Гетманы Украины. Истории о славе, трагедиях и мужестве

Болезнь гетмана не только усилила позицию писаря, но впервые поставила вопрос о преемнике. В этих условиях Выговский начинает мечтать о гетманской булаве. И хотя иностранные послы постоянно докладывали своим государям, что «канцлер не стремится к власти»⁴⁷, некоторые события выдавали сокровенные мысли писаря. Так, осенью 1656 года Выговский пригласил Хмельницкого на открытие основанного им монастыря. Когда после пиршества Богдан пошел спать, один из гостей поднял тост за Выговского, чтобы тот стал гетманом. Хмельницкий проснулся, услышал эти слова и, как описывал очевидец, «велел седлать коней, приехал с 30 казаками, напал на Выговского и уже наполовину обнажил саблю, приговаривая: хочешь быть гетманом! Кровь все же не пролилась, оба поехали в Чигирин, гетман слез с коня у дома Выговского, и там они начали ругаться. Выговский незаметно распорядился, чтобы пришли его солдаты. Он плакал перед гетманом, а сам поглядывал через дверь, нет ли там кого, а уж тогда набрался духа, как увидел своих людей. Тогда гетман сел на коня и поехал домой»⁴⁸.

Это был первая, но не последняя ссора Ивана с Хмельницким из-за своих тайных мечтаний. Почему ему так хотелось булавы? Вероятно, одна из причин заключалась в непрестижности титула писаря. Несмотря на то что этот пост принес реальную власть, влияние и деньги, польские и ополяченные украинские шляхтичи смотрели на писаря с презреньем. Самый яркий пример тому – обстоятельства второй женитьбы Выговского.

Он овдовел еще в 1651 году и долго не решался на повторный брак. Но затем влюбился как мальчишка в Елену Стеткевич, дочку минского воеводы Богдана Стеткевича и княгини Елены Соломирецкой. Род был очень именитый, сенаторский, рядом с которым простые шляхтичи Выговские, к тому же примкнувшие к казакам, казались чуть ли не плебеями. Надменный Стеткевич, считая брак дочери с писарем мезальянсом, отказал Ивану. Но Елена, видимо, имела другое мнение относительно перспектив брака с честолюбивым писарем (прямо как Мотря Кочубей). Наверняка не без ее согласия Выговский решился на дерзкий поступок: несколько тысяч его слуг выкрали девушку и с почестями привезли в Киев. Там писарь сделал официальное предложение руки и сердца, осыпал Елену богатыми подарками и обещал в случае отказа вернуть ее к родителям. Красавица дала согласие, которое получило благословение самого Киевского митрополита Сильвестра Косова. Брак был заключен⁴⁹. Можно не сомневаться, эти события стали дополнительным стимулом для Выговского, чтобы добиваться гетманской булавы.

После провала военного похода казаков на помощь Ракочи весной 1657 года Хмельницкий и Выговский предприняли попытку договориться с поляками. Писарь (как и гетман) написал письма польскому канцлеру Стефану Корыцинскому и польскому послу Станиславу Беневскому, своему старинному знакомому еще по работе в Луцке. Иван не преминул в своей обычной манере выказать себя усердным сторонником польской партии. Он писал в апреле 1657 года польскому королю: «Изустное донесение его милости, пана Беневского... покажет... как много старался я об устранении и совершенном прекращении домашних смут, напрягая все свои силы, чтобы перемена в статьях... могла быть согласна с благом обеих сторон»⁵⁰.

Поляки не обольщались относительно лояльности писаря. Они слишком хорошо помнили события под Люблиным. Криштоф Перетяткович, ездивший на Украину вместе с Беневским, описал в своих записках, как ему пришлось тайно уговаривать Павла Тетерю, чтобы тот «склонял сначала писаря Выговского, есаулов, полковников, а потом и самого гетмана, к тому, чтобы его милость пан Беневский, приехав, мог безопасно от имени Речи Посполятой вести переговоры о мире»⁵¹.

Надо отдать должное Выговскому, несмотря на все его честолюбивые мечты, он никогда не пользовался своим положением, чтобы очернить Богдана в глазах русских или иностранных послов, хотя ему часто предоставлялась такая возможность. Находясь в очень близких отношениях с Хмельницким и играя ведущую роль при его дворе, Выговский мечтал о булаве – однако, не вместо, но после своего патрона.

Во время посольства Ф. Бутурлина летом 1657 года резко проявились русско-украинские разногласия. Москва была недовольна походом казаков на помощь Ракочи, а уже смертельно больной Хмельницкий говорил раздраженно и резко. Выговский при этом прикладывал все усилия, чтобы смягчить конфликт, и всячески старался оправдать и выгородить своего патрона. После официального приема русских послов Иван пришел к Бутурлину и уговаривал его не предавать большого значения гневу гетмана. «И писарь Иван Выговской говорил, взирая на образ Спасов, перекрестя лице свое и великие клятвы поднося, говорил окольничему и дьяку: гетман его царского величества Войска Запорожского Богдан Хмельницкий и он, писарь, и все Войско Запорожское великому государю нашему, его царскому величеству, во всем истинны слуги и подданные без всякие шатости…»⁵².

Через несколько дней, после очередной ссоры гетмана с русскими, Выговский снова приходит к Бутурлину и уговаривает не гневаться на неудачные переговоры с гетманом: «...дескать, и вы бы на это не сердились, потому что гетман сильно болен. А что он в тяжкой своей болезни запальчиво говорил, то это ему следовало бы простить. В несчастье своем ныне на всех сердится, нрав у него такой, и нас всех бранит, почти и подойти к нему нельзя»⁵³.

Оправдывая Хмельницкого, Выговский продолжал и свои неформальные отношения с русскими. Так, Бутурлин попросил его показать дипломатические письма к Хмельницкому. И писарь ответил на это: что даже если он от гетмана в чем-нибудь пострадает, но все равно готов великому государю служить. И в тот же день «принес к окольничему девять подлинных писем, да копию посланий к гетману Богдану Хмельницкому римского цесаря, шведского короля, венгерского князя Ракочи, молдавского и валашского господарей, крымского хана и Сефер Газы-аги»⁵⁴.

Информация Выговского была для русских бесценна. Когда Бутурлин пытался получить от подписков (помощников) Выговского детали шведско-украинских переговоров, они объяснили, что все эти переговоры вел лично писарь тет-а-тет, на латыни.

Но было бы неверно преувеличивать лояльность Выговского к Москве. Бутурлин был очень раздражен из-за заключенного Хмельницким без уведомления Москвы договора со Швецией и Трансильванией. Писарь на это заметил: «...как царь в своей земле царь, так гетман в своей земле князь или король, он свою страну саблей добыл и из ярма освободил... Если хотите – сохраняйте дружбу и живите с нами по-доброму, если нет – будем бороться и нашлем на вас татар, шведов и венгров»⁵⁵. Правда, об этой словесной перебранке мы знаем только от венгерского посла, а в официальных отчетах русских послов она отсутствует…

События 1656–1657 годов давали отличную возможность Выговскому доказать свою преданность Москве и попытаться сместить Хмельницкого. Это был тот реальный путь получения булавы, путь, который впоследствии с успехом использовали Пушкарь, Брюховецкий и многие другие украинские политические деятели. Но Выговский никогда не доносил в Москву о планах военного похода против Польши или о негативной реакции Чигиринского двора на Виленский договор. Наоборот, всегда активно поддерживал действия гетмана.

Честолюбивый, порывистый Выговский никогда в своей жизни не опускался до того, чтобы, делая карьеру, пресмыкаться перед сильными мира сего. Наоборот, часто вел себя гордо и вызывающе, чем вызывал злобу у многих русских воевод, а позднее – ненависть поляков. Вплоть до смерти Богдана Хмельницкого он предпочитал оставаться верным лично гетману и его политике в целом (включая независимую дипломатию), нежели с помощью Москвы (или какой-нибудь другой «третьей» партии) добиваться булавы.

С точки зрения царского правительства Хмельницкий и Выговский, оказались далеко не самыми удобными лидерами Украины. Вместо того чтобы слепо следовать воле царя и помогать в решении внешнеполитических задач, довольствуясь внутренней автономией, они вели собственные независимые дипломатические игры, которые подчас нарушали планы Москвы и соответственно нервировали ее.

Не удивительно, что постепенно русские послы перестали делать различие между своевольным гетманом и его писарем, о влиянии и роли которого они были прекрасно осведомлены. Москва была неприятно шокирована независимой и своевольной политикой Украинского гетманства.

В первый раз недовольство Москвы Выговским проявилось, когда он обратился с просьбой к царю передать ему белорусские имения его жены Елены Стеткевич. Дело в том, что его сварливый тесть умер, и жена Ивана Елена становилась единственной наследницей богатых поместий. Еще в июне 1657 года в разговоре с воеводой Ф. Бутурлиным Остафий Выговский (отец Ивана) осторожно намекал, что его сын женился на дочери Богдана Статкевича, «у которых маетности в Оршанском повете», и они-де «хотят бити челом... чтоб его царское величество пожаловал, велел маетности их дати им так же, как его царское величество милость и жалованье и к иным шляхтичем». Он имел в виду поляков, которым разрешили вернуться в их бывшие белорусские владения. Двумя неделями позже уже сам Иван Выговский повторил свою просьбу, подчеркнув при этом, что сам всегда преданно служил царю, а польские шляхтичи получили от царя имения в Белоруссии «вовсе ему не служа»⁵⁶.

Трудно сказать, почему в царском окружении решили отказать влиятельному писарю в его вполне законной просьбе. Возможно, из-за попыток гетманской администрации распространить свою власть на Белоруссию (чему Алексей Михайлович категорически противился). А может быть, сказалась досада на слишком независимое от Москвы поведение Выговского.

К лету 1657 года здоровье Хмельницкого резко ухудшилось, и уже отчетливо встал вопрос о преемнике. Всегда адекватно мысливший гетман, поддавшись родительским чувствам, пожелал, чтобы булава досталась его младшему сыну Юрию Хмельницкому. Кандидатура была совершенно неподходящей. Болезненный, слабый и юный (ему было всего 16 лет) Юрий был скорее склонен к монашеству, чем к правлению. Понимал это и Выговский, понимали это и другие старшины. Тем не менее, на раде в середине мая преемником избрали Юрия.