Главная роль

— Наша Империя велика и многообразна. Порою черни удается сколотить капитал и купить землю — как в нашем случае, Ваше Императорское Высочество. Здесь — колония, вокруг — дикари, и человеческая жизнь, к огромному моему сожалению, стоит дешево. Лишенный воспитания, уверовавший в собственную исключительность от свалившегося богатства вчерашний крестьянин или лавочник может потерять голову от мнимой вседозволенности.

— Полагаете, мотивом преступника была уверенность в том, что его не накажут? — поддержал беседу Николай.

Сэр Уоллас взглядом переадресовал вопрос генеральному инспектору Эдвардсу, который, узнав о нашем с Никки визите в участок, прибыл туда сам, решив на всякий случай возглавить расследование. Как и почти любой важный чиновник этих времен, имеет на лице пышные, связанные усищами в единое целое, бакенбарды.

— Преступники — все равно что животные, Ваше Императорское Величество, — ответил сэр Эдвардс на английском.

У нас тут русскоязычное большинство, поэтому инспектор пользуется переводчиком — мы-то его понимаем, а он нас — нет.

— Преступник ставит себя над Законом, то есть — считает себя лучше, умнее и сильнее общества. Ваш замечательный писатель Достоевский много об этом писал. Порой преступнику даже не нужен мотив — достаточно желания совершить преступление и уверенности в отсутствии наказания. Следствие обязано оперировать установленными фактами, однако я позволю себе предположить, что в этом прискорбном инциденте мотивом послужила жадность — пятьдесят тысяч рублей немалая сумма.

— Безусловно, мистер Эдвардс, — глубокомысленно кивнул Николай. — Установить факты — это самое главное.

Думаю о преступности этих времен, и натурально руки опускаются. Дактилоскопии или нет, или она в зачаточном состоянии. Генетическая экспертиза вообще фантастика. Камер нет, телефоны только в крупных городах и не в каждом доме, «межгород» только телеграфом или почтой. Как вообще в этих условиях полиция умудряется кого-то ловить? В моих глазах это какое-то волшебство.

Уличное освещение закончилось за пределами «цивильной» части Бомбея, и смотреть в окно стало неинтересно — темень и темень. За сорок минут пути мы успели еще немного поговорить о природе преступности, отметить несомненные успехи англичан в наведении порядка на «диких» территориях — случай с Евпатием решили счесть исключением из правил — и попить чаю.

Спешившись на ничем непримечательном, оснащенным керосинками и многофункциональным павильоном — билеты, почта, найм лошадей — перроне, мы погрузились в кареты — на них керосинки продвинутее, с зеркалами, работают фарами — рассадили казаков и полицейских на организованных англичанами лошадей и поехали по ублюдочного состояния грунтовке. Свет выхватывал куски джунглей, отражался в глазах живности — ее тут много, кушать же не всех можно — пугал непривычных к шуму Высочайших караванов птиц, а противомоскитная сетка — мое любимое изделие в этих краях! — надежно отсекала кровососов. Если бы не состояние дороги, вынуждающее крепко держаться за кожаные ремни у потолка, было бы совсем хорошо.

Беседу продолжать из-за качки и тряски было затруднительно, но мы справились, обсудив живописность индийской природы. Николай «маленьким приключением» доволен — регламентированные пафосные мероприятия кого хочешь за долгие годы достанут, а спонтанность под благовидным предлогом добавила индийскому Путешествию цесаревича приятную перчинку. В ночь, в джунгли, ловить настоящего преступника, обидевшего милого сердцу подданного!

Насчет «милого сердцу» я погорячился — старообрядцев Никки не любит. Стоило Евпатию подтвердить свою принадлежность к «двуперстым», Николай сразу потерял к нему интерес. Купец не обиделся и едва ли заметил связь — он за день столько Высочайшего внимания хапнул, что на три поколения вперед хватит — а я расстроился. Почему податное население делится на сорта из-за полной фигни? Это же мешает строить единую и неделимую Империю! Это же даже не иноверцы — это самые что ни на есть православные христиане, которых внутри православно-христианской страны держат за второй сорт.

Джунгли за окном расступились, свет фонарей покатился по выстроенным из жердей заборам, за которыми рос тот самый джут, в охоте за которым и потерпел поражение Евпатий. Время от времени в кустах встречались прогалины, засеянные страшнейшим на планете растением — опиумным маком.

Многие связывают могущество Ост-Индской компании с чаем и специями, стыдливо умалчивая о роли вот этих симпатичных цветочков. Англичане — главные наркоторговцы в истории человечества. На опиуме сколачивались и сколачиваются огромные состояния, опиум позволяет англичанам держать под каблуком титанический, когда-то процветающий Китай. Верхушка Китая предавалась сладкой опиумной дрёме, тем же самым занимались и китайцы попроще. Опиум из неоткуда не берется, его нужно покупать, и англичане радостно удовлетворяли спрос. В какой-то момент Китай начал понимать, что с ним происходит, и начал пытаться сопротивляться, что вылилось в две войны, которые так и называются — опиумные. Ост-индская компания защищает свои торговые интересы, и, если они требуют превращения огромной страны с уникальной культурой, древней историей и гигантским потенциалом в большой наркопритон, англичане не пожалеют пуль и штыков.

Дорога стала получше, на полях появились огоньки — плантации охраняются, и стали слышны периодические крики снаружи. Расслышать не получается, но смысл угадать — вполне: «Стой, кто идет?», «Не твое собачье дело».

Вскоре мы увидели дом — двухэтажный, довольно большой кирпичный особняк с освещенными окнами и керосинками на фонарях у украшенного колоннами крылечка, к которому вела выложенная булыжником дорожка. Остальные постройки нас не интересуют — что нам делать на складах, в сараях и никчемных лачугах, которых местные, надо полагать, именуют «жильем для работников»?

Не бедный же человек, ну зачем на чужое позарился? Пятьдесят тысяч — не «немалая», как ее назвал мистер Эдвардс, сумма, а целое состояние. Но вот эта плантация, даже если не учитывать ее рентабельность — когда почва плодородна, климат — теплый, а работники-индусы вкалывают буквально за еду, рентабельность просто не может быть плохой — стоит гораздо дороже. Опиумный мак, впрочем, намекает — я не детектив, но тут им быть и не нужно, достаточно немного соображать и уметь смотреть на генерального инспектора, который задумчиво шевелит усищами.

— Салтычиха, — тихонько поделился я с Никки исторической параллелью.

Цесаревич едва заметно — нормально мешает обилие людей вокруг — поморщился, выражая свое отношение к такой неприятной исторической фигуре, и воздержался от комментариев.

На крылечко выкатился худющий бакенбардистый мужик лет тридцати пяти в характерном фраке. Лысину к своим годам он успел отрастить знатную, и я невольно залюбовался бликами фонарей на ней.

— Идем, — велел Николай, и мы покинули карету.

Выбрались и спутники — Евпатий сразу же начал обильно креститься, бормотать под нос молитвы и с полностью мной одобряемым злорадством глазеть на плантацию.

Разговор с дворецким, который встретил нас глубоким поклоном, доверили вести генеральному инспектору:

— Мы проделали долгий путь, чтобы поговорить с мистером Томсоном.

Вооруженная толпа и обилие супер важных людей, казалось, совсем не смутили дворецкого:

— Мистер Томсон не сможет принять вас сегодня.

А, нет, это не смелость и не легендарная невозмутимость английского дворецкого — мужик потеет, не совсем внятно произносит слова, двигается несколько неловко — а он же много лет одни и те же движения воспроизводил — а зрачки, которым в едва развеиваемой фонарями тьме положено расширяться, напоминали две черные точки.