Главред: назад в СССР 4

— Тебе бы не помешало, — кивнул я, и старушка, стуча палочкой, бросилась на кухню. — Постойте…

Память вновь подсказала: Клавдия Никифоровна.

— Постойте, Клавдия Никифоровна, мы сами справимся. Я помогу, не беспокойтесь.

— Так как же?.. — бессильно спросила она. — Я же быстренько вам вскипячу, заварю… Варенья наложу.

— Позвольте мне поухаживать за другом, — я мягко, но настойчиво приобнял старушку за плечи и развернул ее в сторону от кухни.

Потом спохватился, принялся раздеваться. Полы были грязными, но я посчитал верхом неуважения пройти в ботинках. Мама Бульбаша, смирившись, что на кухню ее не пустят, торопливо поставила передо мной тапочки. Я поблагодарил и шагнул в крохотную — метров пять, кажется? — клетушку, большую часть которой занимал накрытый клеенкой стол. Газовая плита, видно, что периодически ее чистят, но жир уже чуть ли не впитался в белую эмаль. На одной из конфорок закопченный железный чайник со свистком. Кривой излив в раковине, давно требующий замены.

Я принялся хозяйничать на чужой кухне. Налил воды, чиркнул спичкой, зажигая синее пламя. Поставил на огонь чайник, достал чашки, еще раз хорошенько помыл их. Заглянул в обклеенный той же клеенкой, что и на столе, шкафчик, достал маленький заварочник с металлическим ситечком. Тоже промыл его, сыпанул «Грузинского». Зеленая бумажная упаковка, надорванная сверху. Второй сорт — оказывается, и такой был, а я не помню. Зато помню поговорку, что это не брак. Или это про третий?

— Рассказывай, — я повернулся к Бульбашу, который бессильно присел на четырехногую табуретку.

Чайник приятно зашумел, в кухню прошел старый кот «лесного» окраса, сел, посмотрел на меня, облизнувшись.

— Я испугался, Жень, — тихо сказал мой зам, все-таки найдя в себе силы честно признаться, а не оправдываться. — Как сдал в пятницу вечерку, перенервничал, так и понял: боюсь. Боюсь, что не справлюсь. Трус я, Жень. И всегда им был. Уволь меня.

Выдав это сумбурное самобичевание, он оперся локтями о стол и уронил голову на ладони.

— Не надо со мной носиться, — глухо продолжил он. — Ты на меня надеялся, а я тебя предал. Не оправдал. Уволь.

— Все сказал? — ледяным тоном спросил я. — А теперь меня послушай. То, что ты не выполнил обещание, сорвался и подвел меня в трудный момент — это ужасный поступок. Отвратительный. Но в то же самое время ты долго держался. Потому что я в тебя верил. И другие верили. Знаешь, как Сонька за тебя заступалась? А когда ты спортом занялся… Слушай, я тогда понял, что у тебя все будет отлично. Жаль, что ты сорвался. Жаль, что чуть не загубил газету. Но даже не смей думать, будто твое нытье что-нибудь тебе даст. Тебе не удастся перевести на меня ответственность. Я не буду тебя увольнять, и тебе придется собрать себя в кучу. И пойти работать! Впахивать, как краб на галерах!

От волнения я даже оговорился, ненароком повторив известный мем из прошлой жизни. Но главное, что эффект был достигнут.

— И ты будешь впахивать, — я продолжал. — Ты возьмешь себя в руки, пока окончательно не оскотинился, и исправишь все то, что натворил. С сыном давно виделся?

От неожиданности Бульбаш даже вылез из своего «домика» и в изумлении уставился на меня.

— С сыном?.. — Виталий Николаевич подумал, видимо, что ослышался. — Он меня знать не хочет.

— И его можно понять, — безжалостно сказал я. — Что ты сделал для того, чтобы он поменял свое мнение? Или, может, опять испугался?

В этот момент засвистел чайник, я повернулся, отключил газ. Плеснул крутого кипятку в заварочник, накрыл крышкой.

— Ты с сахаром пьешь? — обратился я к Бульбашу, и в сердце неприятно кольнуло.

Виталий Николаевич сидел с каменным лицом, а по щекам его текли слезы. Я подумал, что слишком переборщил, но мой зам вдруг перевел взгляд на меня.

— Ты прав, Женя, — с трудом разлепив губы, сказал он. — Я и в тот раз испугался. И в этот. Я всех подвел, всех предал.

— Знаешь, — в этот момент я почувствовал, что именно сейчас нужно расставлять точки над ё. — Знаешь, а хорошо, что ты наконец-то задумался. Я очень надеюсь, что искренне. И самое главное — что ты сделаешь правильные выводы и начнешь действовать. Перестанешь жалеть себя и окончательно бросишь пить. Помиришься с сыном. Прекратишь мучить мать. Тебе не стыдно, что пожилой человек тебя выгораживает? Не противно от себя самого?

— Противно, — хрипло ответил Бульбаш.

— Я надеюсь, она для тебя за бутылкой не ходит? — уточнил я.

— Нет, — Виталий Николаевич помотал головой. — До этого я, к счастью, не дошел. Это же мама…

— Вот и веди себя с ней, как сын, — твердо сказал я. — Не заставляй ее волноваться и бегать вокруг тебя, словно ты школьник. Дай ей покой. Это не она должна подрываться твоим гостям чай заваривать, а ты сам. И за ней еще ухаживать. Начни сегодня, Виталий Николаевич. Дай сам себе шанс и воспользуйся им. Завтра жду тебя на работе. Поможешь разгребать.

— Спасибо, Жень, — тихо сказал Бульбаш. — Но если уж и начинать жизнь с чистого листа, то по полной.

— О чем это ты? — меня охватило смутное подозрение.

— Я не смогу больше работать с тобой. Совесть замучает…

Вот ведь заладил! Я понимаю, конечно, стыдно ему. Но ведь ей-богу — не бесконечными реверансами и самоедством нужно заниматься! Хочешь что-то доказать — действуй!

— Еще раз, — терпеливо сказал я. — Мы забываем все, что было раньше, и ты выходишь на работу как Виталий Бульбаш в лучшем своем проявлении. Профессионал, честный и талантливый. Надежный и умеющий поддержать. Который живот готов положить на благо родной газеты. Душа коллектива.

— Не смогу, — упрямо покачал головой Бульбаш. — Я замарал себя навсегда. После «Правдоруба».

Мне как будто бы дали доской по уху, и в то же время… Я почему-то ни капли не удивился.

Глава 17

— После «Правдоруба»? — медленно проговорил я, все еще не веря. — Ты пишешь туда статьи?

— Да, — на Бульбаша было страшно смотреть, настолько он сгорбился и почернел. — А еще я мог запороть газету… Должен был.

— Кому должен был? — я присел на вторую табуретку, стоявшую у окна.

— Тому, кто меня взял в оборот, — грустно усмехнулся Бульбаш. — У них там какие-то игры наверху… Ничего не понятно, все запутанно. Сплошные комбинации, многоходовки…

— Стоп! — я понял, что разговор идет куда-то не туда. — Где наверху? О чем ты?

— На меня вышли из комитета, — неожиданно выдал Виталий Николаевич. — Позвонили, сказали, что проходит спецоперация по обезвреживанию опасного антисоветского подполья. «Правдоруб» финансируется из-за рубежа… А так как я оказался в нем замазан, и сидеть мне вместе с остальными, кто его делает.

У меня голова пошла кругом от этих откровений. Бульбаш вывалил на меня просто несусветную дичь, и пока я, честно говоря, мало что понимал. Хотя в то же время в мыслях мелькнуло что-то знакомое… Но для окончательных выводов надо было выслушать его полностью.

— Так, — я обозначил свой интерес.

— Тот комитетчик, который со мной общался, сказал, что все зашло слишком далеко, — продолжил Виталий Николаевич. — Это не просто антисоветская деятельность, а еще и работа на иностранную разведку. А я не хочу садиться, Жень… Ты видел мать, ей жить осталось два понедельника.