Гладиатор

Переиграть Ивана можно было только с помощью таких же нетрадиционных методов... Если предположить, что Иван знает о наличии "охотников" внутри здания вокзала и не полезет на рожон, а постарается найти обходной маневр, тогда ставить стрелков на вокзале бессмысленно... Правда, с таким же успехом можно допустить, что Иван вычислит такой ход мысли и реакцию "охотников" и сделает наоборот - устремится в здание вокзала и уже оттуда, изнутри, будет организовывать свою атаку...

От рассмотрения всех возможных вариантов развития событий у Ильи Председателя Союза киллеров - голова шла кругом. Но в конце концов он успокоил себя тем, что диспозиция все равно будет складываться стихийно - как следствие господствующего в СК принципа демократического автономизма: цель общая, но каждый действует в одиночку.

Никитин же вообще был лишен возможности строить какие-либо предположения по поводу поведения Ивана, поскольку у него не имелось для этого необходимой информации. Догадки Герасимова были, конечно, хороши, но оставались лишь догадками, и Никитин вынужден был действовать самым традиционным и прямолинейным образом: повышать концентрацию своих людей во всем пространстве предполагаемого контакта и ждать, пока активизируются субъекты этого контакта. И он ждал... Ждал уже двенадцать часов, то окончательно теряя терпение, то вновь вдохновляясь единственным своим аргументом - чем больше проходит времени, тем вероятнее, что вот-вот, сейчас появится Иван...

...С "Октябрьской" Иван поехал не сразу к "Комсомольской", а в другую сторону по Кольцевой линии и вышел из вагона на станции "Парк культуры". Там он пересел на Кировско-Фрунзенскую линию и, миновав чуть ли все весь центр Москвы, выбрался за пределы Садового кольца. Он не сошел ни на станции "Красные ворота", ни на "Комсомольской"... Иван покинул метрополитен, только доехав до станции "Красносельская".

Иван вышел на Краснопрудную улицу и направился в сторону Комсомольской площади. Он тщательно исследовал все попадающиеся по пути забегаловки, подвальные бары, столовые, рюмочные, шашлычные-чебуречные, винные магазины с отделами, торгующими в розлив. И вот наконец в каком-то Давыдовском переулке нашел то, что искал... В грязной, заплеванной забегаловке, торговавшей пивом, портвейном "Анапа", причем сильно разбавленным, и бутербродами с килькой, он увидел форменную фуражку носильщика с Ярославского вокзала. Ее обладатель, краснолицый мужичок лет пятидесяти, разговаривал с типичным московским "синяком" неопределенного возраста. "Синяку" с равными шансами на успех можно было дать и тридцать лет, и шестьдесят. Иван взял кружку пива и пристроился за соседним столиком.

– Нет, - говорил "синяк", водя перед своим лицом указательным пальцем из стороны в сторону, - я поднялся не в восемьдесят пятом, а в девяностом...
– Он иногда задевал себе пальцем за нос и вздрагивал.
– Я... Я все направления... Я всю площадь снабжал водкой... У меня здесь до самой Краснопрудной очередь стояла. В два ряда...
– "Синяк" придвинулся ближе к краснолицему носильщику и понизил голос до шепота, поведя по сторонам ничего не видящими глазами:

– Я деньги из воздуха делал... Я продал три... пять... не помню... Я продавал вагоны водки... На запасных путях Казанского стоял состав с водкой для Москвы... Ко мне пришел Батя...

– Я с ним поработал, еще застал... Он бригадиром был...
– вставил краснолицый.

"Синяк" утвердительно-понимающе покивал головой и вновь поднял указательный палец, желая продолжать делиться своими воспоминаниями:

– Батя сказал, что мне дадут всего десять процентов, но там этой водки было море, вагоны... "Вези водяру, Батя, - заорал я ему.
– Я согласен!.."

Теперь краснолицый точно с таким же выражением кивал головой.

– Через две недели! Ты понял?.. Через две недели, Петя, я стал приезжать сюда на "форде". У меня тогда был красный "форд" и свой шофер. Самому мне водить нельзя было. Права у меня еще в восемьдесят пятом отобрали. Насовсем... Правда, потом вернули...
– "Синяка" разбирал смех.
– Ты мне веришь, Петька? Ко мне на прием записывались, я шишка тогда был для всех Сокольников. В Сокольниках только у меня водка была...

Пиво в забегаловке было отвратительным, пить его Иван просто не смог - так и стоял перед полной кружкой, разглядывая кильку, лежащую перед ним на кусочке черного хлеба. Килька была украшена одиноким засохшим колечком лука и благоухала подсолнечным маслом... "Вечер воспоминаний окончен, - подумал Иван.
– Пора прогуляться". Он подошел к стойке, купил бутылку "Анапы", попросил открыть, взял один бутерброд, один стакан, нахлобучил стакан на бутылку и протолкался от стойки к столику, за которым и "синяк", и Петя-носильщик теперь оба понимающе кивали друг другу перед опустевшими кружками.

– Не помешаю, ребята?
– спросил Иван и, не дожидаясь ответа, поставил бутылку на стол.

Он снял стакан с горлышка бутылки и стал наливать в него портвейн. Взглянув как бы случайно на стоящих напротив него "синяка" и носильщика, он резко остановил процесс наполнения стакана и громко воскликнул:

– Петька! Ты откуда, брат?

Краснолицый носильщик очень сосредоточенно на него смотрел, нисколько, впрочем, не узнавая. За годы путешествий по портовым и вокзальным забегаловкам Петя успел обрести столько "братьев", что число их, наверное, превысило численность населения славного города Бомбея, в котором побывал он тридцать лет назад, служа тогда в советском торговом флоте.

– Мы с тобой год назад на этом же самом месте эту же "Анну Палну" пили! орал на всю забегаловку Иван, хлопая Петьку по плечу.

Носильщик счастливо улыбался, уже представляя себе, как будет пить до утра за счет этого денежного "знакомого"... А может, и дольше - если "знакомый" вырубится раньше него и даст возможность спокойно ознакомиться с содержанием своих карманов и кошелька... Он старательно напрягал память, но вспомнить новоявленного "брата" никак не мог. Однако тот держал в руках бутылку, и Петя решил-таки проявить к нему самые теплые "родственные" чувства.

– Мужики! Угощаю!
– шумно радовался встрече Иван.
– Каждому по бутылке! Я мигом.

Он сбегал к стойке, взял еще две таких же бутылки "Анапы" и два таких же бутерброда, все это принес и выставил на столик. В соответствии с неписаной традицией каждый распоряжался предназначенной ему бутылкой по своему усмотрению. Носильщик Петя налил половину кружки и принялся прихлебывать из нее по глоточку. "Синяк" набузовал полную кружку, но пить начал из горлышка то, что осталось в бутылке. Иван наполнил свой стакан доверху, взял его в руку, но потом поставил на столик и сказал, указывая пальцем в самый нос "синяка":

– И тебя я тоже знаю. Ты - Равиль!

– Я?!
– возмутился "синяк".
– Я никогда не был татарином! Ни-ког-да!
– И он по своей привычке поднял указательный палец и отрицательно помахал им перед собой.
– ...Нет, одно время я был евреем. Был...
– Неожиданно "синяк" смягчился и утвердительно закивал головой.
– Но тебя я не знаю...

– Слушай, а сейчас ты кто?
– не отставал от него Иван.

– Я?!
– крайне удивился тот.
– Я русский. Или российский? Не знаю точно...

– Тогда давай... И за тех, и за других...

Иван поднял его кружку с вином и сунул ему в руку. "Синяка" немного покачивало, и он вцепился в кружку, как в точку опоры. Начал пить, но осилил только половину, после чего прижал кружку к щеке и так стоял, покачиваясь и глядя на Ивана. Только Иван якобы собрался выпить свое вино, как "синяк" попытался усесться прямо под столик, что было категорически запрещено теми же неписаными традициями московских забегаловок - где угодно, только не в заведении! Иван с носильщиком подхватили его под руки и потащили на улицу. "Синяк" бороздил носками ботинок асфальт...