Гёте

В Висбадене поэта посетил его старый друг банкир Виллемер [166] со своей любовницей Марианной Юнг. То была молодая австрийская певица, которую этот большой любитель красивых женщин пятнадцатилетней девушкой извлёк из театральной богемы. Он её приютил, воспитал, полюбил и в конце концов добился того, что и она его полюбила. Она была очень хорошенькой, хотя слишком мала ростом и коренаста. Зато в ней ключом било здоровье, живость и пылкость. У неё было круглое лицо, тёмные кудри, смеющиеся глаза. Ей было около тридцати лет, и она предстала перед Гёте как более свежая и остроумная Кристиана, потому что у неё был тонкий ум, она умела вести разговор и играть на арфе, даже слегка писала стихи. Виллемер пригласил Гёте провести у него недели две, и тот принял приглашение. Может быть, с излишней быстротой, так как банкир — хороший психолог и человек не слишком доверчивый — поспешил со своей стороны закрепить свою связь. Спустя неделю он, как бы для того чтобы быть спокойным за верность Марианны, официально обвенчался с ней.

166

Виллемер Иоганн Якоб фон — тайный советник, банкир, знакомый Гёте.

В сентябре 1814 года Гёте был принят новоиспечённой госпожой Виллемер в её загородном доме в окрестностях Франкфурта. Усадьба была богата густолиственными деревьями и мхами. Она называлась «Мельницей дубильщика»; её роскошные лужайки мягко спускались к самому Майну. Как охотно засиживались они в свежей тени деревьев! Поэт и молодая женщина не уставали быть вместе: обменивались нежными намёками, взглядами и стихами. Время для них бежало слишком быстро, и ничего не было более волнующего, чем их последний вечер. Они поднялись на башенку дома и любовались сверху на фейерверки, которые зажигались на холмах в честь годовщины германской победы. Ночь сверкала звёздами; казалось, что небо и земля загораются сразу, сливаются в общем сиянии. Как могли устоять их сердца против такого изобилия света!

Когда Гёте ехал обратно в Веймар, его пламенное чувство вылилось в лирическом признании; «Диван» увеличился новым циклом: книга Зулейки была начата.

На следующее лето поэт вернулся на «Мельницу дубильщика». Он наслаждался этими неделями отдыха и душевного мира. Там, дома, Кристиана стала для него только предметом беспокойства и забот. Надорванное здоровье вело её, от припадка к припадку, к роковому концу; она плохо лечилась, и это были вечные жалобы или новые неосторожности. В Веймаре разговаривали только о Венском конгрессе и о возвращении Наполеона с острова Эльба [167] . Здесь же, наоборот, перед поэтом широко раскрывались просторы для его мечтаний, и, как бы далеко он ни углублялся в ароматный Восток, везде находил Зулейку.

167

В Веймаре разговаривали только о Венском конгрессе и о возвращении Наполеона с острова Эльба. — В сентябре 1814 г. — июне 1815 г. в Вене состоялся конгресс представителей европейских государств (за исключением Турции), завершивший войны коалиций европейских держав с Наполеоном I; на конгрессе были заключены договоры, направленные на восстановление прежних порядков и удовлетворение территориальных притязаний держав-победительниц; в сентябре 1815 г. постановления конгресса были дополнены актом о создании Священного союза; после бегства Наполеона I с о. Эльба началось его вторичное правление во Франции (с 20 марта до 22 июня 1815 г.); потерпев поражение от англо-голландских и прусских войск в битве при Ватерлоо 18 июня 1815 г., Наполеон сдался англичанам и был сослан на о. Святой Елены, где и умер.

Настоящее было также благоприятно для Гёте, и дни его текли счастливо. По утрам он один в своей комнате работал над примечаниями к «Дивану», редактировал свои статьи «Об искусстве и древности», отрываясь только, чтобы отпить немного рейнского вина из серебряного бокала. После завтрака, к которому поэт церемонно являлся во фраке, он гулял с Виллемером и Марианной [168] по окрестностям. Тут уже не было никакого принуждения: он был дружелюбен, прост и весел. Он то обращал их внимание на форму облаков, на цвет и плотность тени или на придорожные растения; то карманным ножом срезал тростники, выкапывал камушки, говоря о ботанике или геологии. По вечерам он вполне отдавался очарованию дружбы: завернувшись в широкий белый фланелевый халат, удобно устраивался в кресле около пианино. Марианна пела, он слушал, вновь переживая свои собственные песни. Как-то вечером она запела Моцарта. «Да это какой-то маленький Дон-Жуан!» — воскликнул он в восторге, и присутствующие зааплодировали с таким жаром, что она «спрятала голову в нотную тетрадь и долго не могла прийти в себя». Ночь была восхитительна: подошли к балкону. Луна серебрила кисею занавесей, тюрбан и персидскую шаль Марианны. Тогда, пока Виллемер дремал в уголке дивана, Гёте вслух прочёл поэму о любви Гатема и Зулейки.

168

Юнг Марианна (Мари Анна Катарина; род. в 1784 г.) — в замужестве Виллемер, актриса; любовь Гёте в 1814—1823 гг.

Прошлое и настоящее сливались в одно, охватывали его ласкающим объятием. Под его окнами струился Майн. Вдали он различал колокольни Франкфурта. Тут вот около мельницы проходила тропинка, по которой он, бывало, шёл к Лили в Оффенбах. Сорок лет миновало с тех пор, когда он с этих же зеленеющих террас любовался закатом солнца. Как-то в предобеденный час к нему явились с выражением почтения два молодых человека: то были сыновья Шарлотты и Кестнера. Шарлотта, Лили, Марианна — перед Гёте развёртывалась вся его жизнь, и вся она была только долгой любовью. Былые восторги сливались с новой любовью; в третий раз этот старик почувствовал себя охваченным мятежной юностью и потрясающим счастьем.

Пришла пора бежать!

Да, бежать, как он из Лейпцига бежал от Катеринхен, из Зезенгейма — от Фридерики, из Вецлара — от Шарлотты, из Франкфурта — от Лили, из Веймара — от госпожи фон Штейн, из Иены — от Минны Херцлиб. Казалось, его творчество вырастает из разбитой любви. Не хватало каких-то ноток в «Диване» — они нашлись. Азиатский фатализм вполне вязался с песней самоотречения, с нотками безропотности, навеянными ему разлукой. Он уехал в Гейдельберг, куда его приглашал посмотреть свою коллекцию картин и гравюр любитель искусства Сульпиций Буассере [169] . Несколько дней спустя Виллемер и Марианна приехали туда же. Ещё несколько опьяняющих дней в развалинах старого замка, на лесистых холмах, возвышающихся над Некаром. Гатем и Зулейка обменялись поэмами. Они обещали вспоминать друг о друге каждый раз, как полная луна повесит над горизонтом свой серебряный маятник. Наконец настал роковой час прощания. Пока Гёте в начале октября, не торопясь, через Карлсруэ и Вюрцбург, направлялся в Веймар, Марианна написала полную томления оду «К западному ветру». Он поместил её в «Диван», и, правда, она уж не так недостойна его таланта. Сам же он был разбит. Буассере проводил его до Карлсруэ, и волнение поэта не ускользнуло от него. Гёте выражал свою тоску в образах и намёках, его душа казалась охваченной странными предчувствиями. Он написал Виллемеру прощальное письмо, полное болезненного чувства благодарности. «Я должен сделать своё завещание, — пробормотал он как-то с пафосом. — Мне надо бежать». Можно было подумать, что, несмотря на развлечения и встречи в дороге, его сломит тоска. Как когда-то он покинул Шарлотту и Кестнера, так теперь он покидал Марианну и Виллемера со смятенной душой и тяжёлым сердцем. В шестьдесят шесть лет он бежал от любви, как в двадцать три года!

169

Буассере Сульпиций (1783—1854) — историк искусств и коллекционер картин; младший друг и почитатель Гёте.

Глава XIII ПОКОРНОСТЬ СУДЬБЕ

Когда Гёте в середине октября приехал в Веймар, было холодно. В доме была затоплена большая печь. Кристиана вышла ему навстречу с выражением меланхоличного счастья, которого он до сих пор у неё не замечал. Как она вообще изменилась! Черты её лица вытянулись, волосы поседели. Она пробыла лето в Карлсбаде, но лечение не принесло ожидаемого улучшения. Чтобы рассеяться, она продолжала упорно пить, выезжать и танцевать.

Но Гёте ничего больше не мог сделать для неё. Он жил в иных краях. На берегу Евфрата. Пышное платье Гатема хорошо шло к его беззаботной мудрости и сладострастной созерцательности. Он приучал себя к отречению. «Магометанская религия, восточная мифология и нравы рождают поэзию, подходящую к моему возрасту». Как Хафиз, он сохранял свежесть души и чувств, наслаждался благоуханием цветов, лучами солнца, трелями соловья, жемчужинами росы, сладостью любви. Но, как люди Востока, он умел покоряться судьбе, принимать неизбежное. «Полная отдача себя в непреклонную волю Божию, безмятежное созерцание земной суеты, вечно движущейся и вечно повторяющейся, как круг или спираль... что может быть лучше этого», — признавался он своему другу, музыканту Цельтеру [170] .

170

Цельтер Карл Фридрих (1758—1832) — композитор, директор певческой академии в Берлине.

К тому же он был загружен делами герцогства и целые месяцы проводил в Иене. Кристиана его почти не видела. Она легко приспособилась к такому укладу жизни, раз он нашёл нужным установить его. С ней оставался её сын Август — теперь тоже «сановник», — он казался ей таким красивым в новом придворном мундире. Из месяца в месяц она принимала у себя госпожу фон Штейн. Время многое улаживает!

Весной 1816 года, когда Гёте работал в своём иенском уединении, Кристиана написала ему, что «сейчас в Веймаре очень хорошо». Если бы он видел, как покрываются цветами яблони, как расцветают тюльпаны в их саду! На следующий день её свалил сильный припадок. Он письмом посоветовал ей пустить себе кровь. Последовало лёгкое облегчение, затем её состояние резко ухудшилось. Тогда он приехал. На этот раз уже не было никакой надежды; его глаза открылись и увидели разверзающуюся пропасть. Он обхватил руками несчастную, обречённую женщину. «Нет, ты не покинешь меня! — вскричал он. — Ты не покинешь меня!»

Двадцать восемь лет совместной жизни привязали Гёте к Кристиане сильнее, чем он сам мог думать, сильнее, чем он допускал это, особенно в последнее время. Кристиана заботилась о нём с животной преданностью, любила покорно, ревниво и страстно, служила ему с безграничным терпением. Её весёлость и трудолюбие оживляли его большой дом. Она, наконец, спасла его на следующий день после битвы при Иене. И теперь она, неосторожностью погубив своё здоровье, в пятьдесят два года, раньше его уйдёт из жизни!.. Мысль об этом подавляла его, приводила в отчаяние. У поэта началась лихорадка, и он слег. К довершению несчастья слуги тоже хворали, и все в доме были в безвыходном положении. Любовница герцога Каролина Ягеман, придворный врач и Август Гёте сменялись у постели Кристианы. Сам же Гёте заперся у себя в комнате и не принимал никого, только с мучительным трудом каждое утро и вечер заходил узнавать о здоровье жены. Каждый день он отмечал развитие болезни в своём сокращённом дневнике. Когда доктор пришёл предупредить его, что конец близится, он уже не лежал в кровати, а тихонько ходил по комнате. «Если вы хотите застать её ещё в живых, идемте немедля». Но Гёте оставался безмолвным, недвижимым, точно не слыхал его слов.

Внезапно он подошёл к окну, посмотрел на облака, глубоко вздохнул и, не говоря ни слова, вышел из кабинета. Подойдя к кровати умирающей, он взял её за руку и погладил тихонько по лбу. Она открыла глаза, повернулась к нему и хотела что-то сказать, но не могла уже выговорить ни слова. Её увядшее лицо искривилось; он услышал только жалобный лепет ребёнка и уловил взгляд пришибленного животного. Тогда с жестом отчаяния он опустил на простыню её влажную руку, затем, подавив вопль боли, поспешно вышел. Он был поражён, сбит с толку смертью. Как только он вышел, она испустила дух. Это было 6 июня 1816 года.