Гипсовый трубач

Час зачатья я помню не точно, Значит, память моя однобока. Но зачат я был ночью — порочно И явился на свет не до срока.

Поначалу компания просто высыпала из машин и с изумлением разглядывала молодого, неизмученного «Высоцкого», который словно вышагнул из кадра «Вертикали» и, загородив дверь, клокотал, обрывая струны:

Я рождался не в муках, не в злобе — Девять месяцев, это не лет… Первый срок отбывал я в утробе, Ничего там хорошего нет…

Мохнач, надрываясь, тем не менее, опознал среди гостей Говорухина, Севу Абдулова и, конечно, Марину Влади, одетую во все неизъяснимо парижское. Она, первой сообразив, в чем дело, подошла к самозванцу и дернула за бороду: в ее пальцах остались клочья овчины, и актриса тут же предъявила ее друзьям, что привело всех в восторг. Веселый и хмельной кумир тоже, захохотав, спросил:

— Ты кто?

— Вова… — от неожиданности брякнул Мохнач.

— Откуда?

— Из Коврова… — сознался студент.

— Вова из Коврова, — мрачно срифмовал Говорухин.

— Ну, и чего тебе надо, Вова из Коврова? — спросил Высоцкий.

— Владимир Семенович, выступите у нас, пожалуйста!

— В Коврове?

— Нет, в МИЭПе…

— Где-е?

— Московский институт электронного приборостроения, — подсказал, кажется, Сева Абдулов, совсем не похожий на трусливого муровца из фильма «Место встречи изменить нельзя». — Там хорошие ребята…

— У меня на сервисе один вечерник оттуда работает, — сообщил пижон в замшевой куртке и модных полутемных очках. — В любой иномарке за минуту разбирается! Отличный институт…

— Давно караулишь? — поинтересовался бард.

— Давно.

— Есть хочешь?

— Немного.

— Пошли!

— Я?

— Пошли-пошли, Вова из Коврова!

От этой своей выходки он ожидал чего угодно, но о том, что его позовут домой к Высоцкому, даже помыслить не мог. Квартира, правда, его немного разочаровала. Нет, конечно, с убогой ковровской «распашонкой», где он жил с родителями, даже и сравнивать нечего. Тут сразу видно: спецпланировка — холл, просторная кухня, большая гостиная… Но ведь всегда кажется, будто великие люди живут не на обычной жилплощади, а в таинственных чертогах, переступишь порог — и, как в «Мастере и Маргарите», откроются бескрайние залы, колонны, мраморные камины, красная мебель на когтистых львиных лапах, потемневшая живопись в золотых кудрявых рамах, а сам хозяин непременно восседает в высоком старинном кресле и кусает в творческом изнеможении гусиное перо…

Ничего этого не было. На стене висели картины и рисунки в скромных рамках, афиши спектаклей и большая карта мира, утыканная цветными кнопками, каких в наших канцелярских принадлежностях не купишь. Польша, Германия, Франция, Англия, Югославия, Венгрия, Болгария, Испания, Марокко, остров Мадейра, Канарские острова, Мексика, Канада, США… Марина повязала передничек, назначила своим помощником Мохнача и стала расторопно накрывать на стол, в своей хлопотливости ничем не напоминая звезду мирового кино. Таская с кухни тарелки, Вова слышал урывками разговор мужчин и удивлялся. Он-то думал, такие люди говорят исключительно о творчестве, ну, в крайнем случае, об интригах, обвивающих большое искусство. Так, ходили слухи, что коварный Любимов давно хочет отобрать у Высоцкого роль Гамлета и отдать Золотухину. Но речь шла совсем о другом: об ОВИРе, который опять тянет с визой, хотя в ЦК Высоцкому твердо обещали, о каком-то председателе кооператива «График», снова вызванном на допрос в прокуратуру, о запчастях к «Мерседесу», стоящих безумных денег, о фанере, которой обили стены на даче, а она взяла и перекосилась из-за того, что зимой лопнула неправильная система отопления. Сам бард, смеясь, рассказывал, как выступал на лесопилке, чтобы потом там же купить с переплатой вагонку и половую доску: достать их иначе невозможно. Говорил он громко, взвинченно, а в движениях была какая-то излишняя угловатая торопливость.

— Марин, а как во Франции с вагонкой? — хмуро спросил Говорухин.

— Слава, я уже мебель из Лондона возила, — с милым акцентом ответила Влади, расставляя закуску. — Теперь из Парижа вагонку возить?

В ту ночь Мохнач впервые в жизни попробовал виски, похожее цветом на нашу старку, но с совершенно иным вкусом. В широкие граненые стаканы бросали кубики льда, которые таяли, тихо потрескивая и превращая напиток из темно-янтарного в светло-желтый, как спитой чай. Впрочем, Высоцкий, Абдулов, врач Федотов и сибирский золотодобытчик по имени Вадим пили водку. На виски нажимали Говорухин и Радик — директор автосервиса в дымчатых очках. Парижанка Влади поглядывала на стремительно пьяневшего мужа с тем же тоскливым состраданием, с каким ковровские бабы обычно смотрят на своих родных алкоголиков.

— Ешь, ешь! — Она подкладывала салат студенту. — А то пьяным будешь!

— Мою девушку тоже Мариной зовут, — сообщил Мохнач, ставший от виски доверчивым и откровенным.

— Да? Ты ее очень любишь?

— Очень.

— А она?

— Она? Тоже любит. Только она про это пока еще не знает…

— Так бывает, — кивнула актриса и с сочувствием посмотрела на парнишку. — Ты из-за нее так нарядился?

— В общем, да…

— Володя! — крикнула она через стол. — Представляешь, мальчик тоже влюблен в Марину! Ты должен обязательно выступить у них в институте!

— В-выступлю…

Влади ушла в другую комнату и скоро вернулась со снимком (на нем Высоцкий в роли Хлопуши рвал цепи) и написала на обратной стороне:

Марина и Володя! Будьте счастливы по-настоящему!

Расписалась сама и протянула авторучку мужу, он поморщился и с трудом поставил автограф, похожий на кардиограмму умирающего сердца. Потом снова пили, смеялись, травили анекдоты, Высоцкий начал рассказывать, что ему предлагают поставить на Одесской киностудии «Зеленый фургон», как вдруг запнулся и страшно побледнел… Все закричали:

— Федотов! Скорее! Федотов!

Врач открыл портфель, выхватил оттуда металлическую коробочку, в которой на марле лежал стерилизованный шприц с иголками, хрустнул ампулой, ловко набрал в шприц темную жидкость, пустил вверх короткую струйку и двинулся к посиневшему барду, перенесенному общими усилиями на диван.

— Иди, иди, парень! — Абдулов взял Мохнача под локоть и повел к выходу. — Антракт.

— А он не умрет? — спросил Вова, к стыду своему думая о том, что если Федотов не спасет Высоцкого, тот уже никогда не сможет выступить в МИЭПе.

— Высоцкий? Ты что, спятил? Он бессмертен! Иди и никому не говори о том, что видел! Понял?

— Понял…

Утром Мохнач хотел броситься к Марине Гранниковой и рассказать о невозможном чуде, приключившемся ночью. Но кто же поверит? Девушка вообще может рассердиться и решить, что он спятил. Одно лишь могло подтвердить правдивость слов — снимок с автографами звездной пары, но его-то он с испугу забыл на столе в доме на Малой Грузинской. Жизнь кончилась. Аспирант Иванов каждый день ждал Марину после занятий у выхода из аудитории. Две недели Вова из Коврова молчаливо носил в себе свою тайну. Это было странное чувство! Наверное, нечто подобное ощущает пророк, которому на перепутье явился шестикрылый Серафим, сделал пересадку сердца, дал подробные инструкции, как осчастливить человечество, а взамен вырванного болтливого языка вшил жало мудрое змеи. И вот ты уже пророк, исполненный спасительного знания, ты вернулся к людям, а те ничего не замечают. Как объяснить, как доказать? Высунуть свой новый, юркий, раздвоенный язычок? Засмеют, а то еще и в зверинец упекут…

И вдруг во время лекции в аудиторию влетела перепуганная секретарша ректора и заполошно вскричала:

— Кто Мохнач?

— Я…

— Скорее!

— Что случилось? — удивился преподаватель.

— Скорее!

А случилось вот что: в приемную позвонил Высоцкий, представился своим хриплым, всесоюзно любимым баритоном, и секретарша с испугу соединила его с шефом. Бард объяснил, что пообещал студенту Владимиру из Коврова, выступить в институте, но приболел, а теперь вот поправился и готов выполнить обещание.