Гламорама

— Алло? Вы меня слышите?

— Да, — говорю я убитым голосом. — Как ты это… вычислил?

— Я почувствовал перемену в вашем настроении, — говорит Палакон.

— Как же тебе это удалось?

— Ну, скажем, я уже выяснил, что эти ваши порывы обычно недолго длятся, — говорит он мне. — Скажем так, я неустанно думаю о вас и о том, что вам предстоит сделать. — И, после некоторой паузы: — К тому же я вижу все происходящее под несколько другим углом.

— Я — любовник, а не воин, Палакон, — вздыхаю я в ответ.

— Мы обнаружили Джейми Филдс, — говорит Палакон.

Я тут же оживляюсь:

— Так моя работа закончилась, верно?

— Нет, — отвечает Палакон. — Только облегчилась.

— Интересно, чем ты занимаешься в настоящий момент, Палакон? — спрашиваю я. — Сидишь, и какой-нибудь лакей делает тебе педикюр, пока ты лопаешь мятные конфетки из огромной коробки? По крайней мере мне представляется именно что-нибудь в этом роде.

— Джейми Филдс в Лондоне, — говорит Палакон. — Вы можете найти ее послезавтра на съемочной площадке фильма, в котором она играет. Всю необходимую информацию вы получите в отеле. Водитель встретит вас…

— Водитель лимузина? — перебиваю его я.

Пауза, а затем Палакон вежливо уточняет:

— Да, мистер Вард, водитель лимузина…

— Спасибо.

— …встретит вас в Саутгемптоне и отвезет в Лондон, где я проконтактирую с вами.

Пока Палакон бубнит, я перекладываю на столе все четыре фотографии, то так, то этак, а затем, так и не загасив предыдущую сигарету, закуриваю новую.

— Вы все поняли, мистер Вард?

— Да, я все понял, мистер Палакон, — отвечаю я в тон ему.

Пауза.

— Вы очень раздражительны, мистер Вард.

— Нет, просто я пытаюсь кое-что выяснить.

— Это на самом деле так, или вы просто позерствуете?

— Послушай, Палакон, мне пора идти…

— Куда, мистер Вард?

— Я записался на курсы по изготовлению садовых гномов, и через десять минут начинается первое занятие.

— Я поговорю с вами по прибытии в Лондон, мистер Вард.

— Я уже пометил это в своем еженедельнике.

— Рад это слышать, мистер Вард.

1

Я нахожу оператора Феликса в баре с роялем, склонившимся над целой батареей бокалов, наполовину заполненных бренди; он занят тем, что уныло рассматривает собственное отражение в зеркале, висящем над полкой с бутылками, и курит сигареты «Голуаз» одну за другой. Пианист — который, как я замечаю к своему ужасу, все тот же инструктор по аэробике с кошмарными зубами — играет очень грустную версию «Все, что угодно». Я сажусь на табурет рядом с Феликсом и швыряю фотографии на стойку прямо перед ним. Феликс даже не вздрагивает. На лице у него — многодневная щетина.

— Феликс, — говорю я, пытаясь держать себя в руках, — посмотри на эти фотографии.

— Не хочу я смотреть на фотографии, — говорит уныло Феликс со своим акцентом неизвестного происхождения.

— Феликс, прошу тебя, это важно, — говорю я. — По-моему.

— Вовсе я не собираюсь смотреть ни на какие фотографии, Виктор.

— Мать твою так, да посмотри же ты на эту гребаную фотографию, Феликс, — рявкаю я в панике.

Феликс поворачивается ко мне, говорит: «Ну не ворчи!» — и устало смотрит на снимок.

— Ну и что тут такого? Какие-то люди едят икру с недовольными мордами. — Он пожимает плечами: — Бывает.

— Феликс, но я не ел икру с этими людьми, — говорю я. — И тем не менее эта фотография су-су-существует.

Я уже начал заикаться.

— Ну и что ты этим хочешь сказать? — вздыхает Феликс. — Боже мой, как я от всего устал.

— Здесь все неправильно, — ору я, уже ничего не соображая. — Это не та пара, с которой я ужинал вчера. Эти люди — не Уоллисы. Ты понимаешь, Феликс? Я-не-зна-ю-э-тих-лю-дей.

— Но это же фотография, Виктор, — говорит Феликс. — И на ней есть ты.

— Да, это я, — говорю я. — Но кто эти люди, Феликс? — Чтобы он меня лучше понял, я тыкаю пальцем в фотографию. — Что же это такое происходит? Что за чертовщина?

— Молодость, молодость! — вздыхает он.

— При чем здесь молодость, Феликс? При чем?— спрашиваю я, оглядываясь по сторонам. — На этой чертовой посудине нет ни одного человека моложе шестидесяти.

Феликс делает бармену знак налить еще один бокал.

— Феликс, — говорю я тихо. — Мне страшно.

— Я вижу, но почему?

— Причин хватает, — шепчу я.

— Жизнь нельзя прожить без проблем.

— Знаю, знаю, нет радости без горя и все такое — черт побери, Феликс, заткнись на хрен и посмотри наконец на это гребаное фото!

Поднеся фотографию к носу, Феликс слегка оживляется, а в баре дымно и темно, и пианист продолжает исполнять заунывную версию «Все, что угодно», в то время как толпа статистов, изображающих наклюкавшихся бабулек, крупье и персонал заведения восторженно слушают, а я сосредотачиваюсь на тишине, окутывающей эту музыку и обратить на себя внимание бармена.

— Это фальсификация, — говорит Феликс, прочищая горло.

— Откуда ты знаешь?

— Ты должен был бы видеть лицо вот этой девушки. Он показывает на Марину.

— Да, но я думал, что она повернулась, когда сработала вспышка.

— Нет, — говорит Феликс. — Она не повернулась.

— Откуда ты знаешь?

— Это видно по положению ее шеи. Смотри — Феликс проводит кончиком пальца по горлу Марины. — Исходя из положения ее шеи видно, что она смотрела в камеру. Чье-то другое лицо было — как это говорится? — напечатано двойной экспозицией поверх лица этой девушки.

Феликс замолкает, затем переводит взгляд на Уоллисов.

— Полагаю, что нечто подобное было проделано и с этой парой, — говорит он, наморщив лоб. — Причем работа довольно грубая.

Вздохнув, он кладет фотографию обратно на стойку:

— Впрочем, кто знает? Может, ты был просто очень пьян, захотел со всеми подружиться и сел не за тот столик?

Я мотаю головой.

— Я никогда не сидел вместе с этими людьми, — говорю я. — Посмотри, какая прическа у этой женщины.