Гилгул

— Но, — прервал страстную речь профессора Саша, — лично вы подозреваете, что он — лжец.

— Естественно, — фыркнул профессор. — Разумеется. Двух мнений тут быть не может! Загвоздка в том, что это невозможно доказать. Вот если бы он начал излагать одну из уже существующих версий гибели Цезаря, я бы сразу сказал вам, из какой книги взят тот или иной кусок, кто автор данной версии и в чем она ошибочна. Но он слишком умен, этот ваш Потрошитель. Слишком. Он не пользуется чужими версиями, а создает собственные, абсолютно непохожие ни на одну из ранее существовавших.

— Его рассказ мог бы оказаться правдой?

— Ну, если отмести труды целой плеяды гениальнейших историков прошлого, — вздохнул профессор, — мог бы. Саша оглянулся. Юля стояла в метре от них, слушая разговор, но не вмешиваясь.

— Что? — спросил старик. — Что-то не так?

— Скажите, — Саша наклонился к самому уху профессора, — это очень важно и, клянусь, останется между нами… Он сказал правду? Относительно блондинки, которую вы уговаривали сделать аборт? Профессор отшатнулся. Щеки его стали пунцового оттенка.

— Милостивый государь, — сдавленно выдохнул он. — За кого вы меня принимаете? Спросите любого в нашем институте, и вам скажут, что я никогда — слышите, никогда! — не имел интрижек со студентками! Хотя среди них встречались премиленькие! Никогда! Он нажал кнопку вызова лифта.

— Профессор, извините, — попросил Саша. — Я всего лишь хотел удостовериться…

— Надо иметь хотя бы элементарное чувство такта, — ледяным тоном ответил старик.

— Вы просто представить себе не можете, насколько это для меня важно, — вздохнул Саша. — От того, лжет он или говорит правду, зависит… жизнь человека.

— Ваш подопечный — лжец. — Профессор даже не повернул головы. Так и стоял, уставившись в пластиковую обшивку лифтовой створки. — Уясните это сами и передайте своему человеку! Умный, страшный и очень опасный лжец!

— Умный, страшный, опасный, — повторил Саша. Створки раскатились, и профессор вошел в кабину. Буркнул:

— Желаю всего наилучшего.

— До свидания, профессор. Когда створки захлопнулись, отрезав их друг от друга, Юля подошла к Саше. Она встала у него за спиной и сказала негромко:

— Я могу вас понять.

— Что? — Саша обернулся. — В каком смысле?

— В какой-то момент мне показалось, что этот человек… Потрошитель… абсолютно искренен.

— Мне это кажется гораздо чаще, — упавшим голосом ответил Саша. Если бы девушка сейчас сказала то же, что и профессор, ему стало бы гораздо легче. Но ведь историк признал, что не может опровергнуть рассказ Потрошителя и что рассказ этот мог бы оказаться правдой… Саша вдруг понял, что Юля что-то сказала, а он пропустил сказанное мимо ушей.

— Простите, Юля, вы что-то сказали?..

— Я сказала, что насчет блондинки ваш Потрошитель все-таки ошибся.

— Откуда вы знаете?

— Кое-кто из девчонок пытался «подъехать» к нему на экзамене. Но профессора выводят из себя даже игривые взгляды, не говоря уж о чем-то большем. — Девушка улыбнулась. — Он требует снимать макияж перед его лекциями. Представляете? Саша тоже улыбнулся:

— И что же? Снимаете?

— А куда денешься? — Юля дернула плечом. — Если нет желания слушать лекцию в коридоре — приходится снимать. А без полного конспекта лекций профессор до экзамена не допускает. И потом… знаете, если кому-то благоволят, это чувствуется. Оценки «натягивают», с ответами помогают, ну и прочее. А у профессора любимчиков нет и никогда не было. Это известно всему институту. — Она засмеялась. — Потому-то и экзамены стараются сдавать кому-нибудь другому. У профессора каждый вопрос по билету — расстрел на месте.

— Даже так? — усмехнулся Саша. Настроение у него немного улучшилось.

— Представьте себе, — подтвердила девушка. Она оглянулась. — А почему мы стоим? У вас еще какие-то дела здесь?

— Нет, — покачал головой Саша. — У меня никаких дел больше нет. — И, припомнив слова известного мультипликационного персонажа, добавил: — До пятницы я совершенно свободен.

— Хорошо, — Юля снова засмеялась.

— Может быть, прогуляемся?.. — нерешительно предложил Саша.

— Давайте, — легко согласилась она. Они спустились на первый этаж, вышли на улицу. Небо по-прежнему скрывала низкая серая туча. «Страх» — вспомнил Саша слова Леонида Юрьевича.

15 часов 46 минут «- Рагуил, твой корпус нападет на Раббат с юга. Сделаете вид, что хотите разрушить акведук, — говорил веско Иоав, поглаживая пересекающий лицо уродливый шрам — след филистимлянского меча. — Аммонитяне понимают: те несколько колодцев, что есть в Раббате, не смогут обеспечить город водой. Они перебросят на южную стену все свободные силы. В это время ты, Авесса, — единственный глаз Иоава обратился ко второму офицеру, — скрытно подойдешь к стене с востока. Здесь равнина не освещается, и аммонитяне не заметят вас, пока вы не окажетесь под самыми стенами. Теперь ты, Урия, — он повернулся к мрачному, как сама ночь, легионеру. — Возьми сотню воинов. Когда воины отойдут от ворот, чтобы отбить атаки с востока и юга, твоя сотня штурмом возьмет незащищенную стену и откроет ворота. Два легиона будут ждать неподалеку, под прикрытием финиковой рощи. Едва вы откроете ворота, они ворвутся в город. Урия уже понял: план Иоава кажется осуществимым, но только в стадии замысла. В реальности же он обречен на провал. Аммонитяне видели, сколько воинов встало лагерем против Раббата. А два корпуса никак не спутаешь с тремя. Две манипулы воинов? И с такой силой ему придется штурмовать ворота? Да даже если на стене останется всего полтора десятка лучников, его легионеров перебьют прежде, чем они подойдут к городу на полсотни шагов. Ворота слишком хорошо освещены, а еламитяне слишком хорошие стрелки, чтобы рассчитывать на успех. Вот и наступил момент, о котором предупреждал Царь Аммонитянский Аннон и Царь Иегудейский Дэефет.

— Почему бы нам сразу не начать штурм обоими легионами? — спросил он глухо.

— Нет, — сказал Иоав. — Караульные заметят вас.

— Когда начнется штурм? — Урия знал, что спорить бесполезно. Его Господин не изменит решения.

— Сразу после второй стражи, когда аммонитяне меньше всего будут ждать этого.

— Я успею помолиться?

— Недолго, — предупредил Иоав. Урия поднялся и вышел из палатки военачальника. Иоав же через откинутый полог смотрел ему вслед. Он жалел Урию. Хеттей был отличным воином. Храбрым, смелым, послушным. Он не один раз спасал жизнь самому Иоаву. В том страшном бою с филистимлянами… если бы не меч, подставленный верным оруженосцем, Иоав лишился бы не только глаза, но и головы. И теперь он собственноручно посылает хеттея на верную гибель. Военачальник не мог поступить иначе. Как и прочие, он боялся гнева своего дяди, но… где-то в самой глубине души Иоав надеялся, что произойдет чудо. Урии удастся взять стену и открыть ворота. Тогда Иоав сможет доложить о том, что хеттей, практически без поддержки войска, взял Раббат. Может быть, Дэефет смилостивится. Суд над победителем может вызвать недовольство в войсках.

— Га-Шем, не оставь его, — прошептал он одними губами. А Урия, стоя на коленях в своем шатре и закрыв глаза, просил Господа о том, чтобы тот послал освобождение его жене, Вирсавии, которую хеттей любил больше всего на свете. Легионер не стал просить за себя. В своем будущем он уже не сомневался. Урия даже не знал, к кому обращается, и лишь в одном не усомнился ни на секунду: это был не Га-Шем. В какой-то момент ему вдруг стало легко и спокойно. Он понял, что услышан. Нет, никакого знака не было, просто Урия это почувствовал. Он поднялся, взял меч и вложил его в ножны, а затем вышел из шатра. Шатры его воинов стояли позади офицерских. К ним и направился хеттей. Его солдаты уже надевали латы и шлемы, пристегивали ножны, примеряли к руке щиты. Заметив приближающегося офицера, тысяченачальники и командиры манипул отдали приказ солдатам, и те вытянулись в строй. Урия прошел вдоль плотных, широких шеренг.

— Тысяченачальники, отойдите в сторону, — приказал он спокойно. — Я буду говорить не для вас. Ночная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием костров, позволяла ему не слишком повышать голос.

— Сразу за второй сменой начнется штурм, — медленно сказал Урия. — Силой двух манипул я должен захватить ворота Раббата после того, как аммонитяне снимут со стены свободных стражей, чтобы отразить ложные атаки с юга и востока. — Он выждал, старясь уловить настроение солдат. Строй хранил бесстрастное молчание. — Мы дрались бок о бок не в одном бою, — продолжал Урия серьезно, — и привыкли доверять друг другу. Я не стану лгать и теперь. Те две манипулы, что пойдут со мной, погибнут. Остальных, скорее всего, оставят в лагере. Те, кто хочет уйти, пусть выйдут из строя. Я вернусь через полчаса. Он ушел в темноту. Солдатам проще принимать решение, когда они не видят глаз командира. Урия не хотел принуждать ни одного из них. Смерть — это слишком серьезно. От нее не отмахнешься, как от москита. Каждый из тех, кто останется в строю, должен почувствовать, понять, даже не умом, — кто знает что-нибудь о смерти? — а душой, на что они соглашаются. Жаль, он не смог сказать им этого день назад. Избыток времени способствует принятию верных решений. Когда Урия вернулся, строй заметно поредел, но и теперь в нем осталось не меньше трех когорт. Слишком много. Четверть часа ушло на то, чтобы отобрать из полутора тысяч сотню самых верных.