Гитлер

Одновременно с наступлением на Вислу разворачивалось второе наступление – на группу армий «Центр», оборонявших Восточную Пруссию. В середине января маршал Рокоссовский прорвал фронт между Инстербургом и Тильзитом, после чего начал операцию, направленную на то, чтобы отрезать Восточную Пруссию от рейха. 26 января, достигнув Фрише-Хаффа, близ Толькемита, он успешно решил эту задачу. Группа армий «Центр» отчаянно обороняла Кенигсберг и Пиллау, боясь утратить выход к морю, необходимый для эвакуации беженцев. Для укрепления центральной части фронта Гитлер создал группу армий «Висла» под командованием Гиммлера; она отличалась пестротой состава; солдаты, собранные из остатков других частей, были измотаны до предела и не способны к активным действиям. Сопротивление любой ценой, кадровая чехарда, мобилизация каждого мужчины и каждой женщины (и не только для работы на заводах: 3 марта появился указ о формировании женских батальонов) – таковы были крайние меры, которых Гитлер прежде не одобрял, но которые теперь заменили ему стратегию.

16 января, около 15 часов, военный совет собрался в кабинете Гитлера в его новой канцелярии – ставка переместилась на юг Берлина, в Цоссен. Теперь на совещаниях регулярно присутствовали Борман и Гиммлер; часто бывали Кальтенбруннер – преемник Гейдриха – и Риббентроп. Заседания длились от двух до трех часов. 15 февраля Гитлер выехал на фронт, в район Франкфурта, близ Одера. 24-го он принимал в канцелярии всех рейхсляйтеров и гауляйтеров. Гауляйтер Саксонии Мутшман представил доклад о чудовищных бомбардировках Дрездена, предпринятых союзной авиацией 13 и 14 февраля; число погибших было точно неизвестно, но назывались страшные цифры – от 135 до 300 тыс. человек. Гауляйтеры Восточной Пруссии (Кох) и Бреслау (Ханке) на совещание не явились. Гитлер все еще пытался казаться убедительным, но, как отмечает фон Белов, сила его внушения и обаяния на собеседников больше не действовала.

Он приказал Геббельсу опубликовать в газетах серию статей о Пунических войнах, которые, по его мнению, лучше иллюстрировали нынешнее положение, нежели рассказы о Семилетней войне: Рим восторжествовал над Карфагеном лишь ценой нескольких войн. 12 марта министр пропаганды записал, что воздушная война приобретает все более разрушительный характер: «Мы совершенно безоружны в этой области. Рейх понемногу превращается в пустыню». Виноват в этом, по его мнению, был Геринг. Больше всего Геббельса угнетало то, что американцы заняли его родной город Рейдт, население которого поспешило выбросить белые флаги. В тот же день он имел беседу с Зеппом Дитрихом, которому фюрер поручил провести операцию в Венгрии продолжительностью 10–12 дней. Шеф личной охраны фюрера критиковал предпринятые им меры, в частности упрекая его в том, что он не оставлял подчиненным никакой самостоятельности, вникая в каждую мелочь. Геббельс понял это как признак недоверчивости со стороны фюрера: его слишком многие обманывали, поэтому теперь ему приходилось лично следить за всем.

Положение на фронте было отчаянным, но и судьба гражданского населения не намного лучше. К концу февраля из 29 млн домов были разрушены 6. Восстановление жилого фонда, по словам Геббельса, должно было после войны превратиться в «монументальную задачу». Поскольку рейх существенно оскудел населением – 17 млн человек были эвакуированы, и перенаселенность отдельных земель достигала 400 %,– «всесильный министр» решил, что больше не стоит вынуждать людей перебираться на запад; Гитлер, со своей стороны, предлагал переселить их в Данию. Бензин стал таким дефицитом, что его «едва хватало, чтобы заправить зажигалку».

Все эти многочисленные и тяжкие обязанности не помешали Геббельсу сочинить книгу под названием «Закон войны», предисловие к которой написал фельдмаршал Модель. В этот же период он с удовлетворением отмечал, что посещение фюрером 3 марта Восточного фронта, то есть дивизий «Дебериц» и «Берлин», оказало на войска «заметное воздействие». Своей зажигательной речью Ханке – «неподражаемый» гауляйтер Бреслау – пытался мобилизовать население и внушить ему тот же боевой дух, что вел немцев в 1808 году. Однако в действительности все было совсем не так. Жители западных земель встречали союзнические войска с облегчением, бросали им цветы и вывешивали белые флаги. Гитлер, с конца февраля ночевавший в бункере под канцелярией, пребывал «в крайнем огорчении»; левая рука дрожала у него все заметнее, что «с испугом» наблюдал Геббельс. Весть о падении Померании ввергла его в глубокую депрессию. Хотя он предупреждал Генштаб, что следующий удар советских войск будет направлен на Померанию, его не послушали и сосредоточили войска на Одере, ожидая атаки на Берлин. Гиммлер, заболевший вирусной инфекцией и командовавший войсками с больничной койки, разделял это мнение. «Не понимаю, почему фюрер не может настоять, чтобы в штабе к нему прислушивались, раз он настолько ясно видит положение вещей, – сокрушался Геббельс. – Именно он, фюрер, должен отдавать важнейшие приказы». И посоветовал Гитлеру послать штаб к дьяволу. На что Гитлер возразил, припомнив слова Бисмарка о том, что ему удалось победить датчан, австрийцев и французов, но не собственную бюрократию. Министр пропаганды настойчиво подчеркивал необходимость сохранения линии фронта по Рейну: если союзники проникнут в самое сердце Германии, им будет незачем вступать с ее руководителями в переговоры. «Мирное» разрешение ситуации, по мнению Геббельса, зависело от глубины кризиса, который должен был вспыхнуть во вражеском стане «до того, как мы будем раздавлены». В тот же день был объявлен призыв в армию молодежи 1929 года рождения, даже тех, кому еще не исполнилось 16 лет. 5 марта Гитлер объявил, что, если какая-либо из держав и захочет вступить с Германией в переговоры, то это будет СССР, потому что у Сталина серьезные разногласия с англо-американцами. И снова повторил, что Германии необходим военный успех, иначе не удастся расколоть вражескую коалицию. Надо «потрепать Сталину перья, прежде чем начать с ним договариваться». После этого можно будет с «грубой силой» продолжить войну против Англии. Главным препятствием для соглашения с Советским Союзом Гитлер, по словам Геббельса, считал «животную грубость» его представителей. Министр подготовил очередную пропагандистскую кампанию, посвященную жестокости большевиков. В роли главного оратора предполагалось выставить Гудериана. Кампания не произвела должного эффекта, особенно на Западе, где Иден во всеуслышание разоблачал нацистские зверства. Геббельс заявил, что это огромная честь – удостоиться упоминания из уст британского министра как одного из величайших военных преступников. Записи Геббельса недвусмысленно свидетельствуют, что они оба, и он и фюрер, в этот момент пребывали в полнейшей растерянности: Гитлер считал насущным укрепление Восточного и Западного фронтов, но «понятия не имел, как это сделать».

Американцы переправились через Рейн (впервые после Наполеона) через последний оставшийся не разрушенным мост в Ремагене. Геббельс, проезжая по Берлину по пути в госпиталь, где лежал Гиммлер, своими глазами видел, во что превратилась немецкая столица – «скопище руин». Рейхсфюрер СС вызвал его, чтобы обсудить политическую и военную иерархию рейха; «времени оставалось мало». Гиммлер – «одна из наших самых сильных личностей» – и министр пропаганды пришли к единому мнению в оценке ситуации. Во всем виноваты Геринг и Риббентроп; но Гиммлер «не знал, как убедить фюрера удалить от себя этих двух людей и заменить их новыми сильными личностями».

В записях Геббельса нет ни слова о том, что Гиммлер поставил его в известность о состоявшейся 21 февраля встрече со шведом Фольке Бернадоттом по поводу вероятных переговоров с союзниками; они также договорились, что Международный Красный Крест вышлет заключенным концлагерей продовольственные посылки. Неизвестно также, говорил ли ему Геббельс о безответных попытках Риббентропа (он узнал о них от дипломата Невеля) через Стокгольм и Ватикан войти в контакт с англо-американцами. Ясно одно: оба собеседника отлично понимали, что творится в войсках. «Мы не располагаем ни в военном, ни в гражданском секторе сильной централизованной властью, потому что все должно идти через фюрера, что возможно только в отдельных случаях». Точно так же ни один из двоих не чувствовал в себе решимости вынудить Гитлера расстаться с рейхсмаршалом и министром иностранных дел. Гиммлер подвел итог: «У нас оставалось немного шансов выиграть войну силой оружия, но инстинкт говорил ему, что рано или поздно представится политическая возможность обернуть положение к нашей выгоде». Эта возможность могла скорее появиться с запада, чем с востока; Англия тоже вполне могла повести себя разумно. Геббельс подверг эту гипотезу сомнению. Он скорее ставил на восток, считая Сталина большим реалистом, чем «буйно-помешанные» англо-американцы. «Но мы должны признать очевидное: если нам удастся добиться мира, он будет ограниченным и скромным. Он потребует, чтобы мы где-то остановились; однако если мы ничего не будем делать, то не сможем вести с врагом переговоры». Оставалось решить, где будет проходить линия, на которой следует остановиться. И как совершить последний рывок. Вся надежда была на подводные лодки типа XXI.

9 марта, комментируя речь Черчилля, в которой тот предрек, что война продлится еще два месяца и что ни о каком признании немецкого правительства не может быть и речи, Геббельс снова впал в злобу. «Каким этот британский плутократ представляет себе мир? Он что, думает, что 80-миллионный народ протянет ему руку в ответ на такое предложение? Скорее вся Европа сгинет в хаосе и пламени, чем мы согласимся на подобное».

Партийная канцелярия готовила новую психологическую атаку для поддержания морального духа войск: каждая земля получила приказ предоставить по пять партийных активистов в чине офицера. Однако массовые дезертирства продолжались, даже из отрядов СС.

10 марта Геббельс заговорил о царящем в Берлине «психозе конца войны»; письма, которые он получал, свидетельствовали о всеобщем отчаянии. Бывший генерал Хюбнер отправился на запад Германии с поручением навести порядок железной рукой. Престарелого фельдмаршала Рундштедта сменил Кессельринг.

Во время очередной встречи с Гитлером тот возложил ответственность за сдачу Померании на Гиммлера, который поверил непроверенным сведениям армейской разведки. На вопрос Геббельса, почему он не дает четких указаний, фюрер отвечал: «Потому что это больше не имеет смысла; все равно саботажники ничего не выполнят». Дошло до того, что он обвинил самого рейхсфюрера в неповиновении; если такое повторится, пригрозил он, разрыв будет «необратим». Для давления на непокорных генералов он задумал учредить передвижные военные суды под руководством Хюбнера. Священники, «изменившие» режиму, также подлежали суду, который получал право выносить смертные приговоры и приводить их в исполнение. Ни о каком поднятии боевого духа больше не упоминалось: оставалась только тактика устрашения. Геббельс, со своей стороны, предложил начать организацию партизанских отрядов в районах, оккупированных врагом.

Гитлер снова вернулся к идее о том, что раскол коалиции будет инициирован с востока. «Сталин способен изменить военную политику на 180 градусов» – ему не нужны перчатки ни для расправы с собственным народом, ни для воздействия на Запад. Но вначале следовало оттеснить его войска, причинив им максимальный урон в живой силе и технике. Только тогда Кремль согласится на сепаратный мир. Разумеется, вернуть завоевания 1941 года не удастся, но Гитлер еще надеялся урвать часть Польши и включить в сферу немецкого влияния Венгрию и Хорватию, тем самым развязав себе руки на Западе. «Закончить войну на востоке и возобновить боевые действия на западе – какая перспектива! – восхищался Геббельс. – Это грандиозная и убедительная программа. Впрочем, она грешит полным отсутствием средств к осуществлению».

Конец

К середине марта уже ни у кого не оставалось ни малейших сомнений, что война проиграна. Большинство немцев восприняли захват моста Ремаген на Рейне как «начало конца». Даже Геббельс признавал, что «целью военной политики вовсе не было привести народ к героическому концу». Это замечание, противоречащее его упорным призывам к сопротивлению, следует рассматривать в контексте доклада, представленного Шпеером 15 марта: экономика, сообщал он, рухнет в ближайшие четыре – шесть недель, после чего продолжать войну станет невозможно.