Гладиатор умирает только один раз. (Сборник рассказов)

Во время долгой поездки обратно в Рим через Кампанию руки Экона утомились, а я охрип, споря, правильно ли я поступил. Экон утверждал, что мне следовало держать свои подозрения о Клеи при себе. Я утверждал, что Сосистридес заслуживает того, чтобы знать, что сделала его дочь, и как и почему умер его сын, а также нужно было показать, насколько глубоко и жестоко его прекрасный любимый им Клеон причинял страдания другим.

– Кроме того, - сказал я, - когда мы вернулись в дом Сосистридеса, я сам не был уверен, что это Клея убила Клеона. Обвинение мертвого наставника было способом вызвать ее признание. То, что она завладела пропавшими стихами Малсибера, было единственным вещественным доказательством. Последовавшие события развернулись, как я и подозревал. Я тщетно пытался придумать какой-нибудь способ, кроме взлома дома, обыска ее комнаты без ведома Клеи или ее отца, но, как оказалось, такой поиск ничего бы не дал. Я должен был знать, что она будет хранить стихи при себе, рядом с сердцем! Она была так же безумно и безнадежно влюблена в Малсибера, как тот был влюблен в Клеона. Эрос может быть ужасно беспечным, когда разбрасывает свои стрелы!

Мы также обсуждали степень и характер вероломства Клеона. Возможно, увидев мертвое тело Малсибера, Клеон был так ошеломлен масштабами того, что наделал – довел влюбленного человека до самоубийства – что дальше уже находился в своего рода каком-то ступоре, участвуя в играх и выполняя свои атлетические упражнения, как автомат? Или он был так холоден, потому что ничего не чувствовал? Или, как доказывал Экон чрезвычайно запутанной серией жестов, фатальная демонстрация Малсибером любовной слабости на самом деле стимулировала Клеона каким-то извращенным образом, раздувая его эго и вдохновляя его как никогда раньше на успехи в играх?

Какими бы ни были его личные мысли, вместо того, чтобы горевать, Клеон беспечно ушел и выиграл свой лавровый венок, оставив Малсибера болтаться на веревке, а Клею замышлять свою месть. В припадке горя она остригла волосы. Вид ее отражения в бассейне атриума Малсибера натолкнул ее на мысль сойти за мальчика; плохо сидящая туника из гардероба наставника завершила ее маскировку. Она принесла с собой в гимнасию нож, тот самый, которым она отстригла волосы, и была готова зарезать своего брата на глазах у его друзей. Но оказалось, что нож ей не понадобился. По воле случая – или ведомая Эросом – она оказалась во дворе, где статуя представляла собой идеальное орудие убийства.

Что касается Клеи, то роль статуи в преступлении являлась доказательством того, что она действовала не только с одобрения бога, но и как инструмент его воли. Этот благочестивый аргумент, по крайней мере, после нашего отъезда из Неаполя, удерживал Сосистридеса от того чтобы ее наказывать. Я не завидовал бедному купцу. Сможет ли он вынести такое? Сможет ли он, когда его жена и сын мертвы, лишить жизни единственную оставшеюся у него дочь, даже за столь тяжкое преступление? И все же, как он мог позволить ей жить, зная, что она убила его любимого сына? Такую головоломку могла бы решить только мудрая Афина!

Мы с Эконом обсудили также достоинства поэзии Малсибера. Я попросил у Сосистридеса копию прощального письма наставника, чтобы мог обдумать его на досуге:

Дикий, угрюмый мальчишка, детеныш львицы,

Упрямый и пренебрежительный к любви,

Прими в подарок свадебное кольцо - мою петлю!

Я больше не стану тебе надоедать;

Так как ухожу в единственное место утешения разбитых сердец: забвение!

Но разве ты не вспомнишь и не заплачешь обо мне,

Хотя бы на мгновение…

Стихотворение продолжалась еще множеством строк, варьируя между повторным обвинением, жалостью к себе и покорностью уничтожающей силе любви.

«Безнадежно сентиментальные стихи! Приторно слащавые! Самая ужасная дрянь», - утверждал Экон серией жестов, столь стремительных, что чуть не упал с лошади.

Я просто кивнул и подумал, почувствует ли мой сын то же самое через год или около того, после того как Эрос ранит его шальной стрелой или двумя и даст ему более ясное представление на личном опыте о том, насколько глубоко может бог любви пронзить сердца беспомощных смертных.

7-й рассказ Гладиатор умирает только раз

– Прекрасный день для всего этого, - неохотно сказал я. Цицерон кивнул и прищурился, глядя на просачивающийся красный солнечный свет, проникающий через навес над нашей скамьей. Внизу, на арене, первая пара гладиаторов шагала по песку, чтобы встретиться в бою.

Месяц был Юний, начало долгого жаркого лета. Голубое небо и зеленые холмы были особенно красивы здесь, в сельской местности Этрурии, недалеко от города Сатурния, куда мы с Цицероном, путешествуя отдельно, прибыли из Рима накануне на похороны местного магистрата. Секст Торий был в расцвете сил, но упал с лошади, когда ехал по Клодианской дороге, чтобы проверить, как работает команда рабов, ремонтирующая дорогу. На следующий день весть о его кончине достигла Рима, где немало знатных людей сочли себя обязанными присутствовать на его похоронах.

Ранее этим утром немало сенаторов и банкиров, собравшихся на похоронную процессию, подняли бровь, увидев среди этой знатной публики Гордиана Искателя. Чувствуя на себе пристальный взгляд темнолицей надзирательницы, я отчетливо услышал ее шепот своему мужу:

– Что он здесь делает?

Но Цицерон, увидев меня, мрачно улыбнулся и подошел ко мне, не задавая вопросов. Он знал, зачем я приехал. Несколько лет назад, столкнувшись с перспективой разрушительного делового скандала, Торий обратился к Цицерону за юридическим советом, и Цицерон послал Тория ко мне, чтобы разобраться со всем этим. В конце концов, и скандал, и тяжбу удалось предотвратить. Торий щедро вознаградил меня и впоследствии поручал мне довольно много дел.

Мы проследовали за процессией музыкантов, нанятых скорбящих и членов семьи в небольшой некрополь за пределами Сатурнии, где после нескольких поминальных речей останки Тория были сожжены на погребальном костре. При первой же возможности, стараясь не показаться невежливым, я повернулся, чтобы уйти, желая вернуться в Рим, когда Цицерон схватил меня за руку.

– Куда ты собрался, Гордиан. Мы должны еще остаться на похоронные Игры.

– Игры? – я намеревался наполнить это слово иронией, но Цицерон буквально понял вопрос в моем голосе.

– Конечно, Игры! Должны состояться представления гладиаторов. Это должно показать, что Торий был важной фигурой. Его семья не богата, но я уверен, что они потратят все, что могут себе позволить.

– Терпеть не могу смотреть на гладиаторов.

– Я тоже. Но они - часть похорон, не менее важная, чем процессия и панегирики. Надо остаться.

– Я не в настроении смотреть на проливающуюся кровь.

– Но если ты уйдешь сейчас, люди это заметят, - сказал он, понижая голос. – Ты не можешь позволить, чтобы они подумали, что ты брезглив, Гордиан. Не позорь свою область деятельности.