Гибель королей

Иногда приходили с более злободневными вопросами. Кто будет править в Мерсии? Будет ли война? Нападут ли датчане и захватят ли земли саксов? Шлюхи, перья и гробница представляли собой что-то вроде сети, которой мы ловили интересную рыбу. Например, Беортсиг, чей отец платил дань Сигурду, однажды пришел в гробницу и захотел узнать, захватят ли датчане Мерсию и посадят ли на трон ручного мерсийца. В другой раз в слабо освещенный каменный тоннель, пропахший горящими благовониями, заполз Сигебрихт Сентский и стал расспрашивать о судьбе Этельволда.

– И что ты ему ответил? – спросил я у Лудды.

– То, что ты и велел, лорд, что все его надежды и мечты станут явью.

– И они осуществились в ту ночь?

– Сеффа выполнила свою роль, – без всякого выражения на лице ответил он. Сеффа была одной из светловолосых.

Этельфлед обернулась и посмотрела на девушку. Лудда, отец Катберт и три ангела жили в римском доме в Туркандене.

– Нравится мне этот дом, – как-то заявил мне отец Катберт. – Думаю, мне следовало бы жить в большом доме.

– Святой Катберт Благополучный?

– Святой Катберт Довольный, – поправил он.

– А Мехраза?

Катберт с обожанием посмотрел на нее.

– Она и в самом деле ангел, лорд.

– Вид у нее счастливый, – сказал я, и это было правдой. Я сомневался, что она хорошо понимает, о чем ее просят, но она довольно быстро осваивала английский и была довольно сообразительной. – Я мог бы найти ей богатого мужа, – поддразнил я Катберта.

– Лорд! – На его лице промелькнуло страдание, он нахмурился. – Прошу твоего разрешения, лорд, на то, чтобы взять ее в жены.

– А она этого хочет?

Он хихикнул, по-настоящему хихикнул, а затем кивнул.

– Да, лорд.

– Тогда она не так умна, как кажется, – усмехнулся я. – Но сначала нужно закончить здесь. А если она забеременеет, я замурую тебя в этой гробнице, и будешь лежать с остальными костями.

Гробница выполняла именно ту функцию, на которую я и рассчитывал. Заданные вопросы показывали нам, что у людей на уме. Так, тревога Сигебрихта насчет судьбы Этельволда подтвердила, что он не отказался от надежды стать королем Сента в том случае, если Этельволду удастся скинуть с трона Эдуарда. Другая задача ангелов состояла в том, чтобы бороться с порожденными предсказаниями Эльфаделль слухами о том, что датчане будут главенствовать по всей Британии. Раньше эти слухи приводили в уныние людей как в Мерсии, так и в Уэссексе, но сейчас, после получения совершенно иного пророчества о том, что победу одержат саксы, они, я точно знал, воодушевлялись, а датчане приходили в бешенство. Именно этого я и добивался. Я хотел нанести им поражение.

Я предполагал, что однажды, через много лет после моей смерти, у датчан найдется вождь, который сможет объединить их, и тогда мир охватит огонь пожаров, и залы Вальхаллы наполнятся пирующими мертвыми, но пока я жив, и любим, и сражаюсь с датчанами, они будут оставаться разобщенными и ссориться друг с другом. Священник моей нынешней жены, полнейший идиот, утверждает, что это потому, что бог посеял между ними рознь, однако я всегда считал, что дело в упрямстве датчан, в их гордыне и тяге к независимости, в их нежелании преклонить колена перед кем-то одним, тем, у кого на голове корона. Они следуют только за тем, у кого есть меч, но стоит ему потерпеть неудачу, и они сбегают в поисках нового предводителя. Так и получается, что их армии собираются, распадаются и собираются вновь. Я знал датчан, которым почти удавалось удержать мощную армию и подвести ее к полной победе. Это Убба, Гутрум, даже Хестен. Все они предпринимали такие попытки, но в конечном итоге все заканчивалось неудачей. Датчане не сражаются за идею или за страну, они не гибнут за убеждения. Они сражаются только за самих себя, и когда терпят поражение, их армии исчезают, а люди идут искать другого лорда, который приведет их к серебру, женщинам и землям.

Мои ангелы были той самой приманкой, с помощью которой я хотел убедить людей, что слава создается в бою.

– А кто-нибудь из датчан приходил к гробнице? – спросил я у Лудды.

– Двое, лорд, – ответил тот, – и оба купцы.

– И что ты им сказал?

Лудда поколебался, посмотрел на Этельфлед и перевел взгляд на меня.

– Я сказал им то, что ты мне велел, лорд.

– Вот как?

Он кивнул и перекрестился.

– Я сказал им, что ты умрешь, лорд, и что один датчанин прославится тем, что сразит Утреда Беббанбургского.

Этельфлед тихо охнула, а затем, как и Лудда, перекрестилась.

– Что ты им сказал? – спросила она.

– То, что мне велел сказать лорд Утред, леди, – ответил тот.

– Ты искушаешь судьбу, – покачала головой Этельфлед, глядя на меня.

– Я хочу, чтобы сюда пришли датчане, – объяснил я, – и мне нужно забросить наживку.

А все потому, что Плегмунд ошибается, и Этельхельм ошибается, и Эдуард ошибается. Мир – это замечательная штука, но мир мы получим только тогда, когда наши враги будут бояться затеять войну. Датчане сидят тихо вовсе не потому, что христианский бог угомонил их, а потому, что они заняты другими вещами. Эдуард хочет думать, будто они отказались от мечты завоевать Уэссекс, но я-то знаю, что они обязательно придут. И Этельволд не отказался от своей мечты. Он тоже придет, и с ним придут дикие орды датчан, вооруженных мечами и копьями. И я хочу, чтобы они пришли. Я хочу с ними разделаться. Я хочу стать разящим мечом саксов.

А они все не приходили.

Я так и не понял, почему датчанам понадобилось столько времени, чтобы воспользоваться теми преимуществами, что им давала смерть Альфреда. Наверное, если бы Этельволд оказался вдохновенным и сильным лидером, а не жалкой тряпкой, они пришли бы раньше, но они так долго выжидали, что весь Уэссекс поверил: их бог услышал молитвы и сделал датчан миролюбивыми. А тем временем мои ангелы пели две песни, одну для саксов, другую для датчан, и это привело к определенному результату. Появилось множество датчан, которые жаждали прибить мой череп на фронтоне своего дома.

Однако они все еще сомневались.

Архиепископ Плегмунд торжествовал. Через два года после коронации Эдуарда меня вызвали в Уинтансестер, и мне пришлось выслушать проповедь в новой огромной церкви. Плегмунд, суровый и неистовый, заявил, что Господь одержал победу там, где потерпели неудачу мечи человечества.

– Еще немного, – вещал он, – и мы увидим рассвет царства Христова.

Я запомнил тот приезд в Уинтансестер, потому что тогда я в последний раз виделся с Элсвит, вдовой Альфреда. Она собиралась уйти в монастырь, причем приняла это решение под давлением, как я слышал, Плегмунда. Об этом мне сообщил Оффа.

– Она поддерживает архиепископа, – рассказывал он, – но он ее не выносит! Она извела его.

– Мне жаль монашек, – сказал я.

– О, они у нее еще попрыгают! – со смешком произнес Оффа. Он состарился. Прежние собаки все еще были при нем, а новых он так и не выдрессировал. – Они мои друзья, – сказал он, почесывая за ушами одного из терьеров, – и мы старимся вместе. – Мы с ним сидели в «Двух журавлях». – Меня мучают боли, лорд, – добавил он.

– Сочувствую.

– Господь скоро приберет меня, – сказал он, и в этом он оказался прав.

– Ты путешествовал этим летом?

– Да, – ответил он, – хотя пришлось нелегко. Я побывал на севере, потом на востоке. Сейчас я иду домой.

Я выложил на стол деньги.

– Расскажи, что творится на свете.

– Они собираются атаковать.

– Я знаю.

– Ярл Сигурд выздоровел, – продолжал Оффа, – и через море идут корабли.

– Корабли всегда идут через море, – усмехнулся я.

– Сигурд распустил слух, что здесь есть земля, которой можно овладеть.

– Уэссекс.