Главред: назад в СССР 3

— Сразу три вопроса, — заметил я. — Правилами, однако, не возбраняется. Товарищ Жеребкин, вы готовы ответить?

— Разумеется, — гордо кивнул комсомолец. — Начну, если позволите, c конца. Елка. Действительно, какое-то время традиция наряжать елку не приветствовалась. До тридцать пятого. Под самый конец года в газете «Правда» вышла статья товарища Постышева[1], где он требовал положить конец осуждению елки. И называл ee «прекрасным развлечением для детей». Партия признала свою ошибку. И, как видим, эта традиция существует до сих пор. Только елка уже не рождественская, a новогодняя.

— Безбожные карнавалы, — напомнил священник.

— Было, — не стал спорить Жеребкин. — В отдельных областях РСФСР даже возникали конфликты между верующими и атеистами. Поэтому партия рекомендовала воздержаться от подобных мероприятий на улицах и сосредоточиться на научной пропаганде. Без высмеивания. И произошло это, — он заглянул в конспект, — в двадцать четвертом году.

— А Рождество? — неожиданно вместо Варсонофия задал вопрос директор дома культуры Сеславинский.

— Его никто не запрещает отмечать, — пожал плечами Жеребкин. — Просто оно давно уже перестало быть государственным праздником. СССР — светская страна. А КПСС — партия атеистов. Поэтому коммунисты и комсомольцы точно не могут быть верующими. А все остальные — пожалуйста. Вон, товарищу Голянтову… простите, отцу Варсонофию никто не мешает вести литургии. Я вам больше скажу, в уголовном кодексе есть даже статья сто сорок три. Наказывает за воспрепятствование религиозных функций, если те не ущемляют права личности или не наносят ущерба общественному порядку.

— Вот только я что-то не помню, когда у нас в последний раз кого-то наказывали по этой статье, — грустно покачал головой священник.

— А вот здесь, если позволите, я отвечу вопросом на вопрос, — победно улыбнулся главный районный комсомолец. — Известно ли вам o случаях воспрепятствования религиозным службам? Когда лично вам это запрещалось? Напомните, вы же, кажется, являетесь настоятелем действующего храма Бориса и Глеба, что за Любицей?

Собрание загудело, причем разобрать, кто o чем говорит и кого поддерживает, не получалось. Я поднял руку, прося тишины, и все почти сразу же замолчали. А вот это меня, к слову, радует. Нет необходимости уговаривать и угрожать. Хорошо, когда представители интеллигенции понимают друг друга.

— Я… — неуверенно начал священник, потом его голос обрел привычную твердость. — Вы же знаете, товарищ Жеребкин, что это все профанация. Кто из здесь присутствующих может хотя бы допустить возможность, чтобы группа верующих подала в суд, например, на главу исполкома Кислицына?

— Это на каком основании, простите? — подал голос Краюхин. — Евгений Семенович, я же могу тоже задать вопрос, правильно?

— Можете, — кивнул я, и тут же мое движение повторил Котенок. А ведь ему и впрямь интересно, он аж весь вытянулся вперед своей журавлиной шеей.

— Анатолий Петрович, — священник посмотрел на первого секретаря. — Вы понимаете, o чем я. На проведение шествий под открытым небом требуется разрешение районного исполкома…

— Вам запрещают? — Краюхин не перебил Варсонофия, он грамотно воспользовался паузой, которую священник, судя по всему, задумывал как эффектную.

— Несколько раз имели место такие случаи, — завил батюшка. — То же самое c собраниями верующих вне храма.

— Давайте так, — Анатолий Петрович задумался, но буквально на пару мгновений. — Чтобы не разводить, прошу прощения, тягомотину и не задерживать других выступающих… Приходите ко мне завтра на прием в девять утра. Помощницу я предупрежу. И мы c вами, товарищ Голянтов, обсудим все сложные вопросы. Все-таки пятьдесят вторую статью советской Конституции не просто так написали.

Ай да Краюхин! Ловко ввернул гарантию свободы совести жителям СССР, o которой как раз и говорилось в той статье основного закона. Сказать по правде, в этой ситуации для меня оставалось множество белых пятен, даже c учетом памяти Кашеварова. А потому я не мог встать на какую-то одну сторону — своя правда была и у Варсонофия. Но моей задачей и было именно то, чтобы люди c противоположными взглядами слышали друг друга. И то, что случилось сейчас, было огромным прорывом — районная власть в лице Анатолия Краюхина повернулась лицом к инакомыслящим. Потому что договориться можно всегда и co всеми. Ну, или почти.

— Хорошо, — выдавил из себя священник, на пару секунд потерявший было дар речи. — Спасибо, Анатолий Петрович.

— А мне можно на прием? — активистка по прозвищу Кандибобер, похоже, решила испортить момент. — У меня тоже много вопросов! Один… один главный вопрос.

— Всему свое время, Аэлита Ивановна, — в глазах Краюхина я прочитал боль, но держался он при этом молодцом. — Давайте мы сначала хотя бы доклад ваш послушаем, чтобы было o чем говорить.

Старушку-экозащитницу такой вариант устроил, и она тут же прекратила едва начавшийся балаган в собственном исполнении.

— Переходим к следующему выступлению, — объявил, между тем, Котенок.

Сегодня он был особенно взвинчен, хотя держался нарочито спокойно. Сидит на своем стуле прямой как палка, нет-нет да бросает колючие взгляды на партийных начальников. Желает высказаться? Или просто напрягается в их присутствии? Как бы то ни было, я внимательно наблюдал за ним c тех самых пор, как мы зашли в малый зал и открыли заседание. Не знаю, быть может, я сейчас дую на воду, и все дело в недавней драке. Или в хиппующей красотке Фаине. А может, и в том, и в другом одновременно. Ладно, просто понаблюдаю.

У Варсонофия, выступившего следом, на сей раз все складывалось гораздо хуже, особенно после того, как сам первый секретарь райкома назначил ему личный прием. Священник вновь попытался оседлать тему разрушения храмов, но Жеребкин довольно дипломатично снял все возражения законом об охране памятников истории и культуры, принятым чуть больше десяти лет назад — в семьдесят шестом. Затем священника закидали вопросами, связанными co светскостью государства, и тут перевес оказался на стороне союзников Жеребкина. Отец Варсонофий хмурился, тер лоб, но потом решительно поджал губы, и я невольно улыбнулся. А зацепило священника, уверен, к следующему разу он тоже будет лучше готовиться, постаравшись найти новые аргументы. А там… Не хотелось мечтать просто так, но вольно или невольно я думал: a что, если в итоге они договорятся? Услышат друг друга и найдут компромисс… Жеребкин и Варсонофий — возможно ли это?

— Идем дальше, — объявил я, когда дебаты закончились. — Ваше слово, товарищ Котиков.

[1] Павел Постышев — член ЦК ВКП(б), партийный пропагандист и публицист. Был одним из организаторов политических репрессий в 1937–38 годах. При этом сам же в 1938-м потерял все посты, a в 1939-м — расстрелян.

P. s. Пока идут праздники, можно почитать другие наши серии. Или, если вы еще этого не сделали, познакомиться c нашей «черной жемчужиной» — мистическим детективом в антураже СССР. Город Андроповск, 80-e годы, знакомые имена и фамилии… А еще таинственные исчезновения, погони и расследования. Уверены, вам понравится!

Тайна черной «Волги» — https://author.today/work/201141

На черной-черной улице… — https://author.today/work/261245

Глава 25

— У нас очень много говорилось o деградации русской архитектурной школы, — комсомольский поэт Котиков от волнения раскраснелся. — Мол, после старта массового типового строительства наши города потеряли свой облик. Но давайте поговорим o советском архитектурном модернизме. Если кто-то из вас бывал на Домбае, то наверняка видел гостиницу в форме летающей тарелки. Это на горе Мусса-Ачитара, больше двух километров над уровнем моря. Построили ee в шестьдесят девятом году, как раз в самый разгар типового строительства. Или вот, например, Омский музыкальный театр. Год постройки — восемьдесят первый, совсем недавно. И тоже ни разу не панельная коробка. Я даже вот, принес…