Герой со станции Фридрихштрассе

— Ну… не знаю, так ли это. Но мне нравится вас слушать. Очень нравится.

Она улыбнулась и отвела взгляд.

— У меня к вам две просьбы, — сказала она. — Давайте перейдем на «ты»? И не мог бы ты меня обнять?

Хартунг растерялся.

— Я… тебя?

— Да, если можно.

Хартунг обнял ее и осторожно прижал к себе. Она попыталась положить голову ему на плечо, но не доставала, поэтому он опустил левое плечо чуть ниже. Так они и стояли, два незнакомца, в объятиях друг друга. У Хартунга из-за скрюченной позы уже свело плечо. Но он не смел шевельнуться, боялся испортить момент. Боль в плече усиливалась, и Хартунг стиснул зубы. Наконец Паула оторвалась от него.

— Спасибо, мне стало легче, — сказала она.

И они пошли дальше мимо освещенных витрин. Паула спрашивала, как здесь все выглядело раньше, и Хартунг вспоминал.

В течение трех лет он каждый день приезжал сюда на работу, спускался по лестнице с перрона и через вестибюль шел к служебному входу, который находился слева возле туалетов. Он до сих пор помнил, как неоновый свет отражался в светлой плитке на стене, помнил запах чистящего средства, помнил, что в окошках билетных касс задергивали желтоватые шторки, когда кассы закрывались.

Хартунг огляделся. Вокруг были свежеоблицо-ванные зеленым матовым стеклом стены, новые потолки из полистирольной плитки — вся станция упакована в современную оболочку, в пленку прогресса, под которой исчезло прошлое. Ему было непросто сориентироваться среди множества магазинов и ресторанов быстрого питания. А старых стен, разделявших вокзал на восток и запад, больше не существовало. На столбе висел рекламный плакат с надписью: «Посетите музей ГДР. Окунитесь в жизнь ГДР».

Он привел Паулу в вестибюль, куда прибывали жители запада. Раньше там была дверь из рифленого металла с ручкой только с одной стороны, окруженная ограждениями, за которыми граждане ГДР ждали появления заветных западных гостей. Иногда Хартунг по полчаса стоял у этих ограждений, представляя, как западный гость с большими сумками и шуршащими полиэтиленовыми пакетами идет именно к нему. Представлял, как дома распаковывает ароматный кофе, новые джинсы и леденцы.

Теперь он стоял на месте того вестибюля. Почему не повесили хотя бы маленькую табличку?

Здесь, где когда-то можно было пройти сквозь стену.

Хартунг говорил, а Паула смотрела на него серьезно и сосредоточенно. Он все никак не мог лове рить, что только что обнимал ее. Может быть, она просто нуждалась в утешении? Чувствует ли она сейчас то же напряжение? Хартунг никогда не понимал, чего хотят женщины. На какие знаки можно опираться. Чаще всего он не решался проявлять инициативу, потому что намеки казались ему слишком неочевидными, и только намного позже понимал, до чего все было прозрачно на самом деле.

Была, например, история с одной девушкой, имя которой он, к сожалению, забыл. Очень красивая девушка, насколько он помнил. Они познакомились на вечеринке у друга. Ему было семнадцать или восемнадцать, и он не отводил от нее глаз. В какой-то момент она предложила ему вдвоем пойти на крышу, вид оттуда, дескать, чудесный. Они поднялись по лестнице на чердак, протиснулись через узкий люк и молча стояли на теплом вечернем воздухе. Но тогда он не знал, что делать, может, она в самом деле хотела показать ему вид? Однако никакого вида там, по сути, не было, крыша заканчивалась серым брандмауэром, на который они несколько минут смотрели, судорожно пытаясь придумать, чем разбавить неловкую паузу. Пока наконец не спустились обратно. Хартунгу до сих пор хотелось стукнуть себя за ту историю. Каким идиотом, наверное, она его считала. Но что было, то было.

С Паулой все гораздо запутаннее, потому что не исключено, что она здесь только затем, чтобы избавиться от травмы. Чем больше он думал над этой версией, тем правдоподобнее она ему казалась.

Они поднялись к путям дальнего следования, по которым поезд уехал на запад. Солнце заливало станцию теплым светом сквозь стеклянную крышу. Хартунг вспомнил, как раньше под этой крышей на помостах стояли пограничники с автоматами. Вспомнил стальную стену, отделявшую восточную платформу от двух западных. От нее остался лишь небольшой кусочек, на котором теперь дремали голуби. Все казалось таким естественным, таким мирным, будто никогда и не было иначе.

Они прошли до конца платформы, вдали возвышалась телебашня. Хартунг показал на стрелку, где пути ответвлялись от восточной линии и диагональной рельсовой нитью соединялись с линией дальнего следования.

— Сигнальный ящик номер тридцать восемь, — сказал он, — на этой стрелке вы тогда и свернули.

Паула, проследив за его взглядом, смотрела на блестевшие на солнце рельсы.

— Кстати, зачем ты выдумал ту историю с женщиной, ради которой якобы перевел стрелку? — вдруг спросила Паула, не отрывая взгляд от рельсов.

Хартунг оторопел:

— С чего ты взяла, что я ее выдумал?

— Я адвокат и вижу, когда неопытные в этом деле люди лгут. К тому же эмоциональная логика подводит.

— Что не так?

— Твои чувства непоследовательны. Человек, рискнувший всем, чтобы вывезти на запад любимую женщину, попытается найти ее при первой возможности. Значит, либо ты не любил ее по-настоящему. Либо на самом деле ее не было в том поезде.

Как ни странно, Хартунг совсем не испугался, он держался спокойно.

— Ты права, ее в поезде не было. Двумя годами ранее она вышла замуж за западного берлинца, и тот отвез ее в Нью-Йорк.

— Тебя мучило, что ты не смог осуществить ее мечту?

Не знаю. Может быть.

— Поэтому ты плакал на ток-шоу? Было обидно, что ты ей стал уже неинтересен?

— Из тебя тоже вышел бы неплохой психолог.

— Ах, это просто жизненный опыт. Большинство мужчин плачут о себе. Но если твоей подруги не было в поезде, тогда кого ты отправил на запад?

Хартунг хотел было рассказать Пауле обо всем, но не решился. Такое нельзя делать спонтанно, нужно все тщательно обдумать. Он не знал, можно ли ей доверять. Отвернется ли она от него, когда поймет, что он не может объяснить ее судьбу. Потому что в ту ночь на смене он оказался так же случайно, как и она в поезде. Но одно решение Хартунг в тот момент все же принял: если у них с Паулой сложится, он все ей расскажет.

Он посмотрел на нее, неловко улыбнулся:

— Все просто: тогда я почувствовал, что в поезде едешь ты. Я знал, что мы еще встретимся. Конечно, я и предположить не мог, что это случится через тридцать шесть лет и что ты окажешься такой красивой.

— Михаэль! — смеясь, воскликнула она.

— Сейчас я не могу тебе все рассказать, Паула. Мы слишком мало знакомы. А в деле замешаны и другие люди… все сложно.

Региональный экспресс до Потсдама подошел к станции. Волосы Паулы развевались на ветру. Тормоза заскрипели, Хартунг почувствовал ее руку в своей.

16

Александр Ландман приехал на парковку у тюрьмы на двадцать минут раньше. Перед ним были стены с колючей проволокой, караульные вышки, из-за которых виднелось громоздкое здание с фасадом из желтого клинкерного кирпича и решетками на окнах. Интересно, за каким из них сидит Евгений? Ландман содрогнулся при мысли, что его брат провел здесь пять лет. Он ни разу не посещал его, и на то были причины, однако при виде этих могучих стен они вдруг показались Ландману смехотворно ничтожными.