Гиперпанк Безза… Книга первая

При этом как бы это качество разнообразия всё не прибывало в себе и не выставляло непомерность суждений и немыслимость требований к этому во вне, и не поражало среднестатистические и за здравие только умы тонкостью своей интеллектуальной составляющей, рассудительностью и изобретательностью на раз, два, три, суета сует вокруг и во вне их, не созидала бурление и возмущение духа, а окружающая их среда так и пребывала в своей автономии зрелости пребывания. В общем, осознание единомышления и сознание общности деструктировало все возможности для возникновения априори сумбурного мнения.

Так олдбои, с переменным успехом и очередностью в своих выразительных движениях, а именно один из них, как часть из них и только из них, а не этих, кто не из них, Антиквер, занимаясь созидательностью в себе, поглаживая жанровую бородку с блёстками и косичками на ней, задержав на мгновение своё изощрённое на принципах криптоционизма и интерпритационизма внимание на чашке, стоящей перед ним на столе, с какой-то мусси в ней, создал образ такого бытия в себе, которому присуще держать чашку кофе в руках и быть с ней на ты. И кто стал очерком его видения, тот сейчас увидел, как он может очевидно и натурально создавать новую реальность, взяв с неподдельным изяществом в свои отрихтованные специальным маникюрным инструментарием руки чашку с этим мусси.

Что, ясно для всех кто в теме, совершенно недостаточно для создания всей полноты картины погружения однореала в дисциплину одной жанровой очевидности, и Антикверу, олдбою на всю свою голову и бороду, агрегату и массажисту собственной мысли, и творцу паранойи, как одному из направлений его загадочности жизни, приходиться идти на поправки в свой образ и он оставляет в расстроенном состоянии своё олдбойство на подбородке, перенеся руку в сторону стола. Где она со всей своей собранностью протягивается до пребывающих в своём одночасье свежего существования крутоны… Мать твою! – Уже не может больше сдержать в себе, само собой, самые дикие эмоции, человек отдельно от всего этого вокруг себя выражающий и рядом с ними не сидел себя от них дистанцирующийся всем собой и видом, сидящий далеко отдельно от всех этих олдбоев и других инклюзивных качеств жизни. И так уж вышло, что ему деваться было некуда, как вначале здесь оказаться, а затем живым пока что свидетелем всего совершенства этого нового мира побыть всё там же – здесь.

А так как пока что никак не объясняется, каким сюжетным образом здесь оказался этот человек, полная противоположность всему этому миру инклюзивности и эксклюзивности, что уже говорит само за него, – он, есть такая и притом немалая вероятность, интроверт, то есть очень скрытный человек сам в себе и оттого внушающий обоснованные всем этим опасения, плюс совсем не разъясняется, что и какого хрена он здесь забыл, то придётся в его понимании отталкиваться от того, что он не может в себе скрыть.

И как прямо сейчас, по следам этой его вспыльчивой невоздержанности обнаруживается, то он так себя противопоставляет всей очевидности падения этого мира (только по его сугубо досужему мнению), что и глаза бы его всего этого усугубления реальности не видели. Вот он и снимает со своей переносицы запотевшие от его возмущения очки, и начинает их протирать платком. И с такой изрядной добросовестностью он протирает свои очки, что складывается такое впечатление, что он вместе с запотелостью хочет стереть в них все те образы внешнего мира и реальности, которые так его вывели из себя. И может сейчас, после того, как он тщательно вытрет свои очки, они приобретут для себя фантастические свойства преобразовывать мир под взгляд своего носителя, и мир вокруг предстанет не таким, каким он себя вдруг решил включать, не избежав неотвратимого, а он всё-таки возьмётся за спроецированный носителем этих очков ум, и заиграет всеми нормальными, а не социальными красками визуальности.

И вот этот человек иного порядка мышления, протерев свои очки, полузеркального на их поверхности исполнения, ещё раз осматривает их со всех сторон, и вроде как не заметив на них проблемных, испачканных участков, вздохнув, подносит к своей переносице, здесь задерживается на мгновение и чуть ли не зажмурившись, возвращает их на прежнее место. После чего он убирает руки от очков и … Не видит перед собой никакого чуда. А там, за пределами его очков, всё по прежнему идёт своим знаковым чередом и даже, как уверовалось этому человеку отступнику, раз он использует в своём лексиконе такие ветхозаветные слова и ветхо уже забытые убеждения, признанные разжигающими ненависть и отменённые культурой отмены, мир впитал в себе ещё большей тонизированной гибкости и порционного латте со сливками, как бы собой ассоциировались олдбои с гибкой житейской позицией.

И пока тот человек-отступник возился со своими очками, и как оказалось, всё без толку, –физическая реальность вслед за виртуальным миром уже практически поглощена новым сознанием прогрессивной и чипированной самой в себе мысли, где каждый объект сущего и своей выраженной через своё я субъективности, представляет собой фигуральный передатчик 5G нейронного сигнала, являясь заодно проводником мысли вселенского разума, за которым стоит мировой заговор элит, где на их основе создана глобальная сеть или система миропорядка, основной целью которой является подчинение себе всего сущего и разумного, – олдбой Антиквер, сочтя необходимым с тонизировать свой крутон, отставил чашку с мусси, как вроде, и облёк свой крутон в новую комбинацию своего выражения.

После чего много из чего возвращается им на круги своя, что также приветствуется мимо проходящим олдбоем на прожарке своего организма, и олдбой Антиквер, испытывая в себе потребность не быть неотзывчивым к своему собрату по реализации себя, посылает ему ответное лёгкое латте, с тирамису на всём своём лице и с крокенбушем в своих глазах.

И опять со стороны человека-отступника звучит в их адрес неприкрытая угроза и нотки ненависти и злости. И вновь единственное, что его не выводит на первый план удручающего и не позитивного внимания всех тех, кого он тут сам видеть терпеть не может, то это его пространственная отдалённость от всех – он сидит отдельно и замкнуто. – На х… глаза бы не смотрели! – Не сдерживается человек-отступник, вгрызаясь зубами в чашку, он надеется, что с простым кофе, а не каким-нибудь эксклюзивно названным капучино.

А это человек-отступник, сказали бы олдбои, ещё не распространял свой нетерпимый взгляд и такое же кошерное мнение на их спутниц жизни бывает в последнее время редко, что подрывчато для репутации неодрогина и не слагаемо для своего продвижения в выдающиеся инклюзивностью соображения люди, толково зовущихся через диалект смягчающего суффикса как придётся и на то оно и она настаивает, но главное разнообразно и интеллектуально подчёркнуто, без зависимости и задержке на чём-то одном, и акцентировании внимания на физической составляющей их интеллекта.

Да после такого предварения представления, теперь уж точно и не поймёшь кого, и скорей всего, чёрте что кого, сугубо опять по мнению человека-отступника, какая быть может быть речь о том, чтобы этот человек-отступник сумел в себе собраться с силами, с мыслями, и ещё чем-то там активным, и отвести свой взгляд в сторону этого представления антиподов олдбоев, слов нет простых и нецензурных, чтобы как-то выразить своё неудобство здесь нахождения при виде всего того, что себе позволили с собой сделать те, кто собой олицетворяет жизнь и её зрелость.

Вот человек-отступник и помалкивает взглядом, стараясь держаться одной крепкой позиции – никуда не лезть своим взглядом-внимания. К тому же в дверях этого заведения появился тот самый человек, кто заставил его принять своё непосредственное участие в этой картине сегодняшней реалити, как оно по мнению олдбоев вокруг есть и что так же сказал бы тот человек, кого сейчас здесь с трудом дожидался человек-отступник. А то, что у этого прибывшего только сейчас человека были столь схожие взгляды с представителями мужской части сообщества до новой поры, до времени инклюзива – олдбоев, так это потому, что так тому и быть, и он был один из них.