнаты для допросов номер три.

— Так, — сказал де Квинси, глубоко вздыхая, — дайте мне протокол задержания.

— Вот, сэр. — Бернсайд передал пергамент.

— Гранди, матушка… Приводов не имеет. Нет никаких данных. Она спокойная?

— Теперь да, сэр.

— Идите и принесите мне кофе, сержант.

— Да, сэр. Я там сделал парочку наантвичей, сэр.

— Не ожидайте, что я их съем. И, Бернсайд…

— Да, сэр?

— Это был поджог, а не возгорание.

— Да, сэр.

Издав, наверное, сотый усталый вздох за неделю, доктор открыл тяжелую дверь и вошел в помещение.

Там было холодно, как в… каком-нибудь месте, куда де Квинси явно не жаждал попасть в следующей жизни. В отвратительно светлой и практически пустой комнате стояли только дежурный охранник при полных доспехах с алебардой, ужасающей размером лезвий, стенограф с переносной кафедрой и сержант Дакки, сидящий за столом перед сжавшейся пожилой леди, которая своим видом сильно напоминала садовый инструмент.

Дакки поднял взгляд:

— Внесите в протокол. Старший следователь де Квинси вошел в комнату в… — он взглянул на песочные часы, стоявшие на столе, — два девятнадцать.

Со стороны кафедры послышалось царапанье.

— Вольно, Лакки, — кивнул доктор, закрыл дверь и какое-то время постоял у входа, разглядывая подозреваемую.

— Так, расскажите мне снова, миссис, что вы сделали с теми карманниками, поджаренными на улице?

— Я тебе не миссис, — ответила старуха.

— Нет, и точно! На моей-то миссис мясца поболе будет, если вы понимаете, о чем я. Не то чтобы мне не нравились стройные, ну вы понимаете, но моя миссис, она создана для комфорта, да, а не для ускорений да учащений…

Лакки замолк. У него выдалась длинная ночка, де Квинси видел это невооруженным взглядом. С толковыми следователями и в лучшие времена было туговато, и сейчас тут сидели не гении сыска. Доктор мог поспорить, что сейчас в разуме сержанта царят порядок и организация, свойственные вакханалии или пляске святого Витта.