Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Глава сорок шестая

Светлые Силы, Власти верховные, Стражи-хранители! Дайте свои Крылья духовные В путь из могилы К горней обители Детям любви, — Душам-страдалицам, Мира скиталицам!.. Звенит кадило; туман дымовой Волнами ходит; кресты озаряя, Мигают свечи… Беру с алтаря я Кувшин, налитый Водою Живой, И в чашу с тонкой резьбой краевой Роняю каплю. Отливом опала Она сверкнула, и в чашу упала, Как влага утра в раскрытый цветок. Я поднял жизнью насыщенный кубок И взял столетья изживший клинок, Закланий нож со следами зарубок, Местами ржавый, но грозный, как рок… В тот миг взглянул я с невольным участьем, С земным участьем, царевне в глаза: В очах, сиявших неведомым счастьем, Кристальной каплей блестела слеза, Как будто миру свой жемчуг хотело Оставить сердце, блаженно дрожа… И чуть заметно лишь дернулось тело, Почуяв холод зловещий ножа. У кисти левой руки, где под нежной Прозрачной кожей в узор голубой Сплетались жилки и бился мятежно Горячей крови немолчный прибой, Одну из жил я надрезом коротким Открыл искусно. За кровью густой, Спадавшей струйкой в сосуд золотой, Царевна взором спокойным и кротким Следила, молча. В залог бытия, Как дар во имя всемирного блага, Текла рудная и тленная влага, Природы женской даянье…И я Теченье крови, с молитвой беззвучной, Утишил властью целительных чар… Как дым сожженья над жертвою тучной, Всходил от чаши таинственный пар. Подняв сосуд, я прошел к изголовью Святого Ложа. Царевич с креста Меня окликнул. Сбывалась мечта: Любви их ради с безмерной любовью Теперь готов он пожертвовать кровью! И как с царевной был юноша схож В минуту эту лицом вдохновенным И глаз глубоких огнем сокровенным… «Я счастлив!..» — тихо шепнул он. И нож Вонзился в руку уколом мгновенным. И жаркой крови расплавленный лал, Сливаясь с кровью горячею женской, Из ранки в чашу струею стекал, Как дань мужская победе вселенской… С молитвой новой, глубокий укол Врачуя новым святым заговором, Вознес я жертву на древний престол, Укрыл под тканью, расшитой узором, И тихо, чаши, согретой теплом Пролитой крови, касаясь челом, Творил молитву… Ее вдохновенье Сплотило чувства в стремленьи одном: Умолкло тело, и впал я в забвенье, Охвачен негой меж бденьем и сном. В покое ясном, светло и безлично, С душою мира роднясь гармонично, Душа юнела, срывая слои Земных влияний, как кожу змеи. Тогда-то Сила, как ток кольцевидный, Зажглась внезапно в крови у меня, А в сердце пламень святого огня, Колеблясь, дрогнул, как жало ехидны; И мне наитье пророческих слов Уста отверзло у темных крестов: Чрез смерть сопричтены к бессмертной доле, Примите дух познания полно, — Неслыханное вам возвещено… Ничто не существует здесь, доколе По имени не названо оно; Что существует, то воплощено, Как в образе, в зиждительном глаголе И именем своим наречено; Но вновь ничто не существует боле, Едва лишь имя творческою волей В созвучии своем умерщвлено!.. Горел, как факел, в незримом огне я: Он волю мне закалял, словно сталь, И чудной Силы прилив, пламенея, Бежал по телу извивами змея, К челу от сердца всходя, как спираль. Та Сила — пламень, душа мирозданья, Всего благая и грозная мать; Тая предвечный родник созиданья, Равно способна она убивать. Мне должно волей бесстрастную Силу, Как челн, послушный и в бурю кормилу, Направить в море страданий и зол: Метну ее повелительным словом, Как мечет медный свой круг дискобол, — И мир воскреснет, разбуженный зовом Хвала Тебе, чудотворный Глагол! С нашим миром сорубежный, Но закрытый от людей Разливается безбрежный Мир внечувственных идей. Сны Хаоса — сны Титана — В мертвом зеркале веков, Как на глади океана Тень от пара облаков. Там родятся без зачатий, Вне причин и череды, Неосознанных понятий Безымянные орды. Свет им чужд, им разум не дан, Дух их жизнью не согрел: Им досрочно заповедан Обезличенный удел. Но тревожа и неволя Тягой темного чутья, Их гнетет слепая Воля Алчной жаждой бытия… И лишь Слова сила творческая Над безличностью властна! Звуком зова мироборческая Раздробится тишина: Слова молнии могучие Брызнут в мрак небытия, В явном образе созвучия Суть безликую живя; Чуя Слова власть нездешнюю В повеленьи: «Ты будь — То!» — Вступит зримо в область внешнюю Воплощенное Ничто. Реченья — словно жемчужные четки. Их звук последний еще не заглох, Как в храме тихо пронесся короткий, Подобный стону, подавленный вздох… Я понял муку. Но, чужд сожаленья, В прозреньи вещем, отраде творцов, Окинул взором, как образы тленья, Плотские формы четы близнецов. Их пыл погас. Истомили их путы; Им жар недужный уста иссушил; В глазах страданье; под узами вздуты Отеки кровью налившихся жил…

Глава сорок седьмая

Крепитесь, дети! Недолго до срока! Уже вдали побледнел небосклон, И скоро миру, по благости Рока, Дарован будет Единства Закон: Во имя ваше исполнится он! Родитель ваш, в заветный час объятья, Скрепившего любви его обет, Просил у Неба милости зачатья, Мечтанием о первенце согрет. И, как мираж оазиса в пустыне Цветет пред тем, кто жаждою томим, Так въявь царю предстала мысль о сыне, Видением явившись перед ним: Ваш лик двойной, единый первобытно, Увидел царь, и той мечте живой Нарек он имя истинное скрытно, Вдохнув ваш облик в образ звуковой. Так в цепь бессмертья всё новые звенья Ввожу я властно. Родник откровенья Обильней, глубже; и светятся в нем Слова спокойным творящим огнем, Как ровным тленьем горящего трута. А грозной Силы Великий Дракон Во мне клубится; то сердце мне он Сжимает больно, как в щупальцах спрута, То вьется в теле, как жгучий циклон… Но твердой волей, к усильям привычной, Веду с природой глубинной я спор, Смиряя мощно стихии первичной Слепой, могучий и страшный напор. Чудно ваше имя запрещенное, В тишине украдкой возвещенное, Никогда не сказанное вслух: Бытие в нем дышит воплощенное, В миг рожденья членом разобщенное, Но единое для двух! Царевна снова вздохнула со стоном, Томясь ознобом в тяжелом жару; В бреду бессвязном царевич сестру Любовно кличет… С престола беру Я чашу крови с уставным поклоном: Над ней лучится сиянья венец. И крепким белым пером лебединым, В крови смочив очиненный конец Двойное имя я знаком единым Сестре и брату черчу на челе. И тверд мой голос: «Как был на земле, Так в небе будь их удел одинаков! Великим Словом зарок мой заклят!..» В тиши, печати начертанных знаков При робком свете, как язвы, горят. Ваше имя, в образ звука влитое, Тайною мистической повитое, Не доверив в миру никому, Воплощу я в написанье скрытой, Вашей кровью жертвенной омытое, Недоступное уму! Полны величья и страха минуты Последних таинств в преддверьи конца… Беру я жезл свой и меч — атрибуты Священной власти и силы жреца. Пора деянье, какого анналы Земных судеб не хранят, совершить И, в бой со смертью вступив небывалый, Пресечь двух жизней единую нить. Днесь, сжигая знаки потаенные, Истреблю я звуки оживленные, Имя вновь беззвучности верну И развею образы смятенные: В бытии своем одноименные, Смерть вы примите одну! Но я хотел, чтоб небесным обетом, Им смерть вещая, звучал приговор; И мир страдальцам открыл, до сих пор Для них незримый за вечным запретом… Как темной ночью над мраком морским Парят к востоку две смелые птицы, Так две души над косненьем мирским Взвились, встречая рожденье денницы Полет стирал за пределом предел: Менялось чудно вселенной обличье, Глаза влекло мирозданья величье, Манили дали… А сумрак редел, И звал всё дальше от смертной темницы Живой простор без конца и границы. Внизу глубоко луны и земли Темнели пятна, как мертвые мели; Несметный сонм метеоров вдали Кружился вихрем могучей метели; Созвездья, чисты, как льдов хрустали, В недвижном вечном огне пламенели; Планет бегущих вращались шары; Безмерно множась, рождались миры, И, в стройном ходе, светил мириады Сплетали сеть огненосных орбит. И, всё венчая, как вечный зенит, Великий Трон Светозарной Триады Блистал, как солнце: мерцание лун И трепет радуг в надзвездном пространстве Звенели, громче ликующих струн, Хвалой, предвечной в ее постоянстве… И Лев, Телец, Серафим и Орел Несли послушно Великий Престол. Теперь, нарушив борьбы равновесье, Я дал свободу Змее огневой; Преград не зная, она в поднебесье Взошла спиралью, как смерч волевой. Был грозен в вихре мгновенного взлета Ее стихийный безудержный рост: Метнулся пламень столпом огнемета, Смыкая небо с землею, как мост. Как бьется голубь, попавший в тенета, Царевич бился; в забвеньи звала Царевна брата… Кровавые знаки Имен их рдели, как яркие маки. Тогда, концами меча и жезла На них с заклятьем глухим указуя, Незримый пламень с верховных небес Опять на землю низвел, как грозу, я: В моей ладони крыжатый эфес Меча нагрелся, меж стиснутых пальцев Прорвался белый светящийся пар… Беззвучно грянул громовый удар, И вмиг сразил истомленных страдальцев Двух тайных молний смертельный ожог… Согнув колени ослабнувших ног, Царевны мертвой бессильное тело Обвисло мягко, чуть-чуть трепеща; Склонилась вбок голова до плеча, Глаза сомкнулись, лицо побелело… Царевич был бездыханен; слегка, В последнем, слабом усильи, рука Рвалась из петли; и низко поникла, Рассыпав кудри, на грудь голова… Великий миг! Завершение цикла: Две смерти — смерти попрали права!.. Огнем смятенным пылало кадило; Куренье душной грядой восходило, И скорбь согрела призыва слова: «Страданий дар — Твоему состраданью, На Суд и Милость Твою, — да свершишь!..» Молитва гаснет над жертвенной данью. Забыть ли эту внезапную тишь?..

Глава сорок восьмая

На Ложе, в круге — на жизненном Знаке, Я ставлю чашу. В неслыханном браке, Еще не бывшем нигде никогда, Двух душ единство паяется кровью Сердец, умолкших уже навсегда… Взойдет ли семя на поднятой новью? Как да и нет, Как мрак и свет, Как зной и стужа, Как явь и сны, — Так с кровью мужа Здесь кровь жены. И их смешенье Во век веков На разрешенье Земных оков! На древе жизни две вешние почки: Дадут две смерти бессмертия плод. Но, духу в вечность давая исход, Мне должно плоти земной оболочки Здесь, в низшем мире, разрушить дотла, Чтоб, тлея, форма в ничто изошла, Как тает пена прибоя у рифа, Как, встретив пламень, сгорает смола… И я, три раза кропя, из лекифа Водою Мертвой обрызгал тела. С улыбкой тихой лица неживого, В объятьях смерти царевна была Нежна, как греза, как мрамор, бела; Избыв страданья пути рокового, Царевич-отрок застыл у креста; Во сне последнем его красота Дышала тихим блаженством покоя… Но страшен яд смертоносной Воды: Прошли, как вихрь, разрушенья следы, Свершилось тленье без смрада и гноя — Тела детей, на глазах у меня, Распались, плавясь, как воск от огня, Топясь, как лед под угрозою зноя. И в быстрой смерти земной красоты Был яркий образ житейской тщеты. Их нет… Но словом творца тишину я Разбил, как хрупкий сосуд из стекла, Впервые имя их вслух именуя; И ночь как будто опять ожила. Я имя знаком простым одночертным Вписал жезлом над своей головой, И воздух, мертвый над тлением смертным, Три раза спрыснул Водою Живой. Кроплю напутственно Духовные Начала В дорогу к Вечности из рухнувшей тюрьмы. Противящийся Богу, Властелин Астрала, Владыка Воздуха, Властитель духов тьмы, Игемон прорицанья, Ангел Истребитель И вероломства Демон! Властью высших чар Я заклинаю вас, как маг-руководитель Священных действий сих в любимый час Иштар. Отыдите во мрак! Велю вам светлой Силой И Ангелом пентакля. Дерзких козней зла Не замышляйте вы над временной могилой: Здесь Смерти свергнутой предсмертное горнило, Здесь Жизнь рождается!.. Зиждителю хвала! С бесстрастной верой разрушил их плоть я, Как темный гроб несвершенных надежд; Они исчезли, истлев, как лохмотья Ненужных миру постыдных одежд. И я, с любовью, для новой надежды Опять раскрою с дерзаньем творца К Заре Бессмертья бесплотные вежды Очам едино-двойного лица: Творящей силой святого заклятья Воздвигну Жизнь, как без семени злак, Свершив впервые без тайны зачатья Рожденья чудо!.. Да будет же так! В жене, как в одной половине, Бесследно смеситься должны Вся женская сущность жены С мужскою природой в мужчине И тайно-мужское жены С таинственно-женственным в муже… Четыре попарно — тому же И порознь, и вместе равны. А в муже — в другой половине — Бесследно смеситься должны Вся сущность мужская в мужчине С природою женской жены И тайное женское в муже С потайно-мужским у жены… Четыре попарно — тому же И порознь, и вместе равны. Но тайна бессмертия — в целом; Лишь дважды два раза двойной Един и душою, и телом: Гордясь жено-мужа уделом, Он будет и муже-женой! И близок миг — достиженье итога Всех грез, манивших к бессмертью сквозь тлен: Чудесный Сфинкс Человека и Бога, Блаженный, чуждый плотских перемен, Как Образ Божий, в Единстве Двуликий, — С зарею этой восстанет Великий, Триады вечной четвертый сочлен. Родись, Единый и Двуипостасный! И я увидел: в тумане возник Чудесный облик, нетленно-прекрасный, Желанно-милый и девственно-ясный — Двух лиц знакомых единый двойник, Двух тел аккорд гармонично-согласный, Двух жизней слитно-раздельный родник, Двух душ сродненных раскрытый тайник… Он тихо плыл, ко всему безучастный; В себе самом полноценно-велик, И был так странен покорный и властный, Счастливый, юный, влюблено-бесстрастный, Неизъяснимо-задумчивый лик! В себе вмещал он земное с нездешним, Как зимний холод с дыханием вешним; И тварь, и призрак, и плоть, и эфир — Подобьем Божьим свой внутренний мир Сливал он стройно с творением внешним, Как мрак полночный со светом зари. И два начала, в различии дружном, Как бег отлива в приливе жемчужном, Его живили извне и внутри: Двуполой жизни двойная безбрежность, Мужское с женским не вместе, не врозь, Мужского с женским слиянье и смежность, Мужского женским пронзенность насквозь, Мужская гордость и женская нежность, Осанка мужа и прелесть жены, Мужская сила, но с женским соблазном, — В едином всплеске два гребня волны, Два звука в дрожи единой струны, Двух лун сиянье в единстве двухфазном… Так, въявь, колеблясь на дыме топазном, Рождались мира священные сны: Нетленный колос земного посева Рождался злаком небесных долин Для Жизни Вечной, как Юноша-Дева, Как Дева-Отрок, как Бог-Андрогин! Я грез не видел чудесней и краше. Тех грез никто не изведает вновь!.. Виденье тихо витает над чашей; С глухим кипеньем в ней пенится кровь, Дымится паром, бурлит и клокочет; Отливом радуг горят пузыри… Вдали протяжно пророческий кочет Земле сулит приближенье зари. Близок грядущий рассвет созидательный! Жизни и тленья окончится гнет: Луч, как божественный Перст Указательный, Жизни дыханье зажжет. В миг долгожданный над чашею жертвенной Именем Вечности я всколыхну Затхлую тишь неподвижности мертвенной, Тьмы вековой пелену. Именем Жизни строенье вселенское Внове воздвигну из праха, и с ним Смертные двое — мужское и женское — Станут бессмертным Одним. Празднество Вечного Духа я праздную И поднимаю на бой торжества Древнюю, темную, спящую, праздную, Косную мощь вещества. Вас заклинаю я, Силы природные, Вас заклинаю я, Силы начальные, Вас, неразумные, в безднах бесплодные, Всех вас, бездушные, в недрах кабальные! Гении Ветра, титаны воздушные! Демоны Моря, колоссы подводные! Гномы Земли! И Циклопы Огня! Вам заповедую: встаньте свободные, Встаньте могучие, встаньте послушные — Все за меня! В битву! Дарую вам уз разрешение! Где созидание — там разрушение. Смерть лишь дает осознать воскрешение: Зиждется мир их борьбой. В каждом мгновении — исчезновение; В каждом мгновении — возникновение… Именем Истины, благословение Силам, восставшим на бой! Рушься во прах, мироздание прежнее! Дали вселенной, раскройтесь безбрежнее! Гасни, Иштар! Раздавайся мятежнее, Всесокрушающий шум! Близится!.. Яростней вихрей дыхание, Страшно озлобленных вод колыхание, Жжет исступленней огня полыхание, Душит сыпучий самум… Стой, торжество, из хаоса истечное! Я возбуждаю течение встречное: Именем Благости, Слово Предвечное, Дай единение — двум!.. Кончено! Солнце Бессмертья в преддверии! Явлена тайна стихийной мистерии: Творческим Духом я косной материи Повелеваю… АУМ!..

III. ГИБЕЛЬ АТЛАНТИДЫ

D’un mon en l’agonia mortal son los gemechs.

Jacinto Verdaguer

Земля и небо шатнулись. От гула Метнулся воздух. Как лист, сотряслось Всё зданье мира, и буря нагнула На миг вселенной недвижную ось. А грохот грома, в слепом ликованьи, Такой рассыпал гремящий раскат, Что сразу в самом своем основаньи Ударом был потрясен Зиггурат… И тьма над миром, охваченным страхом, Огонь извергла, и молния взмахом Разящим пала: как жгучая плеть, Она прошла, небеса разрезая Рубцом кровавым; невольно глаза я Сомкнул, не в силах блистанья стерпеть. И вот, раскрылись небесные сферы: Под жгучий ливнем удушливой серы, Как в смертной дрожи, забилась земля; Зияли бездны, вскрывались пещеры, Тряслись равнины, леса шевеля; Качались горы, как в хмеле титаны; В ответ струям огневого дождя Утробный пламень кидали вулканы, И град камней неисчетные раны Лицу земли наносил, не щадя… Ревели ветры, и море гудело, Встречая грудью их буйный налет; Пучина вздулась под пеною белой; Разбить границ утеснительный гнет Старались волны: казалось, вот хлынут, Надежных молов оплот опрокинут, Захватят берег и с ревом зальют Людей бессильных неверный приют… Я был безмолвным свидетелем чуда: Заря улыбки в тот день не зажгла, И Жизни Луч не коснулся сосуда, — Кругом царила гнетущая мгла. В свой час урочный, уже наготове В дверях восхода, от царственных врат Вернулось Солнце при дерзостном слове, И Светлый в Диске ушел на закат, Оставив мир свой в бессветном покрове. Когда же пламень внезапно с небес Сошел на Ложе, не тронув завес, И сплавил кубок на Жизненном Знаке, А кровь, как феникс, сквозь жгучий огонь Взошла до неба, блистая во мраке, — Тогда в тоске, раздирая фелонь, В нагую грудь колотя в сокрушеньи, Я пал пред Ложем поруганным ниц… Предстал пред взором прозревших зениц Мой грех великий: в слепом искушеньи Я вызвал ярость стихий из границ. «Великий! Правдой безумье карая, Десницей властной гордыню казня, Воззри на участь праотчего края! Пусть гнев Твой правый падет на меня! На мне одном Ты исчерпай отмщенье, Но род Атласа помилуй, и скуй Свирепость ветров, земли возмущенье И лютость водных и огненных струй!..» Вотще молитва. Мой дух неспокойный Не властен был над сомненьями дум. Напрасно снова я, маг недостойный, Трикратно пел Триединый АУМ: Могучий в зове моем накануне, Глагол сегодня, средь павших святынь, Звучал бессильно, затерянный втуне, Как тщетный голос в молчаньи пустынь. Лишь грохот дикий и жалкие крики Ответом были насмешливым мне, И в жутком мраке весь Остров великий Уже тонул в негасимом огне. На горных высях, зардевших от жара, Клубились тучи шипящего пара; Из красных жерл огнедышащих глав Катились лавы клокочущей реки; Везде на склонах, костром запылав, Леса трещали. В дыму дровосеки, Везде встречаясь с грозящим огнем, Смешались вместе с бегущим зверьем, И стон их хриплый подобен был вою; Им вслед, с утеса змеясь на утес, Со скал срываясь стеной огневою, Поток струился всё шире и нес В долины смерть огнедышащей казни. Трава дымилась, горели хлеба, Дома валились… Бесплодна борьба… Мужи и жены бежали в боязни, И гибли вместе бедняк и богач… О, этот детский пронзительный плач! О, скорбь и мука сердец материнских! Не внемлет пламень, бездушный палач: За ним, среди пепелищ исполинских, Взамен селений, садов и дубрав Угрюмо стлался безжизненный сплав… Какая мука! Не знаю, часы ль я, Минуты ль там, при разгуле насилья, Провел, как зритель несчетных потерь, И ждал, терзаем сознаньем бессилья, Прихода Смерти, желанной теперь. Поймет ли мир мою скорбь роковою, Немой, никем не услышанный крик Души, читавшей судьбу мировую, Души, взглянувшей в предвечный тайник Бесстрашным, смерть побеждающим взором, И вдруг сраженной небес приговором?.. Всё сердце, с чистой любовью ко всем, Великой мысли отдать без раздела, В дороге к цели достигнуть предела, Дохнуть дыханьем бессмертья, — лишь с тем, Чтоб вдруг увидеть позор неудачи, Паденья стыд, и бесславье греха, И гибель стад по вине пастуха!.. В какой гордыне я мог, как незрячий, Отдаться власти бездушных стихий И кровь на совесть принять?.. Величаво Звучит из мрака времен: — «Не убий!..» Но, жрец последний, увенчанный славой, Я то нарушил, как маг-сикофант, Что свято чтил первобытный Атлант!.. Где ж смерть?.. Сверкали под яростным ливнем Зигзаги молний, и мнилось уму, Что зверь из бездны пылающим бивнем Таранил небо и вспарывал тьму… Удары грома, как тяжкие срывы Обломков тверди, один за другим Дробили воздух; и вторили им Паров подземных мятежные взрывы, Колебля ночь грохотаньем глухим. А ярость ветров разнузданных крепла: Их рев был страшен, и гнал ураган Густые тучи летучего пепла Сквозь дождь с погибших долин на Ацтлан… Ацтлан мой! Сердце горело от боли… Ацтлан, наследник всех истинных благ, Избранник древней божественной воли, Твердыня веры и знанья очаг; Ацтлан, величья людского свидетель, Маяк народов и их колыбель, Ацтлан, отвергший во зле добродетель, Плотским затмивший высокую цель, — Как дуб нагорный, ты рухнул над краем Грозящей бездны, свисая над ней Зловещим тленьем изгнивших корней! Ацтлан, во прах ты пал, побиваем, Как грешник, градом небесных камней!.. Разрушен город. Низвергнуты своды, Свистящий пламень дворцы пепелит, И, в буйстве, силы восставшей природы Ломают мрамор и колют гранит; У вод каналов, меж стен раскаленных, Чернеют мрачно скелеты-дома, И жутки тени существ исступленных, В предсмертном страхе лишенных ума. Атланты, жизни осмыслив утрату, Нигде не видя спасенья себе, Ко мне взывают, подъяв к Зиггурату Глаза и руки в последней мольбе… Но зов напрасен. Отвергнутый Богом, В страданьях им я бессилен помочь: Как все, погибну я сам в эту ночь На древней башне, стоящей отрогом Среди пожара в багровом дыму… И близок миг — за кощунство расплата! Как факел мира, в стенах Зигтурата Святыни вспыхнут, и с ними приму Я смерть последним… В тоске созерцая Людские муки и гибель всего, Томясь сознаньем греха своего, Возмездья чашу допью до конца я… Густой и белый, как снежный обвал, Свергался ливень теперь водопадом; Метался ветер и каменным градом Остатки жизни везде добивал; Повсюду лава текла, покрывая Лицо отчизны от края до края… С прибрежных скатов потоки ползут Навстречу морю: конец обороне Бессильной суши. Решимостью вздуть Простор морской, и в неистовом стоне Валов свирепых — и гнев, и хула. Взвиваясь, смерчи, как вестники зла, Бегут, одни за другими в погоне. В пожаре небо: на всем небосклоне Кровавый отсвет горящей земли… И вот, пучины на приступ пошли!.. В своем набеге триремы взметая, Дробя их легче ничтожных скорлуп, Валы на Остров рванулись, как стая Шакалов хищных на брошенный труп: Дрожат, трясутся и рушатся скалы, Смывая кручи, грохочет прибой… Последний натиск!.. Кипит небывалый, От века в мире невиданный бой! И Остров дрогнул, безжизненной грудой Сплывая в недра разверстых пучин… Великой казни великое чудо, Ее виновник, я видел один. Один дышу я на трупе плавучем… Всё выше пламень, и водоворот Всё ближе, ближе, в круженьи могучем: Соперник Смерти — у смертных ворот… И вновь воззвал я в раскаяньи жгучем В тот миг к Владыке небесных высот: «Незримый в Диске! Твой суд правосудный Уже свершила природа-титан. Пусть я погибну за шаг безрассудный, Пусть тонет падший несчастный Ацтлан И гордый Остров, служивший нечестью… Но мир… но мир обойди Своей местью! О, сжался, сжалься над ним, над людьми!.. Верни им утро спасения вестью!.. Благой! Всесильный! Стихии уйми!.. Восстань, Пресветлый, у граней восточных И к жизни вновь племена призови Во имя жертвы двух душ непорочных, За смертный подвиг великой любви!..» Всё смолкло сразу. Утишилась лава, Приникло пламя, смирилась вода… Ночного неба алмазная слава Раскрылась тихо, тревоги чужда. И в древнем сонме созвездий сочтенных Горела, в блеске двух нимбов сплетенных, Единым светом двойная звезда. Она мерцала так радостно-ново, Как чистый трепет двух любящих тел… Но, точно гневом последним, сурово Прошло над миром Предвечное Слово, Как будто гром над землей прогремел, Могучий, страшный и слышный повсюду: «Я был, я есмь, я вовеки пребуду, Един бессмертен и целостно-цел!» Свершилось!.. Грех мой на вечной скрижали! А звезды гасли, и тихие дали Встречали утро: уже янтари У врат востока несмело дрожали… «Прощайте, дети любви и печали, До новой, общей, бессменной зари!..»

11 ноября 1935 года

ПОЯСНЕНИЕ СЛОВ И ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА

ПОСВЯЩЕНИЕ

1 (стр. 211). Кромлех — особый вид мегалитических памятников (Бретань, Англия). Кромлех состоит из огромных неотесанных камней, поставленных вертикально (так наз. менгиров), образующих один или несколько концентрических кругов, опоясывающих площадку, в середине которой иногда помещен подобный же столп более крупных размеров. Ввиду необыкновенной монументальности сооружений, предполагают; что кромлехи имели религиозное значение.

I. ЧАРЫ АТЛАНТИДЫ

1 (стр. 213). Платон, прославленный греческий философ (427–347 ДО Р.Х.).

2 (стр. 213). В сочинениях Платона сведениям об Атлантиде и об уничтожении ее гневом богов посвящены два диалога: «Критий» и «Тимей».

3 (стр. 213). Потомки Атласа — жители Атлантиды, Атланты.

4 (стр. 213). В культурах Египта в Африке и Майев в Америке.

5 (стр. 214). По указанию некоторых исследователей, кро-маньоны, жившие в Европе в районе Бискайского залива, были иммигранты с Атлантиды. (Lewis Spence: “The Problem of Atlantis”; chapter V: the Evidence from Pre-History. (Pages 57–72.) London. 1924.)

6 (стр. 214). Ассирийский царь Саргон (721–704 до Р.Х.). Его дворец в Харсабаде (Дур-Саррукин в истоках Тигра) был построен на огромной искусственной террасе, существующей до сих пор. На ней находится полуразрушенный пирамидальный храм (зиггурат), из семи ярусов которого сохранились четыре.

7 (стр. 214). Папуас, в распространенном значении, австралийский абориген одной из темнокожих рас Океании: меланезийцев, негритосов и собственно папуасов, а также и black fellows, которых различно причисляют к меланезийцам, дравидам и неграм. У black fellows, так же, как у африканских бушменов и у некоторых индейских племен Америки, до сих пор сохранился обычай отрубать при погребении родственников один сустав пальца, в виде жертвы, предохраняющей от смерти. Между тем, в пещерах, служивших местами погребения кро-маньонов, на стенах обнаружены очертания человеческих рук, которые, видимо, клались на камень и оттенялись кругом окрашенною землей; при этом, в таких отпечатках часто наблюдается отсутствие одного или двух суставов на пальцах левой руки. (Lewis Spence: “The Problem of Atlantis”, page 59.)

8 (стр. 214). Атон или Атен (Атем, Тем, Атму) — египетский солнечный бог, культ которого с незапамятных времен чтился в гор. Гелиополисе (Ану), где был его храм. В ранний династический период, в Нижнем Египте развилось почитание другого солнечного бога — Ра, культ которого не египетского, а азиатского происхождения, и настолько сходный с культом вавилонского бога Мардука, что допустимо предположение о возникновении обоих культов из одного источника. Позднее Фараон Аменхотеп IV, предшественник Тутанкамена, пытался утвердить в Египте единобожие, восстановил Атона в качестве единого бога, бога солнца, «Живущего в Диске». (Sir Ernest A. Wallis Budge: “Tutankhamen.” New York, 1923.)

9 (стр. 214). Веды — древнейшая индусская религиозная литература, объединяющая свыше ста книг (1500–1000 до Р.Х.).

10 (стр. 214). Виаса-легендарный индусский мудрец, почитающийся или творцом, или собирателем значительной части санскритской литературы. По преданию, ему принадлежит редакция Ведических гимнов и авторство Махабхараты; имя его связывается также с Пуранами, с Брахма-Сутрой и многими другими творениями. Однако приписываемые Виасе произведения столь многочисленны и столь разнообразны по времени их написания, что его нельзя признать за индивидуального творца, но надо рассматривать как имя, символизирующее, должно быть, ту литературную деятельность, которая внесла порядок в разнородную массу санскритской письменности; тем более, что самое слово Vyasa значит «собирание». (The New International Encyclopedia. Second Edition. 1916. Vol. ХХШ, page 2532.)

11 (стр. 214). Знаменитый оракул в Дельфах, на горе Парнасе, первоначально был оракулом Геи — Земли, у которой был впоследствии отнят Аполлоном. Таким образом, молчание оракула Парнаса как голоса матери-земли и противопоставляемое ему молчание древних пророков, провозвестников воли Неба, указывают на то, что и Небо, и Земля хранят тайну Атлантиды.

12 (стр. 214). Странник из Галикарнаса — отец истории, Геродот (4847-425 до Р.Х.), по преданию, родившийся в этом древнем городе Малой Азии. В описании своего путешествия Геродот рассказывает, что в Африке, по соседству с Атласским хребтом, он посетил Атлантов. Но в настоящее время это упоминание не является противоречием рассказу Платона об Атлантиде; ибо современные исследования допускают, что иберийская раса была Атлантского происхождения. Напр. Lewis Spence в своей книге “The Problem of Atlantis” приводит выдержку сочинения d’Arbois de Jubeinville: “Les premiers habitants de PEurope”, где автор (стр. 24 и 25) говорит, что «иберийцы были, по всей видимости, потомками тех десяти миллионов легендарных воинов, которые, согласно Феопомпу, пришли с материка, отделенного от нас океаном, и поселились в Гиперборее. Эти предки иберийцев, покинув Атлантиду, как говорят предания, за девять тысяч лет до Платона, утвердили свое владычество в западной Европе — в Италии, а в Северной Африке — до пределов Египта; они вступили также в Испанию, Галлию, Британию, Корсику и Сардинию». Люис Спенс подчеркивает, что иберийская раса в Северной Африке была связана с районом Атласа и что еще в римскую эру иберийцы были известны как Атланты. Таким образом, основываясь на словах жителей, Геродот мог ошибочно считать их страну Атлантидой, подлинная История которой в его время была забыта.

13 (стр. 214). Только несколько десятков лет спустя Платон воскресил предание об Атлантиде в том виде, как его слышал от жрецов Саиса-Солон (6397-559 до Р.Х.). Но Платон не сказал всего, что знал: «разгневавшись на развращение людей, — записал он, — и решив наказать их, бог богов Зевес собрал всех богов на совет, в лучшем чертоге неба, откуда открывался вид на весь мир, и сказал им так…» — Тут он неожиданно оборвал свой рассказ.

14 (стр. 217). Катапульта (лат.) — военный прибор для метания стрел, копий и камней.