Гладиатор умирает только один раз. (Сборник рассказов)

Я почувствовал непривычный дискомфорт. После многих лет общения с римской элитой, часто видя ее в самой слабой или худшей форме, я редко чувствовал себя неловко в какой-либо компании, какой бы возвышенной она ни была. Но здесь, в компании блестящего ближайшего окружения Лукулла, в такой невероятно роскошной, но в то же время безупречно изысканной обстановке, я явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Цицерон представил меня. Большинство гостей кое-что слышали обо мне; их не совсем дружелюбные кивки при упоминании моего имени хоть немного меня успокоили. Лукулл указал, Цицерону занять кушетку справа от него, а мне следовало разместиться слева

На ужин были приготовлены великолепные угорь на гриле, сочная оленина, жареная птица и широкий выбор весенних овощей с нежными соусами, которые запивали лучшим фалернским вином. По мере того, как разливалось больше вина, разговор становился более расслабленным, перемежаясь взрывами смеха. Члены круга Лукулла чувствовали себя совершенно непринужденно друг с другом, настолько, что казалось, они говорили на каком-то тайном языке, полном завуалированных упоминаний и закодированных намеков. Я чувствовал себя посторонним и мало что мог сказать; в основном я слушал и наблюдал.

Сервилия продемонстрировала новое украшение – ожерелье из жемчуга, соединенное тонкой золотой цепочкой, и хвасталась сделкой, о которой она договорилась; стоимость была примерно равна стоимости моего дома на Эсквилинском холме. Это вызвало дискуссию о деньгах и инвестициях, которая привела к общему мнению (я, конечно, воздержался), что земля вокруг Рима продавалась дороже, чем она того стоила, но загородный дом в Этрурии или Умбрии, укомплектованный рабами для управления им, все еще можно было приобрести по выгодной цене.

Марк Лициний спросил Цицерона, был ли слух, который он слышал, правдой, что главным соперником Цицерона в предстоящей кампании на пост консула, вероятно, будет радикальный патриций Катилина. Цицерон ответил цитатой греческой эпиграммы; я ее не понял, но остальные рассмеялись. Было больше разговоров о политике. Катон жаловался на своего коллегу-сенатора, не назвав его имени, который применил непонятный, но древний прием, чтобы перехитрить своих оппонентов. Вместо имени Катон назвал его слегка неприличным прозвищем – вероятно, каламбур, но для меня это ничего не значило. Я подумал, он имел в виду Юлия Цезаря.

Похоже, что Архиас находился в творческом подъеме написания эпической поэмы о походах Лукулла на Восток, надеясь завершить ее вовремя для возможного триумфа своего покровителя. По настоянию Цицерона Архиас процитировал новый отрывок. Это была сцена, свидетелем которой был сам поэт: гибель флота одноглазого римского мятежника Марка Вария у острова Лемнос. Его слова были завораживающими, вызывая образы, полные ужаса, крови и славы. В какой-то момент он процитировал приказ Лукулла своим людям относительно судьбы римского мятежника:

«Вария взять живым, а не мертвым. Никому не подымать меч на одноглазого. Кто не послушается – тому я сам вырву глаза и брошу за борт!» Мне показалось, что тень проскользнула по лицу Лукулла, когда он слушал эти слова, но потом он зааплодировал так же горячо, как и все мы, и пообещал Архиасу почетное место на своем триумфе.

За фазаном с кедровым соусом разговор принял философский характер. Антиох был сторонником так называемой Новой Академии, школы мысли, которая утверждает, что человечество обладает врожденной способностью отличать истину от лжи и реальность от фантазии.

– О существовании такой способности можно сделать вывод, если мы рассмотрим противоположный случай, когда такой способности не существует, - сказал тучный философ, вытирая соус со своего подбородка. – Восприятие происходит от ощущений, а не от разума. Я вижу чашу перед собой; я тянусь к ней и поднимаю ее. Я знаю, что чаша существует, потому что мои глаза и моя рука говорят мне об этом. Ах, но откуда я знаю, что я могу доверять своим глазам и руке в этом случае? Иногда, в конце концов, мы видим вещь, которая оказывается вовсе не такой, или, по крайней мере, не такой, как мы думали; или мы прикасаемся к предмету в темноте и думаем, что знаем, что это такое, а затем обнаруживаем, что это нечто другое, когда увидим его при свете. Таким образом, ощущение не совсем надежно; действительность может быть совсем другой. Так как же мне узнать в данном случае, что это именно та чаша, которую я держу перед собой, а не что-то другое, или иллюзия чаши?

– Потому что все мы тоже это видим! – сказал Марк, засмеявшись. – Реальность, это вопрос консенсуса.

– Чепуха! Реальность - есть реальность, - сказал Катон. – Чаша будет существовать независимо от того, видели ее Антиох или все остальные.

– В этом я согласен с тобой, Катон, - сказал философ. – Но остается вопрос: как я пойму, что чаша существует? Или, скорее, позволь мне изменить акцент в этом вопросе: как я узнаю, что чаша существует? Не только своими глазами и руками, потому что они не всегда заслуживают доверия, и не потому, что мы все согласны с тем, что она существует, несмотря на то, что сказал Марк.

– С помощью логики и разума, - предложил Цицерон, - и накопленных уроков опыта. Конечно, наши чувства иногда обманывают нас; но, когда это происходит, мы обращаем на это внимание и учимся распознавать этот конкретный опыт и отличать его от других случаев, когда мы можем доверять своим чувствам, основываясь также на прошлом опыте.

Антиох покачал головой.

– Нет, Цицерон. Совершенно независимо от логики, разума и уроков опыта в каждом человеке существует врожденная способность, для которой у нас еще нет названия и которой мы не знаем, какой орган управляет; тем не менее эта способность каждого человека определяет, что реально, а что нет. Если бы мы могли только исследовать и развить эту способность, кто знает, до какой большой степени осознания мы могли бы поднять человечество?

– Что ты имеешь в виду под «большой степенью осознания»?

– Царство восприятия за пределами того, чем мы обладаем сейчас.

Марк усмехнулся.

– Почему ты предполагаешь, что такое состояние существует, если ни один смертный еще не достиг его? Это предположение, не имеющее никакой основы ни в опыте, ни в логике; это идея, вырванная из воздуха.

– Я согласен, - сказал Катон. – Антиох исповедует мистицизм, а не философию, или, по крайней мере, не тот вид философии, подходящий для упрямого римлянина. Грекам хорошо проводить время в размышлениях о непредсказуемом, но у нас, римлян, есть мир, которым нужно управлять.

Антиох улыбнулся, чтобы показать, что не обиделся на слова Катона. Он открыл было рот, чтобы ответить, но наш хозяин остановил его и резко перевел взгляд на меня.

– А что думаешь ты, Гордиан? – спросил Лукулл.

Я чувствовал, что все взгляды повернулись ко мне.

– Я думаю, что …

Я посмотрел на Цицерона, который улыбнулся, забавляясь моим колебанием. Я почувствовал, что слегка покраснел, и откашлялся.