Глаз бури

По мере продвижения послеполуденного солнца к западу, когда его смутное серебро, падавшее в расщелину, стало подниматься все выше и выше по синим стенам и под конец совсем исчезло, спутников охватил более глубокий и более мучительный холод. Напряженные мышцы Саймона дрожали, как струны лютни, уши болели, несмотря на меховой воротник, юноша чувствовал, что проваливается - так же стремительно и беспомощно, как скатывался он к обнаженной пустоте пропасти, - в туманный, полный миражей сон наяву. Но вместо мрачного беспощадного холода, которого он ожидал, сон заключил его в теплые, душистые объятия.

***

Вокруг царило лето - как давно это было? Неважно, потому что времена года наконец вспомнили о своем естественном порядке, и упоительно горячий воздух был полон низким пчелиным жужжанием. Весенние цветы разбухли и перезрели, их окаймляла хрустящая коричневая корочка, напоминавшая о пирогах с бараниной, таившихся в духовке у Юдит. В полях под стенами Хей-холта желтела трава, начиная неотступное превращение, которое завершится осенью, когда ее соберут в ароматные золотые стога. Эти стога усеют всю землю, точно маленькие домики.

Саймон слышал сонное пение пастухов, вторящих пчелам, и блеяние их подопечных в теплых лугах. Лето! Он знал, что скоро наступит праздник… Лафманса Святого Сутрина, но сначала его любимый канун летнего солнцестояния.

Канун летнего солнцестояния, когда все менялось и принимало новые формы, когда закрытые масками друзья и переодетые враги смешиваются в затаившей дыхание темноте… когда музыка играет всю долгую бессонную ночь, когда сад украшен серебристыми лентами и смеющиеся, танцующие фигуры населяют лунные часы…

***

–  Сеоман!
– Чья-то рука осторожно трясла его за плечо.
– Сеоман, ты плачешь. Проснись.

–  Танцоры… маски…

–  Проснись!
– Его снова трясли, теперь уже сильнее. Он открыл глаза и увидел узкое лицо Джирики. Смутный свет падал под таким углом, что видны были только лоб и скулы ситхи.
– Тебе, кажется, приснился страшный сон, - сказал принц, опускаясь на корточки рядом с Саймоном.

–  Но… на самом деле нет.
– Юноша дрожал.
– Это было л-лето… Канун летнего солнцестояния.

–  А!
– Джирики поднял бровь, пожал плечами и достал из-под плаща - тем жестом, каким любимый дедушка достает игрушку, чтобы развлечь капризного ребенка, - блестящий предмет в деревянной рамке, покрытой искусной резьбой.

–  Ты знаешь, что это такое?
– спросил Джирики.

–  Зе-зеркало.
– Саймон не знал, о чем спрашивает ситхи. Может быть, ему известно, что Саймон уже рассматривал зеркальце в пещере?

Джирики улыбнулся.

–  Да. Особое зеркало, зеркало, у которого очень долгая история. Ты знаешь, для чего может служить такая вещь? Кроме того, разумеется, чтобы бриться, как это делают мужчины.

–  В-видеть вещи, которые далеко, - брякнул он и съежился в ожидании вспышки гнева, по его мнению неминуемой. Некоторое время ситхи молча смотрел на него.

–  Ты слышал о Зеркале справедливого народа?
– спросил он, наконец, удивленно.
– Он нем до сих пор упоминается в сказаниях и песнях людей запада?

Теперь у Саймона появилась возможность уклониться от правды. Но он удивил сам себя, сказав:

–  Нет. Я смотрел в него, когда был в вашем охотничьем домике.

Еще удивительнее было то, что от этого признания Джирики только широко раскрыл глаза:

–  И ты увидел в нем не только отражение? Еще и что-то другое?

–  Я видел… я видел принцессу Мириамель, моего друга, - кивнул он и погладил голубой шарф, окутывающий его шею.
– Это было похоже на сон.

Ситхи нахмурившись посмотрел в зеркало, но гнева не было в его взгляде. Скорее казалось, что он смотрит на поверхность мутного пруда, ще мечется рыба, которую ему страшно хочется поймать.

–  У тебя очень сильная воля, - медленно проговорил Джирики.
– Сильнее, чем ты думаешь, - может быть дело в этом, а может быть тебе каким-то образом были даны другие силы… - Он бросил взгляд на зеркало через плечо Саймона и снова помолчал.
– Это зеркало - очень древняя вещь, - вымолвил он спустя несколько минут.
– Говорят, что это чешуйка Великого Червя.

–  Что значит "червь"?

–  Великий Червь, как говорится во многих сказаниях, обвивает землю. Мы, ситхи, считаем, что он окружает все миры - миры проснувшихся и грезящих, те, что были, и те, что будут… Хвост его у него во рту, так что он не имеет ни конца, ни начала.

–  Червь? Вы имеете в виду дракона?

Джирики кивнул быстрым движением, как птица, клюнувшая зерно.

–  Говорят также, что все драконы произошли от Великого Червя и что каждый последующий меньше предыдущих. Игьярик и Шуракаи были меньше, чем их мать Идохеби, а она, в свою очередь, была не так велика, как ее родитель Хирукато Золотой. Однажды, говорит легенда, драконы исчезнут все до одного - если уже не исчезли.

–  Это б-было бы хорошо, - сказал Саймон.

–  Хорошо?
– Джирики снова улыбнулся, но глаза его напоминали холодные сияющие камни.
– Люди растут, а Великие Черви… и другие… исчезают. Что ж, очевидно, таков путь вещей.
– Он потянулся с сонной грацией только что разбуженной кошки.
– Путь вещей, - повторил он.
– Но я принес тебе чешуйку Великого Червя, чтобы кое-что показать. Хотел бы ты посмотреть, сын человеческий?

Саймон кивнул.

–  Это путешествие было нелегким для тебя, - Джирики бросил взгляд назад, где вокруг огня и спящего Гримрика сгрудились их товарищи. Только Аннаи ответил на его взгляд, и между двумя ситхи промелькнуло бессловесное понимание.
– Смотри, - через мгновение сказал принц.

Зеркальце, лежавшее в его ладони, словно горсть драгоценной воды, казалось, покрылось рябью. В темноте, которую оно заключало, медленно проступали зеленые точки, словно звезды, прорастающие в вечернем небе.

–  Я покажу тебе настоящее лето, - мягко сказал Джирики.
– Более настоящее, чем ты когда-либо знал.

Сияющие зеленые крапинки трепетали и соединялись, сверкающие изумрудные рыбки поднимались к поверхности тенистого пруда. Саймон чувствовал, что погружается в зеркало, хотя не двигался с места, на котором сидел. Зеленый превратился во множество самых разных зеленых - здесь было столько тонов и оттенков, сколько когда-либо существовало. Через мгновение круговерть зеленого превратилась в дивную путаницу деревьев, мостов и башен: это были город и лес, растущие среди травянистой равнины вместе, как одно целое - не лес, выросший на развалинах города, как в Да'ай Чикиза, а цветущая, живая смесь растений и полированного камня, мирта, нефрита и трав.

–  Энки э-Шаосай, - прошептал Джирики. Трава на равнине с наслаждением сгибалась под напором ветра, алые и голубые знамена развевались на ветвящихся башнях, словно полевые цветы.
– Последний и величайший город Лета.

–  Где… где… он?..
– выдохнул Саймон, изумленный и очарованный его красотой.

–  Не столько где, сколько когда, человеческое дитя. Мир не только больше, чем ты можешь даже вообразить, Сеоман, он еще и гораздо, гораздо старше. Энки э-Шаосай уже давно разрушен. Он лежит к востоку от Великого Леса.