Главная улица
Шрифт:
— Ничего подобного!
— …когда убеждали ее, что надо поощрять чтение, а миссис Элдер нашла, что у вас был покровительственный тон, когда вы назвали ее бьюик «прелестным маленьким автомобилем». Она-то считает его огромным! Потом, некоторые торговцы находят, что вы слишком много болтаете, когда приходите в лавки…
— Увы, мне только хотелось быть приветливой.
— И ни одна хозяйка не одобряет ваших приятельских отношений с Би. Не притеснять служанку — это хорошо, но они говорят, что вы держите себя с ней, словно она вам кузиной приходится! Подождите, это еще далеко не все! Они находят, что вы эксцентрично обставили
— Я больше не выдержу… Подумать только, что они изощрялись на мой счет, а я была так счастлива и так хорошо ко всем относилась! Не напрасно ли вы рассказали мне это? Я буду всех стесняться.
— Возможно. Могу лишь ответить вам старой поговоркой, что знание — это власть. Когда-нибудь вы поймете, какое наслаждение обладать властью даже здесь. Командовать городом. Да, у меня есть свои причуды! Но я люблю, чтобы кругом все двигалось вперед.
— Мне очень больно. Эти люди начинают казаться мне жестокими и коварными, тогда как я была с ними совершенно искренна. Но разберем уж все до конца. Что они сказали о моем новоселье в китайском стиле?
— Гм, да-а…
— Говорите! Не то я могу вообразить вещи куда более ужасные, чем все, что вы могли бы мне сказать.
— Им было весело. Но некоторые из них считали, что вы пускаете пыль в глаза и делаете вид, будто ваш муж богаче, чем на самом деле.
— Я не могу… Такая низость мыслей превосходит всякое воображение! Неужели они могли серьезно думать, что я… И вы хотите «реформировать» подобных людей, когда динамит так дешев? Кто посмел сказать такое? Богатые или бедные?
— Всякие были!
— Неужели они не понимают, что если бы я даже манерничала и выставляла напоказ свою образованность, то уж на такую пошлость я, во всяком случае, не способна? Если им так важно это знать, передайте им от меня с нижайшим поклоном, что Уил зарабатывает около четырех тысяч в год, а вечер обошелся вдвое дешевле, чем они, по-видимому, воображают. Китайские вещи не очень дороги, а свой костюм я сделала сама…
— Довольно! Я-то ведь ни при чем. Все это я знаю. Они считают, что вы возбуждаете опасное соревнование этим приемом, который стоит все же больше, чем большинство из них может себе позволить. Четыре тысячи — крупный доход для такого города.
— Я и не помышляла ни о каком соревновании. Поверьте, что я просто из любви и дружбы хотела устроить как можно более веселую вечеринку. Было много глупости, шума и дурачества, но у меня были лучшие намерения.
— Разумеется! С их стороны, безусловно, неблагородно смеяться над вашим китайским рагу и… над вашими прелестными шароварами…
Кэрол вскочила и застонала:
— О, мне прямо трудно поверить! Они высмеяли мою вечеринку, которую я так старательно устраивала для них! И мой китайский костюм, который я шила с такой радостью, шила тайком, чтобы приготовить им сюрприз! И все время они глумились надо мной!
Она съежилась на диване.
Вайда гладила ее по волосам и бормотала:
— Напрасно я…
Не видя ничего от стыда, Кэрол не заметила, как Вайда Шервин выскользнула из комнаты. Бой часов в половине шестого всполошил ее. Надо взять себя в руки, прежде чем придет Уил. Надеюсь, он никогда не узнает, какая
глупая у него жена… Черствые, злые душонки!..Маленькой и одинокой девочкой побрела она наверх, шаг за шагом, волоча ноги, держась рукой за перила. Не у мужа ей хотелось искать защиты, а у отца, улыбающегося, чуткого отца, умершего двенадцать лет назад.
Кенникот зевал, растянувшись в самом большом кресле, между радиатором и керосиновой печуркой.
— Уил, скажи, дорогой, не говорят ли обо мне дурно? Это было бы понятно. Я хочу сказать, что, если так, ты не должен огорчаться.
— Говорят о тебе дурно? Ничего такого не слыхал. Все уверяют меня, что ты самая очаровательная женщина.
— Да, но мне показалось… Владельцы лавок, может быть, находят, что я слишком много суеты подымаю, когда прихожу за покупками. Боюсь, что я действую на нервы мистеру Дэшуэю, и мистеру Хоуленду, и мистеру Луделмайеру.
— Видишь ли, в чем дело…. Я не хотел говорить об этом, но раз ты начала сама… Чет Дэшуэй, вероятно, злится, что ты купила новую мебель в Миннеаполисе, а не здесь. Тогда я не хотел возражать, однако… В конце концов я зарабатываю деньги здесь, и с их стороны вполне естественно ожидать, что я здесь и буду их тратить.
— Если мистер Дэшуэй будет так любезен и укажет мне, как культурный человек может обставить комнату кладбищенским хламом, который он называет. Она опомнилась и добавила примирительно: — Впрочем, я понимаю.
— А Хоуленд и Луделмайер… О, ты, вероятно, пошутила, но слишком колко, по поводу выбора товаров в их лавках. Ах, плюнь на это, какое нам дело! Гофер-Прери — независимый город, не то что эти заштатные городишки на Востоке, где нужно следить за каждым своим шагом, считаться с нелепыми условностями и где куча старых сплетниц от нечего делать злословит о тебе. Здесь каждый волен делать то, что ему заблагорассудится!
Он произнес это с большим жаром, и Кэрол видела, что он сам верит в свои слова. Она задохнулась от гнева, но скрыла его зевком.
— Кстати, Кэрри, раз уж мы говорим об этом: конечно, я не намерен поступаться своей независимостью и не считаю, что человек обязан обращаться непременно к тому, кто сам обращается к нему, но все-таки я был бы очень рад, если бы ты покупала как можно больше у Йенсона или Луделмайера вместо Хоуленда и Гулда, которые в последнее время всем табором ходят к доктору Гулду. Я не вижу смысла платить за всякую всячину мои трудовые деньги, чтобы они шли потом к Терри Гулду.
— Я бывала у Хоуленда и Гулда потому, что их магазин лучше и чище.
— Я знаю; я и не думаю порывать с ними совсем. Правда, Йенсон — плут и постоянно обвешивает, а Луделмайер — тупая старая свинья… Но все же будем покупать у своих, ты меня поняла?
— Да, я понимаю.
— Отлично. Теперь, пожалуй, пора уж и спать.
Он зевнул, вышел посмотреть на термометр, захлопнул дверь, погладил Кэрол по голове, расстегнул жилетку, вторично зевнул, завел часы, спустился в подвал проверить топку, зевнул в третий раз и затопал по лестнице, почесывая грудь сквозь толстую шерстяную фуфайку.