Герой со станции Фридрихштрассе
Шрифт:
Как дипломированный историк Рёсляйн ясно понимал, что наличие хорошего героя облегчает донесение истории. Но такой герой должен созреть, ему необходима достаточная доля харизмы и, что самое главное, по-настоящему хорошая история. У поляков был работник судоверфи Лех Валенса, у чехов — писатель Вацлав Гавел. У восточных немцев не было никого. А если и появлялся кто-то, кто мог бы стать героем восточногерманской революции, вскоре находили его досье Штази.
С годами Рёсляйн пришел к выводу, что восточные немцы не обладали талантом к героизму. Они были слишком скромны, слишком наивны и честны. Им просто
Нда, думал Рёсляйн, одно вытекает из другого. Совершенно логично, что без убедительного героя будут сложности даже с ключевыми историческими моментами. Всем знаком образ красноречивого Дантона, призывавшего к штурму парижской Бастилии. Всем знакомо изображение Ленина перед только что взятым Зимним дворцом в Петербурге, когда выстрел крейсера «Аврора» возвестил начало русской революции. И, конечно, всем известна фотография Фиделя Кастро и Че Гевары в джунглях, сразу после того, как они достигли кубинского побережья на яхте под названием «Гранма».
Единственным историческим восточногерманским соло осени 1989 года, которое приходило на ум Рёсляйну, была пресс-конференция, на которой Гюнтер Шабовски в сером костюме робко пробормотал себе под нос: «Насколько мне известно — сейчас, безотлагательно». При этом Шабовски не был революционером и не понимал, что делает. И уж точно Шабовски не был героем.
Такой вопиющий дефицит восточногерманских героев и героических историй, естественно, дал дорогу всяким проходимцам, взять хотя бы этого появившегося из ниоткуда владельца видеотеки с его, надо признать, весьма неплохой историей любви. Больше всего Хольгера Рёсляйна раздражал тот факт, что при всей своей компетенции он упустил такого героя. Могли вообще быть героем кто-то, кого он не знал?
Рёсляйн смотрел на сидевшего перед ним Вишневского, бородатого и такого жалкого. И хотя он всегда поощрял Вишневского и даже симпатизировал ему, в эту минуту почувствовал глубокое презрение к этому человеку. С такими конкурентами, думал Рёсляйн, неудивительно, что этот Хартунг пробился вперед.
— Не волнуйся, Гаральд, я внимательно изучу этого Хартунга. Ты же знаешь, на всех можно что-нибудь найти.
— Спасибо, я знал, что могу на тебя положиться.
После ухода Вишневского Хольгер еще какое-то время просидел неподвижно. Подумывал о том, чтобы досмотреть видео Ивонн Каттерфельд до конца, но настроение уже было не то. Он решил отправиться в архив — проснулся охотничий азарт.
15
Они договорились встретиться у главного входа. Там, где Фридрихштрассе исчезала под мостом городской железной дороги, где в темноте эхом отдавался грохот трамваев и гул проезжающих машин. Где все немного напоминало о прошлом, даже смешанный запах выхлопных газов, жареных колбасок и мочи. Хартунг давно здесь не бывал, это Паула, фамилии которой он до сих пор не знал, предложила место встречи. «Там, где все закончилось», — сказала она по телефону. «Или где все началось», — ответил он. После чего оба некоторое время молчали.
Хартунг волновался, сам не зная — из-за места встречи или из-за Паулы. Он пытался вспомнить ее лицо, но не мог. Перед глазами
были только шелковистые волосы, светлый джемпер и тонкие пальцы. С тех пор как она внезапно появилась в видеопрокате, не прошло и недели, и, конечно, он потом пару раз вспоминал о ней, но и не думал, что она действительно позвонит.Хотя этот звонок ни в коем случае не следовало ложно истолковывать. Скорее всего, она хотела видеть не его, а дежурного работника рейхсбана, изменившего ее жизнь в июле 1983 года. Это историческое следопытство, ностальгия, твердил себе Хартунг. Не более того.
Он увидел ее издалека — на ней было темносинее шерстяное пальто и черные сапоги на высоких каблуках. Она выглядела безупречно, и чем ближе подходила, тем красивее казалась. Хартунг старался держаться непринужденно.
— Ну здравствуйте вам, — сказал он и тут же захотел дать себе пощечину за такое нелепое приветствие.
— Я бы не отказалась от чашечки кофе, — сказала она.
— Конечно, кофе отличная идея, — сказал Хартунг.
Они поднялись по ступенькам в вестибюль вокзала и пошли вдоль освещенных витрин.
— Раньше здесь были туалеты, — сказал Хартунг и подумал, что это уже вторая глупая фраза за две минуты.
Но Паула, кажется, совсем его не слушала, она шла, озираясь по сторонам.
— С тех пор я ни разу не была на этой станции, даже проездом, — призналась она.
— Почему же? — спросил Хартунг.
— Отец внушил мне, что нельзя ездить на восток. Поговаривали, что здесь перехватывали людей, сбежавших из ГДР, и волокли в какой-то туннель. Это настолько отложилось в моем сознании, что я больше ни разу сюда не приезжала.
— Даже потом, после падения Стены?
Паула покачала головой:
— Знаю, звучит безумно, но этот вокзал всегда был для меня каким-то зловещим местом. Как будто здесь меня снова могло перекинуть из одной жизни в другую без моего желания.
— Почему же тогда вы захотели встретиться именно здесь?
Она подумала немного.
— Наверное, вы разрушили мой страх. Поскольку теперь я знаю, что наш поезд поехал на запад неслучайно, знаю всю предысторию, никакой тайны больше нет. И все же находиться здесь странно. Но я вам за это благодарна.
— А как ваши родители? Они решились вернуться сюда?
— Родители умерли в прошлом году. Сперва отец, а через семь месяцев мать. Мама была еще вполне здорова, просто не хотела продолжать жить одна.
— Мне очень жаль.
— После побега родители полностью зациклились друг на друге. Даже меня к себе толком не подпускали. Говорили, что желают мне лучшего и не хотят запирать в семейной тюрьме, что я должна быть свободной и стряхнуть с себя прошлое.
— Но вам это не помогло?
— Нет. Я чувствовала себя брошенной. Меня выгнали из ГДР, выгнали из семьи… О боже, господин Хартунг, мы еще даже не выпили кофе, а я уже загрузила вас своими проблемами.
— Это честь для меня.
— Знаете, из вас вышел бы хороший психотерапевт.
— Не думаю. Простите, что спросил об этом, наверное, это слишком личное.
— Так и есть, но почему-то мне легко с вами об этом говорить. Наверное, все дело в том, что вы сами открыты и не обходите стороной горькую правду. Мужчины редко бывают настолько честны в своих чувствах.