Главный процесс человечества. Репортаж из прошлого. Обращение к будущему

Шахт: Но простите, пожалуйста. Ведь он же не взял эту страну силой. Союзники просто подарили ему эту страну.

Джексон: Ну, в этом отношении у нас имеются ваши показания о роли, которую в этом сыграли вооруженные силы, и о той роли, которую вы сыграли в создании вооруженных сил.

Шахт: Я этого никогда не отрицал.

Джексон: Далее, когда вы были министром без портфеля, согласно вашим показаниям, были начаты агрессивные войны – против Польши в сентябре 1939 года; против Дании и Норвегии – в апреле 1940 года; против Голландии и Бельгии – в мае 1940 года; в июне было перемирие с Францией и ее капитуляция; в сентябре 1940 года имел место тройственный пакт между Германией, Италией и Японией; в апреле 1941 года произошло нападение на Югославию и Грецию, которое, как вы говорите, было агрессивным; в июне 1941 года произошло вторжение в Советскую Россию, которое, как вы сказали, было агрессивным; 7 декабря 1941 г. японцы напали на Пирл-Харбор и после нападения объявили войну США, 8 декабря 1941 г. США объявили войну Японии, но не Германии; 11 декабря 1941 г. Германия и Италия объявили войну США. И все это произошло в области внешней политики, а вы продолжали оставаться на посту министра без портфеля гитлеровского правительства, не так ли?

Шахт: Да.

Джексон: Вы открыто не порвали с Гитлером, не ушли со своего поста и после того, как началось германское наступление на Россию, и до тех пор, пока германская армия не стала отступать, не правда ли?

Шахт: Письмо, благодаря которому мне удалось успешно добиться разрыва, датировано 30 ноября 1942 г.

Джексон: Таким образом, из вашего письма явствует, что вы считали, что корабль тонет, не правда ли? То есть, что война проиграна?

Шахт: Об этом свидетельствуют мои устные и письменные заявления.

Глава 40. Адвокат или «совестливый человек»?

Устав Международного военного трибунала предоставил все возможности для ведения соревновательного процесса, и в частности для квалифицированной защиты подсудимых. Им полагались адвокаты из числа немецких юристов, причем по выбору обвиняемых.

Понятно, что антифашистски настроенные правоведы нацистским главарям не требовались. Нужны были те, кто им сочувствовал и, конечно, хорошо знал дело. Так или иначе, у большинства обвиняемых оказались весьма сильные защитники. Это были и звезды германской адвокатуры, такие как О. Штамер, защищавший Геринга, и молодые, но весьма активные и изощренные коллеги, например А. Зейдль, действовавший в пользу Гесса и Франка. Трибунал предоставлял им все необходимые документы. Для них даже был создан в отдельном помещении информационный центр.

Насколько внимательно относился суд к запросам защитников, говорит тот факт, что помощнику адвоката Кранцбюллера было разрешено поехать в Лондон для ведения поиска в секретных архивах адмиралтейства. От Кранцбюллера же был принят и направлен в Америку опросный лист с вопросами к адмиралу Нимицу, который дал все необходимые ответы.

Гуманность подхода к защите проявлялась и в том, что все расходы на нее – гонорары, оплата жилья, питания, транспорта относились к бюджету Суда.

На процессе трудилось 27 защитников, 54 ассистента и 67 секретарей. Среди этого персонала были даже родственники подсудимых, например сын Папена и зять Риббентропа.

Чинные с виду адвокаты порой не очень стеснялись в средствах: диктовали подсудимым ответы на вопросы суда, обрабатывали свидетелей защиты и находили средства давления на свидетелей обвинения.

Самым распространенным приемом защиты было делегирование вины «наверх», в конечном счете на Гитлера, а подчиненные, в том числе и остальные вожди, дескать, лишь выполняли приказы. Второе типичное возражение состояло в том, что «закон не имеет обратной силы». Якобы до Нюрнбергского процесса не было ясного международного правового определения преступлений против мира и человечности. Третий прием заключался в проведении параллелей между действиями Германии и стран антигитлеровской коалиции. Например, защитники сравнивали методы ведения воздушной и морской войны той и другой стороны и находили их «похожими». Они пытались переключить внимание суда с анализа вины обвиняемых на разбор политики и мер государств антигитлеровской коалиции.

Ожидая разногласий и ссор среди союзников, адвокаты использовали любую возможность затянуть процесс. Вот какой пример приводит Аркадий Полторак: «В здании Дворца юстиции имелся газетный киоск, где можно было приобрести любые иностранные газеты… Наиболее активными покупателями были здесь немецкие защитники. Они зорко всматривались в политический горизонт, радовались появлению любой тучки в отношениях между Востоком и Западом и без труда уверовали в то, что время будет работать на подсудимых. Именно потому одной из главных линий своей стратегии защита избрала максимальную затяжку процесса. Достижение этой цели осуществлялось различными методами. Началось с многочисленных ходатайств о назначении перерывов в заседаниях трибунала. Все тот же доктор Штамер от имени всей защиты попросил объявить рождественские каникулы сроком на три недели. Просьба была удовлетворена, хотя срок каникул сократили до десяти дней. Но ровно через четыре дня после возобновления работы трибунала вдруг поднимается доктор Меркель (защитник гестапо) и вновь ходатайствует об… отсрочке процесса.

Эта попытка успеха не имела. Тогда адвокаты прибегли к новому приему: начали настаивать на вызове в суд десятков и сотен свидетелей, либо вообще не имевших отношения к делу, либо имевших к нему весьма и весьма сомнительное касательство.

Затем последовал уже известный читателям «маневр Розенберга», имевший целью втянуть всех активных участников процесса в длительную дискуссию по «теории» расизма. Защита потащила в судебный зал десятки фолиантов американских, английских, французских расистов, а заодно и труды своих подзащитных…

Но большинство адвокатов, конечно, понимало, что 1945 год это не 1939 и что зал заседаний Международного трибунала это не гитлеровский рейхстаг. Недурно разбирались они и в подлинной ценности «теоретических» изысканий своих подзащитных. В связи с этим мне невольно приходит на память весьма курьезный эпизод.

Доктор Тома стоит на трибуне и, обращаясь к суду, предъявляет один за другим документы в защиту Альфреда Розенберга. Перед адвокатом микрофон. Рядом с микрофоном специальное устройство, которое позволяет оратору на время отключаться от зала. К этому устройству адвокаты прибегают всякий раз, когда хотят сказать что-либо своему ассистенту, сидящему за столом рядом с трибуной. Ассистент доктора Тома услужливо подавал ему соответствующие документы. Но вот он то ли ослышался, то ли сам Тома оговорился, и в руках адвоката оказалась книга Розенберга «Миф XX столетия». Тома механически хотел передать ее судьям, но в самый последний момент обнаружил оплошность. Побагровев до ушей, адвокат сверкнул гневным взглядом в сторону своего ассистента, и вдруг по всему залу, во всех наушниках явственно прозвучало:

– Болван, зачем вы мне суете это дерьмо?

Тома забыл, оказывается, выключить микрофонное устройство.

Все присутствовавшие на этом заседании разразились хохотом, настолько дружным и мощным, что даже лорд Лоренс, неизменно подчеркивавший, что «смех в зале причиняет моральный ущерб достоинству Трибунала», ничего не мог сделать. Старый опытный судья сумел сдержать лишь самого себя, да и то ненадолго. Во время перерыва он тоже смеялся так, что стены дрожали. Хохотали и подсудимые. Один лишь Розенберг был мрачнее тучи, метал громы и молнии в адрес своего незадачливого адвоката» [18] .

18

Полторак А. Нюрнбергский эпилог. М.: Юрид. лит., 1983.

12 марта 1946 г., когда была опубликована фултонская речь Черчилля, в стане защиты и на скамье подсудимых явно поднялось настроение. Вокруг Геринга кучкой собрались Риббентроп, Розенберг, Дениц, Франк, Заукель, Ширах. Рядом с Шахтом обсуждали новость Папен, Фриче, Зейсс-Инкварт, Нейрат. Заголовки в американских газетах типа «Объединяйтесь, чтобы остановить Россию!» не могли не вселить в них надежду на трения и разлад между союзниками.

Геринг заявил: «Летом прошлого года я не надеялся увидеть осень, зиму и новую весну. Если я дотяну до следующей осени, я, наверное, увижу еще не одну осень, не одну зиму и не одно лето». И, выдержав подобающую случаю паузу, с явным удовлетворением в голосе и сардонической улыбкой на лице добавил: «Единственные союзники, которые все еще находятся в союзе, – это четыре обвинителя, да и они в союзе только против подсудимых».

К чести судей и обвинителей, они быстро погасили эти эмоции, не реагируя на политические события. Определенные разногласия среди них, конечно, существовали, но в принципиальных вопросах трибунал был един и демонстрировал это единство до конца процесса.

Затягиванию суда и уводу следствия в сторону служили выпады адвокатов по поводу, например, пакта Молотова-Риббентропа или расстрела польских офицеров в Катынском лесу, английских методов войны на море или казни англичанами немецких пленных.