Гильфердинг А

В это время случилось происшествие, которое не могло не казаться нашим проповедникам знаменательным и чудесным. Неподалеку от города, в одной деревне жила богатая и знатная вдова, окруженная многочисленной семьею и деятельно правившая домом своим. Муж ее при жизни имел свою собственную стражу в тридцать лошадей со всадниками, а это казалось в той стране чем-то очень значительным: силу и могущество знати и воевод там определяли количеством или числом лошадей, говоря: "силен, могуч или богат тот или иной: он может держать столько, или столько-то коней"; узнав число лошадей всякий разумел число воинов, ибо каждый воин имел только по одному коню; а кони земли той были велики и сильны; каждый воин сражался без щитоносца, носил плащ и щит и довольно ловко и бодро выполнял свои военные обязанности. Только князья и воеводы имели одного или двух слуг. Вдова столь знатного человека с презрением относилась к христианству, она говорила, что поклоняется отеческим богам и ни за что не обратятся в новую суету от старых преданий своих отцов. Случилось так, что в один воскресный день, во время жатвы, народ собирался в церковь; вдова же не пустила слуг своих и приказала им идти на жатву: "глядите, говорила она, какие сокровища и богатства даровали нам наши боги, их щедротами обильны мы всяким добром, славою и всем другим; потому отказывать в почитании им - преступление немаловажное". Хозяйка сама отправилась со слугами на поле: она хотела дать им личный пример и рассеять их ложный страх нарушения христианского праздника; но - так рассказывала молва - лишь только рука ее взялась за серп, как вдова внезапно поражена была неожиданным ударом. Весть о происшествии быстро распространилась и, объясненная в христианском смысле, оказала свое действие: слуги умершей немедленно пришли в церковь и просили крещения, верующие еще более укрепились в вере, остаток неверующих устремился к ней.

Получив от князя послов и проводников, а именно знатных граждан Домислава с сыном, Оттон, в начале августа, отправился по озерам и морским заливам к городу Волыну. Город этот был велик и крепок, а жители его жестоки и варварского нрава. Когда проповедники уже приближались к городу, проводники их начали медлить и тихо, с боязнью переговариваться между собою. Оттон заметил это и спросил о причине. Они отвечали, что боятся за него и его приближенных. "Волынцы, говорили они, всегда отличались жестокостью и необузданным нравом; лучше будет, если тебе угодно, переждать на берегу до наступления ночи; войдя же теперь открыто в город - мы возбудим против нас толпу народа". Совет представлялся благоразумным: по некоторым городам князь имел свое особое жилище и двор со строениями; и был такой закон: кто, преследуемый врагом, скроется в это пристанище, тот пользуется правом неприкосновенного убежища, остается там невредим и безопасен. Проникнув под покровом ночи в княжье место и будучи в безопасности, проповедники, по мнению проводников, могли более успеть в своем деле, постепенно входя в сближение с гражданами и сообщая им цель своего прихода. Совет был принят, и ночью миссия перешла в жилище князя. Наутро пришельцев увидели жители; они приходили и уходили, снова являлись, разглядывали странников, спрашивали - откуда они, зачем пришли, и друг другу сообщали о происшедшем. Скоро бешенство овладело толпою: вооруженная топорами, мечами и другим оружием, она, без всякого уважения к месту, ворвалась на княжий двор и прямо угрожала проповедникам смертью, если они немедленно не оставят своего убежища и самого города. На княжьем дворе стояло очень прочное здание, сложенное из огромных бревен и досок и называвшееся ступою или пиралем, сюда путники снесли с корабля и скрыли все ценное: бумаги епископа, свои пожитки, священные вещи, деньги и другие драгоценности; сюда, в страхе перед раздраженным народом, скрылись теперь епископ и прочие клерики; Сефрид же, страдавший сильной лихорадкой, лежал в другом доме; услышав шум и неистовые крики, он собрался с силами, стал на ноги и с порога увидел двор, полный народа, вооруженного копьями и другим оружием. Толпа буйствовала и требовала их выйти. Проповедники медлили, как бы надеясь, что волнение утихнет, но оно росло и, наконец, перешло в яростное нападение; толпа бросилась на ступу и начала рубить и крушить кровлю и стены. Странники пришли в ужас, и только епископ мужественно радовался предстоявшему во Христе мученичеству. Когда Павликий и послы увидели, что оставаться там становилось все более и более опасно, они бросились к народу, требуя молчания. Толпа несколько утихла, и послы сказали, что если они не хотят уважить княжьего места, пусть, по крайней мере, позволят им мирно уйти из города; за что и откуда такое ожесточение против них? "Мы пришли предать смерти, отвечал народ, лживого епископа и других христиан, которые оскорбляют наших богов; но если вы хотите спасти его - вот дорога, идите и уведите его поскорее из города". Улицы Волына были болотисты и грязны, по ним проходили мосты и везде положены были доски от грязи. Павликий взял епископа за руку и повел вперед, скромно убеждая следовать, как можно скорее. Так, не без затруднения, прошли проповедники через толпу от княжьего двора до помоста, но здесь один из варваров, человек сильный, метнул издали огромное копье, стараясь поразить епископа в голову. Оттон отклонился, и копье угодило ему в плечо; когда же варвар повторил свой удар, а другой также издали бросил в него копьем, епископ упал с помоста в грязь на руки проводников своих, Павликия и свящ. Гильтана. Мужественный Павликий не оставил Оттона; не смотря на грозные копья, он сошел с помоста по колено в грязь и поднял поверженного епископа, принимая на себя многие удары. Другие священники и клерики, защищавшие своего патрона, также подверглись многим ударам палками и копьями. С великим трудом пришельцы оправились и, достигнув снова помоста, продолжали свой путь из города, горожане оставили их, усмиренные более разумными. Перейдя через озеро [Дивенское], Оттон и его спутники разобрали за собою мост, чтобы помешать новому нападению, и отдохнули на поле между овинами и житницами. За озером, которое окружало город, проповедники оставались целых семь дней; они все ожидали, что, может быть, горожане одумаются и переменят свои мысли. В продолжение этого времени некоторые из них часто ходили в город, а также и "лучшие люди" Волына приходили к Оттону, извиняясь за происшедшее и перекладывая всю вину на глупых и низких людей из народа. Епископ беседовал с ними о христианской религии, напомнил им имя и могущество князя польского, говорил, сколь худо может быть им, когда он узнает об оскорблении, нанесенном его миссионерам, указывал на обращение в христианство, как на средство отклонить грозу. "Лучшие люди" приняли совет и, возвратясь в город, обстоятельно обсуждали дело; наконец решили: поступить так, как поступят штетинцы; ибо огромный и знаменитый город Штетин считался матерью всех городов поморской земли, и Волыну негоже принять новую религию прежде, чем она будет признана авторитетом Штетина.

В числе граждан Волына был некто Недамир, человек богатый и авторитетный; тайный христианин - он вместе с сыном часто посещал Оттона и оказывал ему всякое внимание и защиту. Когда епископ, узнав о решении волынцев, хотел немедленно отправиться в Штетин, Недамир не только предложил к его услугам три ладьи с припасами, но и сам с сыном взялся быть проводником его. Штетин, как замечено выше, был главным городом всех городов поморской земли, в нем заключалось три высоких холма, был также и особый княжий двор.

Под руководством Недамира и его сына проповедники прибыли в город ночью; Оттон поместился в жилище князя, а Недамир, опасаясь возбудить против себя неудовольствие штетинцев, в тишине отплыл домой. Поутру Павликий и послы отправились к старшинам и объявили им, что от князей прибыл епископ для проповеди Евангелия, советовали и побуждали принять его. Старшины отвечали отказом: они не желали оставлять законы отцов своих и были довольны религией, какую имели. "У христиан, говорили они, есть воры и разбойники, им отсекают ноги, выкалывают глаза; всевозможные преступления и наказания совершает христианин над христианином; пусть минует нас такая религия". На этом ответе стояли и прочие. Проповедники провели там более двух месяцев, но почти ничего не достигли. Озабоченные долгим и бесполезным пребыванием в Штетине, послы пришли к мысли спросить князя польского, велит он оставаться там или идти назад, что думает он об упорстве Волына и Штетина? Граждане не без боязни узнали о намерении пришельцев, но все же просили отправить послов, говоря, что с ними пойдут и их люди; если князь дарует им прочный мир и облегчение дани, если послы утвердят это обоюдным письменным условием, то они охотно согласятся принять христианские законы. Послы с Павликием отправились. Оттон, между тем, все заботился о своем деле: он устроил дважды в неделю, в торговые дни, когда народ сходился сюда со всей волости, церковные ходы с крестом по рынку и при этом проповедовал.

Сельский народ, в своей простоте, привлеченный новизной дела, оставлял свои занятия и охотно слушал епископа, хотя и не решался уверовать; в определенные дни он сходился на рынок более ради этого зрелища, а не для торга.

Счастливое обстоятельство помогло Оттону. Одним из знаменитейших граждан Штетина был Домислав, человек высокого ума, богатый и знатного происхождения, он пользовался таким почетом, что даже сам князь Поморья Вартислав ничего не предпринимал без его совета и согласия. Воля Домислава направляла как общественные, так и частные предприятия, и не только большая часть Штетина была полна его родными и ближними, но и в окрестных местностях родственные связи его были столь обширны, что едва ли кто мог противиться ему. Оттон видел, что если ему удастся обратить к христианству Домислава и его родственников, - весь народ последует их примеру; но человек этот был твердого характера и сверх того - находился в отлучке. Домислав имел двух юных сыновей, которые часто посещали епископа и с любопытством расспрашивали о христианстве; Оттон заметил и воспользовался этим: своим приветливым обхождением, своими рассказами он так привлек юношей, что они объявили желание креститься. Мать их, женщина уважаемая и значительная в городе, узнала об этом тогда, когда они были уже христианами; она поспешила к епископу и вместо горьких упреков, благословляла дело его: она была христианка, в юности ее разбойнически похитили из христианской страны и, как женщину благородного происхождения и красивую, отдали в жены богатому и знатному язычнику Домиславу. Пример подействовал: скоро епископ крестил не только домочадцев Домислава, но и родных и соседей, мужей, женщин и детей. Своим духовным первенцам Оттон подарил богатые одежды, которые велел тогда же вышить золотом, золотые пояса и красивую обувь. Это обстоятельство имело важные последствия; дети показывали подарки своим сверстникам, хвалили Оттона и тем привлекли к христианству много других. Недоверие граждан к епископу начало исчезать; многие из них, видя, как он выкупал пленных, истлевавших в цепях и на палях, принимали его даже за видимое божество. Домислав скоро узнал об обращении жены и детей: оскорбленный, быть может, тем, что все произошло без его ведома и согласия, он даже заболел и угрожал Оттону изгнанием; когда же, возвратившись, увидел, сколь много соседей и сограждан обратились к христианству, сам последовал за ними.

В ту пору возвратились Павликий с посланниками, они принесли с собою письменной договор и послание Болеслава к поморскому народу вообще и штетинцам в особенности. Князь обещал прочный мир и долгую дружбу, если они примут христианство, в противном случае грозил гибелью, пожаром и вечною враждой; он укорял их за недостойное обращение с Оттоном и говорил, что только уступая совету и просьбам его и посланников, ради скорейшего принятия христианства, он решился следующим образом облегчить тяжесть служебной повинности и трибута: "Вся поморская земля должна ежегодно платить польскому князю, кто бы он ни был, только триста марок серебра ходячего веса. В случае, если князю предстоит война, поморяне помогают ему так: девять человек достаточно снаряжают в поход десятого оружием и деньгами и во время его отсутствия верно пекутся о доме его. Соблюдая все это и следуя христианству - заключал князь, - поморяне будут иметь наше рукобитье на прочный мир, и радость вечной жизни и во всех обстоятельствах защиту поляков, как друзей и союзников". Собралось вече, и перед народом и старшинами прочтено было послание Болеслава, все радовались, конечно, гораздо более, чем в то время, когда были покорены при Накле; оставив всякое противоречие, все решились принять христианство.

В городе Штетине находились четыре здания, называемые континами<$FУ Гильфердинга кутинами. Прим. ред.>. Одна из них, главнейшая, была построена с удивительной отделкой и искусством: внутри и снаружи по стенам ее находились резные изображения людей, птиц и зверей, представленные столь естественно и верно, что, казалось, они дышат и живут; но что редко встречается - краски наружных изображений отличались особою прочностью; ни снег, ни дождь не могли потемнить или смыть их: таково было искусство живописцев! В это здание, по старому обычаю предков, приносилась законом определенная десятина награбленных богатств, оружия врагов и всякой добычи, приобретенной в морских или сухопутных боях; здесь сберегались золотые и серебряные сосуды и чаши, которые в праздничные дни выносились как будто из святилища; и знатные и сильные люди гадали, пировали и пили из них. В честь богов в главной контине сохранялись также огромные рога туров, украшенные позолотой и драгоценными каменьями и пригодные для питья, рога, приспособленные к музыке, кинжалы, ножи и всякая драгоценная утварь, редкая и прекрасная на вид. Три другие контины были менее значимы и менее украшены: внутри их кругом расставлены были скамьи и столы, потому что тут происходили совещания и сходки граждан: в определенные дни и часы они собирались сюда затем, чтобы пить, играть или рассуждать о своих делах.

Немедленно по прочтении послания Болеслава, Оттон с деревянного возвышения обратился к народу с проповедью: он убеждал поспешить с принятием христианской религии, отказаться от глухих и немых истуканов, разрушить святилища, уничтожить изображения, нетерпимые истинным Богом. Народ, однако, все еще страшился богов своих, обитавших в храмах и идолах; необходим был разительный, убеждающий пример их бессилия, чтобы подвигнуть его к уничтожению прежней святыни. Видя это, Оттон сам решился положить начало спасительному делу: вооружившись топорами и крючьями, он и его приближенные стали разорять контины и храмы. Граждане стояли и ждали, что сделают боги в свою защиту; не замечая никакого противодействия, они, наконец, усомнились в их могуществе и бросились разрушать и грабить свои святилища, унося строительный материал их на домашнее употребление. Так очень скоро разрушены были все четыре контины. Народ определил отдать проповедникам все сокровища, хранившиеся в главной контине, но Оттон отстранил предложение и велел разделить их между собою. В Штетине стоял идол с тремя головами на одном теле и назывался Триглавом; уничтожив туловище, епископ взял и унес с собою три смежные головы, как бы в знак победы; впоследствии он переслал их в Рим, представляя папе и всей Церкви видимый памятник трудов своих. Был также в Штетине огромный густолиственный дуб, под ним протекал приятный источник; простой народ почитал дерево священным и оказывал ему большое чествование, полагая, что здесь обитает какое-то божество. Когда епископ хотел срубить дуб, народ просил оставить его, обещая впредь не соединять с этим местом и деревом никакого религиозного поклонения, а пользоваться ими ради простого удовольствия. В числе важных предметов язычества штетинцев, на которые Оттон обратил внимание, был огромный вороной конь, очень тучный и быстрый, он считался столь священным, что никто не осмеливался сесть на него; круглый год он стоял без всякого употребления, смотрел же за ним внимательно один из четырех храмовых жрецов. Когда граждане намеревались отправиться в поход против врага, или за добычею, то имели обычай предузнавать исход предприятия посредством этого коня следующим образом: раскладывали на земле девять копий на расстоянии локтя одно от другого, затем, оседлав и взнуздав коня, жрец-смотритель брал его под уздцы и проводил три или четыре раза взад и вперед через лежащие копья. Если конь свободно проходил, не задевая ногою копий или не разбрасывая их, то предвещалась удача и народ шел с уверенностью на предприятие; в противном случае спокойно оставался дома. Оттон, не без сильного противодействия со стороны некоторых, устранил этот род гадания, а равно и метание деревянных жребиев, посредством которых производились предвещания об удаче морских битв или грабежа; во избежание соблазна он велел продать вещего коня в чужую землю, уверяя при этом, что он более годится для упряжи, чем для предвещаний. Епископ убеждал народ уважать христиан, как братьев, не убивать, не продавать и не мучить их в плену, не тревожить и не грабить границ их, но дружески относиться к ним; женщинам же он запрещал жестокий обычай умерщвления новорожденных девочек, ибо там до того времени было в обычае, если какая женщина рождала много девочек, то, ни во что вменяя убийство, некоторых из них убивали, чтобы удобнее присматривать и заботиться о других.

Очистив город от язычества и устранив обычай многоженства, епископ объяснял народу по деревням и городским площадям истины и догматы христианства, и новая религия везде принималась беспрекословно: в огромном городе, где считалось девятьсот отцов семейства без жен, детей и прочей толпы - не нашлось ни одного, кто, после общего согласия, воспротивился бы истине Евангелия; недоволен был только жрец-блюститель известного священного коня, всячески старавшийся противодействовать Оттону, но он вскоре умер, и смерть его, к пользе дела, объяснили наказанием божьим. Обряд крещения горожан и приходившего деревенского народа исполнился установленным порядком; затем Оттон построил и освятил две церкви, одна (во имя св. Адальберта) стояла среди торгового места, на холме Триглава; другая (во имя св. Петра) - на площади перед входом в город. Епископ снабдил их всем необходимым для служения и оставил одного из своих спутников священником.

Между тем, волынцы узнали об успехе Оттоновой проповеди в Штетине: они тайно посылали сюда осторожных и разумных разведчиков, которые наблюдали за действиями проповедников. Не найдя в них никакого обмана и хитрости и видя общее обращение штетинцев в христианство, посланные возвратились в Волын, передали обо всем своим согражданам и превозносили превосходства новой религии. Возбужденные этим, волынцы отправили к Оттону почетных послов и призывали его к себе, говоря: "Мы не смели нарушить закона отцов и предков наших без согласия больших людей, которые находятся в метрополии нашей Штетине, но после того, как твой Бог покорил через тебя наших старейшин, мы, оставив всякое противоречие, готовы слушать твои наставления и принять учение спасения". Оттон и сам не забыл прежнего решения волынцев: по обращении Штетина он хотел немедленно поспешить к ним; но его просили прежде посетить две крепости, Градец и Любин, которые находились недалеко от Штетина и принадлежали к ее погосту. Окрестив жителей этих крепостей, освятив алтарь и назначив священника, Оттон со спутниками спустились Одрою к морю и прибыли по благоприятному ветру к Волыну. На этот раз волынцы дружелюбно приняли проповедников: не только город, но и вся область приняла христианство, и таково было множество приходившего народа, мужей, жен и детей, что в два месяца неустанного труда Оттон с сотрудниками едва успели исполнить таинство крещения. Дело не обошлось, однако, без противодействия со стороны главных хранителей язычества, жрецов: не имея силы вести открытую борьбу, они тайно старались возбудить ненависть против епископа и погубить его. По разорении языческих святилищ и уничтожении идолов, жрецы скрыли золотое изображение особенно чтимого ими Триглава, унесли его из области и отдали на хранение какой-то вдове, проживавшей в небольшой деревне, где почти невозможно было обнаружить его. Вдова берегла истукан, как зеницу ока: она, обернув покрывалом, спрятала его в дуплистом пне огромного дерева, так что нельзя было даже и видеть его. В пне оставалось только небольшое отверстие, куда влагалась жертва, и в дом вдовы приходили для совершения языческих обрядов. Оттон проведал об этом и, боясь, чтобы идол не привлек снова к язычеству грубого и неокрепшего в вере народа, обдумывал способ, каким можно было бы добыть святыню язычников. Он видел, что прямым путем этого нельзя достигнуть: жрецы, узнав о его намерении, постараются укрыть идол в более скрытое место, потому он решился тайно отправить к вдове одного из своих спутников " Германа, человека разумного и знавшего язык туземцев. Посланник должен был идти переодетый в народную одежду, как будто для принесения жертвы Триглаву. Герман купил себе шапку и плащ, какие носили туземцы, и не без затруднений и опасностей отыскал известную вдову; он уверял ее, что спасся от морского крушения помощью призванного Триглава и хочет теперь принести ему благодарственную жертву. Женщина указала пришельцу здание, где стоял пень, в котором скрывался идол и научила его, куда нужно было вложить жертву. Герман поспешно вошел в здание, бросил в отверстие пня драхму серебра, чтобы по звуку металла могли думать, что он приносит жертву и быстро вытащил назад брошенные деньги. Он внимательно рассматривал предметы, думая, как бы исполнить данное поручение; идол Триглава так тщательно и плотно был прикреплен к дереву, что не было возможности не только отделить, но даже и двинуть его; но на стене висело седло Триглава, очень ветхое и негодное ни к какому употреблению. Герман оторвал его от стены и ночью унес с собою к епископу, как доказательство своих усилий овладеть истуканом Триглава. Оттон отказался от дальнейших попыток: он опасался, что туземцы объяснят его стремления жаждой золота, потому удовольствовался тем, что, собрав знатных и старейших, взял с них клятву оставить почитание Триглава, сокрушить истукан, а все золото употребить на выкуп пленных.

Когда Оттон еще был в Волыне, возвратились в город многие из волынцев, ходившие по торговым делам за море: они также не оказали противодействия христианству и были немедленно крещены. В Волыне епископ построил две церкви; одна - в честь св. Адальберта и Вячеслава, особенно уважаемых туземцами, стояла в самом городе, на месте, где прежде происходило языческое богослужение; другая - в честь св. Петра за городом на обширном и приятном поле. Так как Волын был центром Поморья и жители его отличались энергией и упорством, то князь Вартислав и правители земли определили быть в нем главному местопребыванию епископа: они надеялись, что постоянное присутствие наставника смягчит нравы грубого народа и удержит его от возврата к языческой жизни.