Главная тайна горлана-главаря. Сошедший сам

«По окончании / рабочего дня,

стакан кипячёной зажав в кулачике,

под каждой крышей Союза бубня,

докладывают докладчики.

Каждая тема – / восторг и диво —

вмиг выясняет вопросы бытья…

Иди и гляди – / не жизнь, / а лилия.

Идиллия».

Эти строки явно намекают на политическую ситуацию в стране, когда Троцкий тянул всех в одну сторону, Зиновьев с Каменевым завлекали народ в другую, а сталинское «большинство ЦК» звали страну отправиться по совсем иному пути. Троцкисты заявляли, что только они приведут СССР к процветанию. Зиновьевцы рекламировали свой вариант развития событий. А с ними со всеми категорически на соглашались «цекисты», сторонники генсека Сталина, указывая на третью дорогу. То есть стихотворение Маяковского представляло читателям как бы три типа «докладчиков».

Дальше следовали такие строки:

«А пока / докладчики преют,

народ почему-то / прёт к Левенбрею».

«Левенбрей» – это марка популярного в те годы пива. И Маяковский описывал одного из наиболее характерных представителей народа – простого рабочего парня. У него…

«… один кулак – / четыре кило…

Мат, / а не лекции / соки корней его…

Лозунг дня – / вселенной в ухо! —

всё, что знает башка его дурья!

Бомба / из матерщины и ухарств,

пива, / глупости / и бескультурья».

Этот парень был одним из тех троих, кого имел в виду Маяковский, называя своё стихотворение «Три хулигана».

В комментариях к этому стихотворению в седьмом томе собрания сочинений поэта сказано:

«По-видимому, Маяковский предполагал вывести в последующих стихах ещё два типа хулигана. Замысел этот остался неосуществлённым».

А может быть, «хулиганами» поэт считал тех «докладчиков», которые намеревались повести за собой народ, любивший пиво «Левенбрей»? Трудно сказать. Но в издававшийся тогда пятый том собрания своих сочинений Маяковский внёс этот стих под заголовком «Тип» (так и хочется расшифровать это слово как «Троцкий и прочие»).

Завершающее четверостишие звучало весьма неопределённо, и было совершенно непонятно, к чему призывал поэт, к кому именно он обращался. Ведь последние две строки призывали «докладчиков» (цекистов и оппозиционеров) вести свою пропаганду повеселее:

«Надо помнить, / что наше тело

дышит / не только тем, что скушано, —

надо / рабочей культуры дело

делать так, / чтоб не было скушно».

Иными словами, стихотворение очень и очень странное. Даже сегодня его сходу не растолкуешь. Не пытался ли тут Маяковский передать точку зрения на положение в стране и Осипа Брика, ставшего оппозиционером? Но так как сам поэт в ситуации ещё не совсем разобрался (не понял Брика или не согласился с ним), его стих и получился немного двусмысленным.

1 ноября Владимир Владимирович был уже в Харькове и там в Драматическом театре читал лекцию «Как делать стихи?». Местная газета «Пролетарий» написала:

«Хотя афиша обещала научить писать стихи в пять уроков, никаких рецептов лектор не дал.

– Собственно, моя задача, – съязвил он, – не научить писать стихи в пять уроков, а отучить – в один».

Журнал «Сiлькор Украiни»:

«Маяковский окончил свою лекцию такими словами: "Необходима огромная, нечеловеческая работа над собой, необходимо изучать, исследовать опыт других писателей. Можно было бы всем тем, кто хочет стать писателем, сказать:

– Ты готов вынести все невзгоды этого ремесла, ты готов работать долгие годы, готов заболеть в поисках новой рифмы и поэтического образа? Если готов – тогда просим”».

3 ноября 1926 года на пост председателя ЦКК) ВКП(б) (Центральной Контрольной комиссии) был назначен Георгий Константинович Орджоникидзе. Это назначение неожиданно коснулось и Надежды Аллилуевой, жены Иосифа Сталина. Об этом – Борис Бажанов (он называл Надежду Сергеевну Надей, они были ровесниками):

«Когда Орджоникидзе стал председателем ЦКК, он взял к себе Надю третьим секретарём… Зайдя как-то к Орджоникидзе, я в последний раз встретился с Надей. Мы с ней долго и по-дружески поговорили. Работая у Орджоникидзе, она ожила – здесь атмосфера была приятная, Серго был хороший человек. Он тоже принял участие в разговоре; он был со мною на ты, что меня немного стесняло – он был на двадцать лет старше меня (впрочем, он был на ты со всеми, к кому питал мало-мальскую симпатию). Больше я Надю не видел».

В это время сидевший в Соловках политзаключённый Борис Глубоковский закончил писать книгу «49. Материалы и впечатления». Цифра «49» – это номер статьи Уголовного кодекса о социально-вредных элементах. Книгу напечатал УСЛОН (Управление Соловецкого лагеря особого назначения).

А в московском Доме печати 19 ноября проходил диспут о богеме. Газета «Вечерняя Москва» сообщила читателям:

«Последним из оппонентов говорит Вл. Маяковский. Ему надоела сама тема о богеме… Прежняя богема была иной: в ней люди собирались не для того, чтобы выпить за одним столом, а перебрасываться остроумными талантливыми словами, обсуждать общие интересы, уметь воевать за новое и протестовать. Нынешний богемец это тот, кто со всеми согласен, кто меланхолически пьёт пиво».

Журнал «На литературном посту» (№ 1 за 1927 год) добавил и такие слова поэта:

«У нас же сейчас не богема, а мелкая скука мелких людишек, разгильдяйство, гипертрофия самомнения и потрясающее количество гениев, выросших в 24 часа. На эту "богему" просто плюнуть надо».

Эти слова поразительно точно совпадают с тем, что говорилось в стихотворении «Три хулигана», которое было явно навеяно поэту Осипом Бриком.

Вернувшийся из Парижа Корнелий Зелинский встретился с Маяковским лишь в конце осени:

«Мы увиделись уже в середине или в конце ноября, столкнувшись почти у ворот его дома на Лубянском проезде.

– Послушайте! – пробасил Маяковский. – Вы мне очень нужны. Вы возложили на меня бремя ответственности за вашу жизнь. Когда случилась эта история – я прочитал о ней в газетах в Ростове во время поездки – я тотчас подумал о вас: вот-де выбрал вам спутника для оевропеивания. Впрочем, мы оба с вами можем гордиться таким знакомством».

Вскоре Владимир Владимирович вновь укатил на юг. И 29 ноября прислал из Краснодара письмо Лили Брик: