Главред: назад в СССР 4

Она принялась одеваться, застегивать сапоги, затягивать пояс на пальто. Потом поцеловала меня в щеку и вышла прочь. А я остался стоять, будто каменный истукан, не в силах переварить новый удар судьбы.

Конфликт с Аглаей оказался последней каплей, переполнившей чашу моей моральной выносливости. И я понял, что все это время жил на пределе.

[1] Новый завет, Евангелие от Матфея. Мф. 5:39

Глава 19

Нет, я не бросился в алкогольный омут, как Виталий Бульбаш. Хотя желание было. Еще и армянский коньяк, оставшийся после какого-то веселого вечера, призывно блестел в холодильнике. Хотелось плеснуть, не глядя, в граненый стакан, выпить залпом и не закусывая… Потом еще и еще.

Вот только я знал, что это тупик. Алкоголь поможет отключиться на время, давая возможность забыться неверным сном. Просто не будет сил нервничать и переживать. Зато потом, утром, будет еще хуже. Об этом мне говорил мой приятель-доктор из прошлой жизни, об этом же говорила Аглая. Нервная система угнетается алкоголем, и горестное похмелье может порой привести к трагедии. Или минимум к необдуманным поступкам.

К счастью, есть и другое средство от стресса. Работа. Когда ты во что-то погружен, когда ты занят, твой мозг в действии, тебе просто некогда думать о чем-то другом. В прошлой жизни я с головой погрузился в работу, когда умер папа. Тогда я словно бы что-то почувствовал и зашел к нему в комнату, где он лежал уже несколько недель практически безвылазно. Попрощался и уехал в командировку. А потом позвонила мама… Отец умирал долго и мучительно, а меня в тот день, видимо, уберегла судьба или еще что-то надчеловеческое. Меня настолько подкосила новость о его смерти, что я бы просто не выдержал, увидев ее собственными глазами. И вот тогда меня спасла работа.

Я брал дежурства на выходные и праздники, писал больше статей, чем требовалось. Даже рассылал рукописи в федеральные издания, и некоторые даже публиковались, а на мою карту капали гонорары. Но не в них, разумеется, было дело. Мой мозг выдержал психологическую атаку, я пережил смерть отца и еще понял одну важную вещь. Невозможно изменить только уход человека из жизни. А все остальное — лишь дело времени.

Можно упасть на дно и вновь покорить вершину. Натворить черт знает что и исправить это. Совершить глупость и сделать выводы. И, конечно же, удержать пошатнувшиеся отношения. Особенно если они тебе дороги. И если ты искренне веришь, что конкретный человек — это твоя судьба. Поэтому сейчас, в своей новой жизни, я не отчаивался. Я твердо знал, что Аглая не ушла навсегда. Все можно решить. Для этого ей нужно дать то, чего она хочет и чего ей не хватает. Уверенности и спокойствия. Показать, что это возможно и при моей нынешней занятости. Объяснить еще раз то, чем я занят и почему это для меня так важно. Возможно, действительно пересмотреть какие-то свои поступки. Скорректировать тактику и стратегию. Не для того, чтобы прогнуться или обмануть, нет. А чтобы между двумя дорогими друг другу людьми осталось еще меньше недопонимания. Прояснить острые моменты, договориться. Но только не сразу. Не прямо сейчас.

Аглая врач, однако в первую очередь она женщина. И сейчас она на эмоциях, с которыми не способен справиться мужчина. Если сейчас ей что-то рассказывать, пытаться мириться и разбивать, каясь, лоб о каменный пол — будет только хуже. Ей нужно успокоиться и тоже все обдумать. Должно пройти время, когда погаснет пожар. А потом уже можно вступать в переговоры. Главное, не передержать и не упустить нужный момент. Но тут я верил в себя и, конечно же, верил в Аглаю.

А потому я включил программу «Время», приготовил карандаш с блокнотом и принялся делать пометки. Ночь впереди долгая.

* * *

Я плохо помнил легендарный Пленум, потому что был в то время ребенком. Но кое-что я, конечно же, знал еще с университетских аудиторий — ведь именно конец января восемьдесят седьмого стал переломным моментом в жизни огромной страны. В том числе и касательно работы средств массовой информации. А потому я сразу заметил одну, но при этом весьма важную нестыковку: основные идеи Михаил Горбачев озвучил еще вчера, во вторник 27-го. Все громкие баталии случились еще накануне. И «перестройка» вместо «ускорения» тоже впервые должна была прозвучать вчера. Однако только сегодня в итоговой программе «Время» обо всем рассказали народу.

Видимо, это и есть расхождение истории — той, что творилась сейчас, и той, что была в моей прошлой жизни. Я ведь не просто так опасался, что перемены будут другими. Казалось бы, что такого в происшествии, случившемся в маленьком райцентре Калининской области? Если отбросить эмоции и говорить только по существу, это не масштабный теракт с огромным числом жертв. Зато это важное происшествие в идеологическом смысле. Противники преодоления инерции и гласности могли попытаться использовать его в качестве аргумента против. И, судя по всему, использовали.

— Вы сами знаете, что произошло в Андроповске! — говорил какой-то незнакомый обкомовский секретарь, которому дали слово. — Разве это не доказательство того, что народ не готов к таким изменениям?

Нас все-таки заметили. Увы, повод был так себе, зато именно наш небольшой городок стал камнем преткновения на огромном всесоюзном Пленуме, куда съехались видные партийцы из самых разных уголков пока еще единой страны. Удивительно только, как Горбачева убедили подождать и не выводить в эфир центрального телевидения все эти дискуссии сразу. Может, сильно оказалось противостоящее ему лобби, а может, он сам решил проявить осторожность. Как бы то ни было, проходил Пленум так же, как и в моей истории — выступающие говорили без подготовки, чего раньше попросту невозможно было представить.

— Чем зачитывается сегодня молодежь, — горячо выступал еще один видный партиец[1], — от каких произведений в восторге обыватель? «Пожар», «Плаха», «Печальный детектив» и тому подобное, то же самое в театрах. Здесь, как и в периодической печати, остро и правдиво вскрываются наши болячки. Как бы душу при этом не опустошить… Метод отрицания в отражении действительности стал почти чуть ли не единственным, а надо же утверждать идеалы. Не пора ли нам в этом деле основательно подразобраться?

Я тут же вспомнил те произведения, о которых говорил выступающий. Книги Распутина, Айтматова и Астафьева. В годы перестройки они вызвали настоящее волнение в обществе, а я изучал их в школе и потом уже более глубоко на филфаке. Но дело-то было не только в книжках… Партиец, к которому обращались Иван Кузьмич, как раз говорил о том, за что боролся я сам, чего пытался достичь. Не одного лишь отрицания, как это было в моей прошлой жизни, а вдумчивой критики, направленной на созидание. Может, мы с этим партийцем и понимали идеалы по-разному, но он, пытаясь приструнить мою профессию, на самом деле работал на меня и мою идею.

И, вообще, на тему гласности и свободы слова на Пленуме разгорелась самая настоящая пламенная дискуссия. Помню, в моей реальности было так же, но с одной важной поправкой — не было тогда меня и дискуссионного клуба как реального прототипа возможных изменений.

— Вон, в Андропове… — еще один из делегатов упомянул нашу малую родину, ошибся в названии, но его тут же поправили. — Да-да, точно, в Андроповске[2]. Это же Калининская область? Ага… Вот там очень хорошо прошел эксперимент по внедрению гласности. Местная коммунистическая ячейка создала клуб, в котором допускались альтернативные точки зрения.

— Уже говорили тут про Андроповск! — перебил его кто-то. — Вспоминали же недавно. И к чему это все привело?

Выступления партийцев показывали обрывочно, коротко, но мысли их доносились четко. Более того, легендарный ведущий Игорь Кириллов, который еще объявлял советским гражданам о запуске первого искусственного спутника,[3] так же точно и лаконично озвучивал общие тезисы. И упомянул, что впервые за многие десятилетия на подобном мероприятии разгорелись столь же ожесточенные дебаты. Мне было приятно, что любимый диктор всех советских людей даже упомянул мой родной город. А потом включили генерального секретаря.