Главный процесс человечества. Репортаж из прошлого. Обращение к будущему

Трибунал предпринял контрмеры. Представители США и Великобритании предложили каждой стороне составить списки вопросов, не подлежащих обсуждению на процессе. Первыми, в декабре 1945 г., представили свой меморандум англичане. Спустя три месяца, в марте 1946 г., выдвинула соответствующий перечень советская сторона.

Защитники вовсе не пытались подыгрывать суду. Они бились всерьез и у них были немалые возможности. Стоит упомянуть, что защитник Гесса и Франка Зейдль извлек на свет божий копию секретного приложения к пакту Молотова-Риббентропа. Однако судья запретил его оглашение.

Мастера словесных дуэлей старательно выискивали пробелы в праве. Адвокаты нацистских бонз напирали на то, что в мире нет прецедентов уголовной ответственности руководителей государств за развязывание войн, нет законов, определяющих такие преступления. Обвинение не пожалело усилий, чтобы развенчать эти утверждения. Р. А. Руденко, например, поднял историю международных соглашений, трактующих агрессивную войну как преступление. Таковы были дух и буква Женевского протокола 1924 г., Парижского пакта Бриана – Келлога 1928 г. и других документов.

Другим дежурным «козырем» адвокатов были действия обвиняемых по приказу, что якобы снимало с них ответственность. Мол, перед ними была дилемма: или выполнить установку свыше, или лишиться жизни в случае неповиновения.

Этот аргумент изобрели и применили не одни нюрнбергские защитники. С помощью его пытались оправдаться сотни тысяч немецких военных преступников, но для обвиняемых из высшего эшелона власти он был особенно удобен. Ведь источником приказов и всего нацистского зла для подсудимых в Нюрнберге являлся, понятное дело, фюрер, которого уже не было в живых.

Суд твердо стоял на том, что преступные действия по приказам и распоряжениям свыше являются наказуемыми и приводил убедительные обоснования.

Адвокат Кальтенбруннера Кауфман был в сложном положении. Защита шефа карательных органов, погрязших в ужасных, невиданных преступлениях, была делом неблагодарным. Собственно, у Кауфмана и не было базы для защиты отпетого нациста. К тому же у адвоката, которого опрометчиво выбрал сам обвиняемый, был крупный «недостаток» – он был «совестливый человек».

Кальтенбруннер однажды пожаловался Гилберту: «Вы знаете, доктор, мой адвокат очень уж совестливый человек. Взбучка, которую он мне дал – больше, чем можно ждать от обвинителя».

Шеф РСХА все время лгал, изворачивался, и это, видимо, очень не нравилось Кауфману. Однажды он потребовал от Кальтенбруннера четких и прямых ответов на поставленные вопросы, в то время как подзащитный, некогда сам адвокат, стремился отвечать расплывчато. «Когда вы узнали, что Освенцим является лагерем уничтожения и каково было отношение к нему? – с прокурорской прямотой и напором спрашивал адвокат. – Давайте прямой ответ на вопрос… Отвечайте ясно и кратко…»

Это и была та самая «взбучка». Вся скамья подсудимых изумилась тогда, глядя, как адвокат уподобляется обвинителю. При допросе свидетеля Шелленберга Кауфман также потребовал дать четкий ответ, занимался ли Кальтенбруннер исключительно внешней разведкой и информацией. Шелленберг, шеф этой внешней разведки, ответил: нет!

В отличие от Кальтенбруннера, Яльмар Шахт никогда не жаловался на своего адвоката. С доктором Диксом он был знаком давно. В 1944 г. именно Дикс защищал его в германском «народном суде» по обвинению в измене гитлеровскому режиму. В 1945 г. он делал то же самое на процессе в Нюрнберге и, конечно, не упускал возможности проводить выгодные ему параллели. Со сравнения Кальтенбруннера и Шахта – «главного тюремщика» и его «узника», оказавшихся на одной скамье подсудимых, начинается его умело построенн ая речь.

При этом ради красного словца Дикс нарушал неписаный закон адвокатов: защищая одного обвиняемого – не «топить» другого. Но, видимо, Кальтенбруннера он списал со счетов как заведомого козла отпущения.

То ли дело – Шахт! Защита столь видной фигуры – «финансового гения» рейха, принесла Диксу немалые дивиденды. Спрос на его искусство в Западной Германии оказался очень большим. Он стал одним и самых заметных и высокооплачиваемых адвокатов страны.

Ради справедливости надо сказать, что Шахта, впоследствии оправданного судом, спасло от наказания все же не выдающееся красноречие Дикса, а закулисные маневры покровителей – крупных деятелей международного бизнеса, желавших вывести финансиста из-под удара. В его пользу сработала и сама система принятия судебных решений, требовавшая большинства голосов. При вынесении приговора Шахту голоса судей разделились поровну – два за осуждение и два против, и в силу этого Шахт был оправдан.

Речь Дикса, защитника подсудимого Гельмара Шахта [Стенограмма заседания Международного военного трибунала от 15 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа судьи! Исключительный характер дела Шахта становится совершенно очевидным уже при одном взгляде на скамью подсудимых, на которой сидят Кальтенбруннер и Шахт. Какова бы ни была компетенция Кальтенбруннера, но он, во всяком случае, являлся начальником главного имперского управления безопасности. Шахт вплоть до мая 1945 г. находился в заключении в различных концентрационных лагерях главного имперского управления безопасности. Это на редкость гротескная картина – главный тюремщик и его узник сидят на одной скамье подсудимых. Сама по себе эта необычная картина уже в начале судебного процесса должна была бы заставить призадуматься всех его участников: судей, обвинителей и защитников.

Установлено, что Шахт был заключен в концентрационный лагерь по приказу Гитлера. Ему предъявили обвинение в государственной измене, измене гитлеровскому режиму. Он был бы осужден «народным судом» во главе с кровавым судьей Фрейслером, если бы, находясь в заключении, не перешел в ведение союзных держав-победительниц. Летом 1944 г. на меня была возложена задача защищать Шахта перед «народным судом» Адольфа Гитлера; летом 1945 г. меня просили осуществить его защиту в Международном военном трибунале. Такое положение вещей само по себе в корне противоречиво. Оно также должно побудить всех участников процесса вдумчиво отнестись ко всему, что касается личности Шахта.

Путем подробного и тщательного представления доказательств перед Трибуналом была полностью раскрыта картина Третьей империи. За этой картиной таилось многое. В пределах возможного была воспроизведена также и закулисная сторона. В пределах возможного! Это означает, что такое исследование было ограничено рамками представления судебных доказательств, и хотя оно и производилось тщательно, все же в силу Устава должно было закончиться, по возможности, скорее. Чтобы понять, как выглядела Германия при Гитлере, многое должно быть воспринято Трибуналом интуитивно.

Невозможно охватить гитлеровскую Германию государственно-правовыми понятиями с точки зрения человека, обладающего правовой культурой.

Меня, как защитника подсудимого Шахта, не интересуют многие преступления, о которых может идти речь, потому что обвинение Шахта должно рассматриваться независимо от действий других, и только лишь исходя из оценки его собственных действий, которые не содержат в себе никакого преступления…

Шахт заявил здесь, что он чувствует себя жестоко обманутым Гитлером. Этим он признал ошибочность некоторых своих взглядов и действий. Обвинение оспаривает добрую волю Шахта и обвиняет его в том, что он умышленно и сознательно в качестве финансового агента Гитлера содействовал подготовке агрессивной войны, а поэтому, с точки зрения заговора, должен нести уголовную ответственность за все злодеяния и жестокость, которые были совершены другими в ходе войны. Обвинение не могло привести прямых доказательств этому утверждению. Оно попыталось сделать это, ссылаясь на отдельные, неправильно истолкованные и выхваченные из общего контекста высказывания Шахта. Затем обвинение ссылалось на свидетелей, которые не могли быть вызваны для допроса в суд, потому что одни из них отсутствуют, а другие – умерли. Я напоминаю о письменных показаниях Мессерсмита и Фуллера и о записях в дневнике посла Додда…