Гипсовый трубач

— Это всё! — тихо отозвался писодей.

— Всё? Почему вы мне постоянно врете?

— Я не вру… Откуда вы знаете?

— Похмелье обостряет интуицию. Ну!

— «Костя внезапно набросился на жену и грубо овладел ею…» — неохотно прочитал писодей и осторожно посмотрел на соавтора, ожидая негодования.

— А что — неплохо! — вдруг похвалил Жарынин, открывая новую бутыль «бювета». — Кстати, действительно успокаивает. Одна моя краткосрочная приятельница по имени Карина…

— Я вижу, вам гораздо лучше! — ехидно перебил писодей, бросив укоризненный взгляд на ветку укропа.

— Да, вы знаете, немного отпустило. Игрой судьбы мы с ней оказались попутчиками в СВ. Вообразите, за окном летящая ночь, а нас внезапная страсть буквально швыряет из угла в угол двухместного купе… Когда, миновав Бологое, мы притомились, Карина рассказала мне свою удивительную историю. Ее муж, допустим Иван Тигранович, служил в Министерстве заготовок на приличной должности. Жили они в достатке, согласии, изредка перед сном занимаясь по остаточному принципу любовью. Одна беда: министр Ивану Тиграновичу попался редкий жлоб, сволочь и хам, из хрущевских еще выдвиженцев. Об людей ноги вытирал, особенно любил в пятницу вечером, перед выходными, вызвать на ковер и изнавозить так, что человек еле выползал из кабинета. Поначалу Иван Тигранович, вернувшись со службы, чтобы расслабиться, напивался до потери сознания, но у него обнаружили слабую печень и дело шло к циррозу. Карина призывала мужа к умеренности, умоляла, подсыпала в суп чудодейственную гомеопатию — все бесполезно. Каждую пятницу, воротившись со службы синим от позора, он доставал бутылку и пил, пока не падал со стула. А в субботу и воскресенье, конечно, болел: ни тебе лампочку ввернуть, а про то, чтобы ковер выбить или жену приобнять, — даже говорить нечего. Отчаявшись, Карина полетела за советом в Степанакерт к любимой бабушке. И старая мудрая армянка Асмик Арутюновна сказала: «Стань ему вином!»

Вернувшись домой, послушная внучка, чтобы отвлечь мужа от губительной привычки, после очередной министерской взбучки постаралась его по-женски приласкать. Иван Тигранович, надо заметить, откликнулся на это с таким звериным неистовством, будто пытался выместить на нежном теле супруги все свое подневольное отчаянье. Оскорбленная Карина собрала вещи и улетела в Степанакерт к бабушке. Но мудрая старая армянка Асмик Арутюновна ее отчитала и отправила назад со словами: «Лучше грубый муж, чем ласковое одиночество!» Воротясь, послушная внучка решила так: пусть уж пьет, чем зверствует на семейном ложе! Слушайте, Андрей Львович, вон видите — стоит на телевизоре? Налейте мне пятьдесят грамм! Не больше…

— Нет.

— Почему?

— Я дал слово Регине Федоровне, — с мстительной твердостью ответил писодей.

— Напрасно.

— Ну и что было дальше?

— Дальше? Дальше наступила пятница. Карина накрыла стол, выставила коньячок, привезенный с исторической родины, оделась как монашка и стала ждать, надеясь вернуть порывы несчастного супруга в прежнее алкогольное русло. Но не тут-то было: Иван Тигранович вихрем влетел в квартиру, выпил для ярости стакан, содрал с жены ризы и, бормоча что-то про срыв плановых поставок, многократно над ней надругался. Так с тех пор и повелось. Чем оскорбительнее был разнос министра, тем невероятнее вел себя муж на брачном одре. Карина сначала рыдала, потом смирилась, затем стала находить в животных порывах супруга некоторую приятность и наконец всем телом полюбила жесткие ночи с пятницы на субботу. Заранее надев тонкий черный пеньюар и наложив на лицо призывный макияж, она с нетерпением ожидала возвращения домой Ивана Тиграновича, униженного, растоптанного и жаждущего возмездия. Так они и жили. Душа в душу. Тело в тело.

Но тут, как на грех, умер Брежнев, пришел Андропов и начал всюду расставлять своих людей. Жлоба-министра, наградив орденом, отправили на пенсию, а вместо него прислали из КГБ генерала, который прежде курировал борьбу с диссидентами и вследствие специфики этой работы в общении с людьми отличался деликатностью, переходящей в служебную нежность. По пятницам он зазывал сотрудников в кабинет, угощал чаем с сушками, сердечно расспрашивал о работе, семье, обсуждал с ними новинки литературы и искусства, намекал на то, что скоро в Отечестве подуют свежие ветра обновления. И еженедельные расправы над ждущим телом жены прекратились — как не было. Иван Тигранович стал возвращаться домой в приподнятом, даже мечтательном настроении и за ужином объяснял Карине: главная беда в том, что мы не знаем страну, в которой живем. Перед сном он, конечно, как правообладатель, устало проведывал жену, но редко и оскорбительно деликатно. Несчастная терпела, томилась и наконец, отчаявшись, полетела за советом к бабушке в Степанакерт. Мудрая старая армянка Асмик Арутюновна, выслушав внучку, долго молчала, потом сказала: «Если зверя нельзя разбудить, его надо найти!» И бедняжка стала искать. А как сказал поэт, «женский поиск подобен рейду по глубоким тылам врага». Прощаясь со мной утром на платформе и пряча печальные глаза, Карина горестно шепнула: «Если бы мой Иван Тигранович стал прежним, я бы никогда, никогда…» — и заплакала. Вот так, коллега! — вздохнул режиссер и снова припал к «бювету».

— Прямо сейчас придумали? — насмешливо спросил писодей.

— А что — заметно?

— Конечно.

— Вам легко говорить, вы не рисковали здоровьем ради исконных русских земель. Слушайте, коллега, а сходите-ка за пивом? Оно в холодильнике.

— Нет. Я обещал Регине Федоровне.

— Экий вы… ортодокс! Ну ладно. Порыв Кости — это хорошо. А по тому, как Юлия ему отдается, через силу, почти с неприязнью, — мы покажем, что брак их давно исчерпан, для нее это — двуспальная неволя. Есть, правда, одна проблема…

— Какая?

— В соседней комнате Варя готовится к зачету, а слышимость в таких квартирах, сами знаете…

— Пусть она уйдет готовиться к однокурснице.

— Молодец! Это выход. Читайте дальше!

— Но теперь действительно всё… — смутился Кокотов.

— Как это — все? А что же вы делали весь вечер, пока я бился за целостность Отечества?

— У меня закончилось вдохновенье, — стыдливо признался автор «Кентавра желаний».

— Что?! Кончается выпивка. Вдохновенье у настоящего таланта неисчерпаемо! Итак, продолжим: Юлия, разговаривая с Борисом, намекает на их первую ночь у бабушки. Что он ей отвечает?

— Надо подумать.

— Пока вы думаете, я вам скажу: он смеется как ни в чем не бывало: «Юлька, ты где пропадала? Почему не звонила? Надо срочно встретиться! Где?»

— Возле гипсового трубача! — предложил писодей.

— Да идите вы с вашим гипсовым трубачом! Он приглашает ее в ресторан!

— Так сразу? — усомнился писатель.

— Андрей Львович, вы инженер человеческих душ или сантехник? Если вам сейчас позвонит ваша первая женщина… Как ее звали?

— Не важно…

— Неужели вы откажетесь посмотреть, что с ней сделало время? Из любопытства.

— Ну, если из любопытства.

— Исключительно из любопытства. Однажды я стоял в очереди, чтобы обналичить «чемадурики», которые накупила сдуру простодушная Маргарита Ефимовна. Вдруг меня окликнула немолодая женщина, как говорится, с остатками былой красоты. «Дима, — спросила она, — это ты?» — «Я… А вы…» — «Я же Римма! Не узнал?»

— С вами такое бывало?

— Бывало! — вздохнул писодей, вспомнив обрюзгшую Лорину.

— Да, коллега! До того, что вытворяют годы с красивой женщиной, не додумался бы даже Джек-потрошитель! Девочка, дама и старуха — это три разных биологических вида. Ну сделали бы как у насекомых: гусеница, куколка, бабочка. Каждая по-своему прекрасна, молода, совершенна! Так нет же, получите: на глазах плодоносное совершенство с атласной кожей, бархатным пахом и сводящими с ума округлостями превращается в морщинистый кожаный мешок, распяленный на артрозных костях…

— А мужчины? Мы тоже стареем! — возразил Кокотов.

— Нас не жалко! Я вот думаю, может, Адам и Ева в раю были насекомыми, а в людей их превратили за непослушание? Ну, не важно… В общем, эта самая Римма мне и говорит…

Тем временем «Моторола» в кармане дважды булькнула, Андрей Львович незаметно извлек телефон и глянул на экран: там появился конвертик. Писодей, дрожа, распечатал месседж и, теряя сердце, прочел:

О, мой рыцарь! Я в прокуратуре, говорить не могу. Но я буду ждать Вас в дальней беседке за третьим прудом в 18.30. Хочу встретить с Вами закат, а может быть, и рассвет! Целую, целую, целую! Вся Ваша — Н. О.

У автора «Сумерек экстаза» потемнело в глазах от счастья. Какая уж там биохимия расточилась по его телу, решать специалистам, но он ощутил, как зной ожидания заструился по венам и артериям, добираясь до самых отдаленных капилляров и гудя при этом, как высоковольтные провода в степи. «А может быть, и рассвет…» Его душа наполнилась той безбрежной плотской радостью, которая дает странное ощущение бессмертия или предчувствие того, что все-таки есть, есть какой-то потаенный способ избежать тлена! Секретом этим владеет женщина, одна-единственная, и тайна скрыта в непостижимом сочетании ее взглядов, улыбок, ароматов, ласк, счастливых вздохов и стонов. О боже! Рассвет, рассвет…